Любопытная мысль посещает вас, когда вы дочитываете последнюю страницу и закрываете книгу: а ведь судьба такая могла постигнуть не только человека русского, а и представителя любой другой национальности, — и даже негра, и араба, и кубинца, и суданца. И вам вдруг становится ясно: образ Филимонова имеет мировое значение, он общечеловечен, и это потому, что несет в себе черты своего народа, своей национальности. Так перед читателем невольно открывается природа подлинно художественной литературы; она создает образы и характеры, близкие и понятные всем людям земли. Не потому ли так близок и дорог читателям любой национальности образ благородного рыцаря Дон Кихота, и так забавен Санчо Пансо, так смешон Мюнхгаузен, так понятны Гулливер и священник Маэль, так любимы детьми и молодежью три мушкетера.
Автору Филимона помогала лепить свой образ доброта; он по своей великой щедрости хотел каждого увековечить и черпал из каждого черты, красящие человека. Не все его друзья остались друзьями и до наших дней, есть и такие, которые оставили его в трудные дни жизни, стали поругивать и даже возводить на него напраслину, — но вот величие творца: он и от них не забыл взять хорошее. Два десятилетия были они друзьями с Иваном Шевцовым, потом их дороги пошли в разные стороны. В «Последнем Иване» этот конфликт красочно изображен, но Шевцов был любим, он остался уважаем и поныне, — и его судьба отразилась в великой судьбе героя романа. Я читаю эту книгу снова и снова, — и при каждом прочтении нахожу в образе Филимонова черты характера Владимира Котова, Игоря Кобзева — моих любимых поэтов, — они были близкими друзьями автора. И еще многих других людей я узнаю в образе Филимонова. В жизни каждого из них случались истории, подобные той, что с такой силой изображена в романе.
Многие из тех, кто прочитал роман, мне говорили: со мной тоже случалось нечто подобное.
Создавая образ главного героя, Иван Владимирович, как пушкинский инок, писал летопись своего времени. И это первый и главный признак эпического произведения.
Слышу возражение скептиков, а больше всего — недругов: что же тут примечательного? У нас есть много книг, в которых можно встретить хорошего человека, и много есть подобных историй.
Да, конечно, книг у нас выпускалось много, и много в них можно встретить хороших людей, преодолевающих разные препятствия в жизни. Встретишь и русские характеры, особенно в литературе о войне. Но с течением времени русский дух ужимался, изгонялся со страниц произведений прозы и поэзии. И типично русский человек с типично русской судьбой в литературе советского периода встречался всё реже.
Вспоминается эпизод, рассказанный мне мужем. Жили-были и успешно трудились в литературе два фронтовых приятеля. Один из них Иван Шевцов, другой Михаил Алексеев. Оба в прошлом офицеры, работали в военных органах печати, писали книги. И вышли из них крупные писатели. Шевцова знал и любил читатель, но не любили его товарищи со Старой площади. Особенно лютовала жёлтая пресса; тогда она тоже была жёлтой, потому что работали в ней, как правило, «птенцы Яковлева» — люди, пламеневшие нежностью к Америке. Лютой злобой зашлись они, увидев на прилавках магазинов его роман «Тля». Братцы! Так это ведь нас он так называет!.. И ну метать в писателя громы и молнии. Двенадцать разгромных статей опубликовали в центральных газетах за один лишь месяц! Как он только выдержал такую атаку!.. Леонов, следивший за судьбой писателя и любивший его, сказал: храбрец! Один против целой армии выбежал из окопа и размахивает сабелькой. Ну, а Михаил Алексеев?.. Нет, он таких книг не писал. В кругу друзей тихонько осуждал таких безрассудных. В его книгах «Солдаты», «Наследники» были, конечно, и хорошие люди, и даже герои, но вот не было места персонажам, которые, подобно тле, грызут листья и губят урожай. Нет-нет, — боже упаси! — таких людей нет в нашей жизни. Может быть, они есть на Западе, в Америке, но у нас?.. Писатель, конечно, видел их в жизни, они кишмя кишели в издательстве, где он работал, и вред наносили великий, но… трогать их опасно. Лучше уж закрыть глаза.
Нравились такие книги Хромому дьяволу; заметил он Алексеева, тихий человек, не вредный. Такому-то можно и толстый журнал доверить.
И Алексеева назначают главным редактором литературно-художественного журнала «Москва». В свое время заместителем главного редактора там работал Шевцов, но от него избавились, Хромой дьявол «укреплял» кадры идеологических работников. Как из мешка сыпал он в редакции газет, журналов, издательств швондеров и шариковых.
Вскоре Алексеев станет лауреатом, ему на грудь повесят много орденов и медалей, в том числе Золотую Звезду Героя Социалистического Труда.
