Она взглянула на кровать в спальне — единственное напоминание о Джеймсе — и, вновь почувствовав привычную боль в сердце, обхватила себя руками за плечи и прошептала:

— Нет, мне ничто не помешает. Никто не отговорит меня от того, что я задумала…

Но тут ей вспомнился мягкий свет зеленых глаз Харпера, его завораживающий голос, и по рукам, ногам и спине побежали мурашки. Надо быть предельно осторожной, подумала она, охваченная легкой паникой. Если попаду в очередную западню, тогда мне точно несдобровать.

И, повинуясь душевному порыву, она опустилась прямо там, где стояла, на колени, сложила перед собой руки и зашептала, вкладывая в слова те чувства, что владели сейчас ее истерзанной душой:

— Господи, прошу тебя! Дай мне мудрости поступить правильно и сил противостоять соблазнам. Я устала от нынешней жизни и хочу покоя. Только ради этого я согласилась сниматься у Харпера. Если его намерения грязны и порочны, умоляю, защити меня… — Она замолчала, неожиданно вспомнив, как фотограф катал ее на машине, как сказал, что ее переживания для него гораздо важнее выставки и договора, и ей стало стыдно. — Если же он человек порядочный и достойный, дай мне ума не обижать его подозрительностью и чрезмерной осторожностью, — добавила Натали с еще большим пылом.

Удивительно, но на нее нашло вдруг странное умиротворение. Она ясно почувствовала, что не допустит ошибки, что должна вести себя с Харпером, как подсказывает сердце, и ничего не бояться. На душе у нее посветлело, тело наполнилось необыкновенной легкостью.

Поднявшись с пола, она сняла с себя платье, одно из тех, что купила накануне, прошла в ванную, приняла душ. Вытершись мягким розовым полотенцем, Натали неожиданно почувствовала, что голодна как волк, и поспешила в кухню.

В холодильнике не оказалось ничего существенного, лишь морковь, брокколи, помидоры, кусок полузасохшего сыра и банка консервированного тунца. Это были остатки того, чем Натали питалась целый месяц, за исключением двух дней, в которые родители приглашали ее на ужин. Александра прекрасно готовила и знала много экзотических рецептов — помнила их с тех давних пор, когда жила в России. Натали любила мамину стряпню, но в последнее время есть ей вообще не хотелось. А сегодня…

Сегодня, как ни странно, аппетит к ней вернулся. С чего бы это? — недоумевала она, направляясь в ближайший супермаркет за продуктами. Может, после вчерашней беготни? Или сегодняшних приключений? В любом случае это здорово. Умереть от истощения не лучший способ ухода из жизни. И потом, я вообще не хочу пока умирать. Буду жить, сколько должна.

На обед Натали с удовольствием съела рыбные рулетики и клубничный десерт, а с чаем пять штук сырного печенья. Какой-то тоненький голос в голове пищал, что, мол, пора приучать себя к простой пище, но она успокаивала себя тем, что пока имеет полное право есть все подряд и что привыкнуть к невкусной еде всегда успеет. По печенью и десертам, да и по рыбе тоже она изрядно соскучилась, поэтому, наевшись, ощутила себя по-новому — гораздо более бодрой и здоровой.

До семи оставалось еще много времени, и Натали решила немного вздремнуть, чтобы при встрече с Харпером быть полной энергии и готовой к любому повороту событий… Интересно, чем он сейчас занят? — думала она, растянувшись на кровати. С кем обедал? И где?

Натали представилось, что он сидит в уютном ресторанчике и другая женщина тает под взглядом его необыкновенных зеленых глаз. Ее сердце сковало отвратительное чувство, и захотелось прогнать видение как можно скорее.

Я что, ревную? — возмущенно спросила она себя. Совсем спятила? О чувствах к Харперу, кроме чисто деловых, ну и, наверное, дружеских, я и помышлять не должна! Если у него есть жена или подруга — а у такого, как он, наверняка есть, — это даже здорово.

Она закрыла глаза и некоторое время лежала, запрещая себе думать о чем бы то ни было. Сон подкрался к ней незаметно, и, уплывая на его волнах в мир нереального, она впервые за долгое время видела не Джеймса, а другого мужчину. Эндрю Харпера.