Позволю себе посплетничать; в литературной среде, как и в артистической, суды-пересуды привычны, без них многого не объяснишь и многое нельзя понять. С Алексеевым случился эпизод, который, кажется, ни с кем не случался в литературной истории, — в нем, как в капле прозрачной воды, отразилась вся суть его многолетнего лукавого творчества: его товарищ Ваня Шевцов извлекает из своей библиотеки все книги Алексеева с дарственными автографами и с короткой запиской «За ненадобностью» отсылает своему бывшему другу.
А как отнесётся к таким книгам читатель, который придёт в библиотеки в будущем тысячелетии? Ведь он, наверное, попросит книги, в которых авторы отвечают на волнующие его вопросы: кто разрушил великое русское государство? Как это случилось, что народ наш, имеющий такую славную историю, не раз спасавший Европу от нашествия кровожадных степняков, сам очутился у края гибели, стал вымирать и никак не может подняться с колен и начать борьбу, достойную славы своих отцов? Не упали же мы в пропасть по какой-то случайной неосторожности?..
И как тут не вспомнить французского мыслителя Дрюмона, сказавшего вещие слова: если вы пишете на социальные темы и ничего не говорите о еврейском вопросе, вы не сварите и кошачьей похлебки.
В советское время многие писатели варили кошачью похлебку, но даже и её не сварили. Владимир Солоухин, сам извертевшийся в потугах угодить режиму, в конце жизни с горечью признал, что держава наша не рухнула сама по себе, много было старателей, которые тихо и упорно «подпиливали» её устои. Подпиливателями назвал он и писателей, потрафлявших режиму, а правящий режим, он, как и все на свете, имел лицо национальное: его олицетворял в последние годы предатель всех времен и народов Горбачев. И когда я вижу на груди писателя лауреатскую медаль, а того хуже, Золотую Звезду Героя, мне так и хочется сказать: спрячьте поглубже в сундук свои регалии! Люди-то не дураки, они знают, кто в советское время раздавал награды, кого миловали и жаловали, а кого теснили в угол.
Всё это, что я сейчас говорю, — не праздная болтовня рассерженной дамочки, — это напрямую относится к художественному методу моего мужа, тому инструментарию, которым делался роман «Филимон и Антихрист». Муж-то мой медалей не получал, он был ненавистен отцу перестройки, и тот, заклеймив его имя в своей ядовитой статье «Против антиисторизма в литературе», фактически дал команду издателям его не печатать.
Вся философия творчества Ивана Владимировича — в его статье о Леонове. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Леонов — учитель моего мужа, близкий ему по духу писатель. О нём он и пишет с такой любовью:
«Образ Вихрова олицетворяет русского человека середины двадцатого столетия. Художник наделяет его чертами, характерными для наших отцов и дедов, и тех отдаленных пращуров, которые сохранили во всей красе Русский лес, отстояли его от врагов, устремлявшихся к нам со всех сторон света. Профессор Вихров — положительный герой, образец для подражания молодежи. И в этом писатель проявляет настоящее новаторство. Ведь наши недруги считают, что с положительным героем в Русской литературе покончено. Его нет. И, следовательно, некому подражать подрастающим поколениям. Не этого ли добиваются «неистовые ревнители» литературы все годы советской жизни? Они могли уже торжествовать победу. Героев нет. Есть одни «Звездные мальчики», тоскующие по чужим землям диссиденты, есть художники, малюющие «Черные квадраты». И вдруг — профессор Вихров! Умница и рыцарь, бесстрашный борец за Русский лес — за наше богатство, за нашу красоту и землю.
Художник создает величественный образ патриота, того самого человека, который не покорится гайдарам и чубайсам, выйдет на улицу с красным флагом и подаст ослепленным, одураченным пример сопротивления.
Людям, далеким от литературы, трудно оценить такой подвиг писателя. Им кажется, что такого героя и должны показывать все литераторы. А как же иначе? Зачем же показывать серых, никчемных людей. Это же пахнет клеветой на свой народ. Серые и ничтожные никогда не были излюбленным объектом русских писателей. Прочтите Тургенева. В его «Записках охотника» много персонажей, там вся русская деревня начала прошлого столетия. И представьте: ни одного дрянного человека. Все разные, самобытные, — и непременно умные, чуткие, смелые, выносливые. И готовые услужить вам, и последнюю рубашку отдадут.
Да, верно. Наши писатели любили русского человека. Много хорошего они подметили в людях. У того же Тургенева Герасим в рассказе «Муму». Он и утеснен господами, и природа его обидела — немой, а характером и силой духа сродни библейским героям.
Граф Толстой написал эпопею народной жизни «Война и мир». Сто пятьдесят заметных персонажей вывел на свои страницы, и если уж о простом человеке говорит — ни одного плохого!
Да, было такое в русской литературе. И тем она гордилась, тем и завоевала славу лучшей литературы мира. Но с приходом в нее молодцов из «одесской школы» всё встало с ног на голову. В ход пошел хитрый и подленький человечишко. Остап Бендер заменил Тараса Бульбу, с неба упал фадеевский «бесстрашный Левинсон», а подозреваемый и гонимый генерал Серпилин явился на смену генерала Раевского».