— Мне тогда было всего пять лет! — воскликнула Натали, широко раскрывая глаза.

Она рассказывала Харперу о том, как в детстве ездила с отцом в Техас к его родителям и он впервые посадил ее на лошадь. Собственная словоохотливость казалась ей поразительной, но отнюдь не пугала, скорее, наоборот, радовала.

Они сидели в небольшом ресторанчике в по-домашнему теплой обстановке. Официанты здесь были как на подбор симпатичные и обаятельные, а музыка играла негромкая и спокойная. К воспоминаниям о далеком детстве располагало все вокруг.

Харпер подъехал к ее дому ровно в семь. Когда Натали вышла и села в машину с ним рядом, он осведомился, получше ли ее настроение и, получив утвердительный ответ, завел двигатель.

Куда они направляются, Натали не имела понятия. Но сразу поняла, что ничего лучшего Харпер просто не мог для нее выбрать, как только переступила порог ресторана. Умиротворяющая обстановка, предупредительность официантов, приглушенный свет — после месячных страданий и полного уединения они подходили ей просто идеально.

Как он догадался, куда лучше меня привезти? — размышляла она, следуя вместе со своим спутником за метрдотелем к одному из столиков на двоих. Наверное, принял во внимание мое утреннее расстройство, или это простое совпадение. В любом случае приятно. Даже очень.

Когда они сели друг против друга и она заглянула в его глаза, мысль о возможных дурных намерениях Харпера в отношении нее показалась ей абсурдной и захотелось посмеяться над собственной глупостью. Эндрю Харпер излучал такую доброжелательность и желание помочь ближнему своему, что никак не мог оказаться человеком неискренним или порочным. Ей следовало понять это еще утром.

Он завел беседу с легкостью высококлассного детектива, и Натали сама не заметила, как расщебеталась будто встречающая рассвет птаха. Она с удовольствием поведала ему и о своих детских проказах, и о проделках в школе, и о том, как велико было ее разочарование, когда однажды на Рождество в костюме Санты к ней явился сосед из дома напротив.

У Харпера был на редкость приятный смех. Непринужденный, мелодичный. И Натали с удовольствием смеялась вместе с ним.

— Ты здорово умеешь рассказывать, — заметил он после одного из особо забавных эпизодов ее ранней юности.

— Спасибо, — ответила Натали. — За все спасибо, — добавила она, опустив голову и потупив взгляд.

— Ты это о чем? — спросил Харпер озадаченно.

— О прогулке по городу, об этом милом ресторанчике, о том, что ты сумел заставить меня расслабиться, обо всем забыть. — Натали смущенно пожала плечами. — Признаться честно, я не смеялась целую вечность.

— Тебе очень идет смех, — сказал по обыкновению спокойно Харпер.

Натали метнула в него быстрый испытующий взгляд. Нет, он не начинал с ней заигрывать. Смотрел на нее с дружеской улыбкой, но без намека на нечто большее. По-видимому, ему и впрямь казалось, что ей к лицу смеяться. Только и всего.

Натали улыбнулась и, не желая заострять внимания на причинах, по которым она целую вечность не смеялась, преувеличенно бодро произнесла:

— Теперь твоя очередь.

Харпер недоуменно повел бровью.

— Расскажи мне что-нибудь о своем детстве, — попросила Натали.

По его лицу словно пробежала тень, но Натали решила, что ей это скорее всего показалось. Подумав, что он не знает, с чего начать, она задала ему наводящий вопрос.

— У тебя есть братья или сестры?

Харпер молча покачал головой.

— Значит, ты в семье единственный ребенок! — воскликнула Натали. — Я тоже! Говорят, такие дети, как мы, вырастают эгоистами и считают, будто все вокруг непременно должны ими восхищаться. Глупости, правда?

Ее собеседник пожал плечами.

— Кто его знает.

— Мы ничем не хуже других, нам жить даже гораздо сложнее. Единственный ребенок в семье в некотором смысле одинок, сколько бы у него ни было знакомых или друзей.