– Нашим ровесницам тоже мешает прошлое. Те, кого я знаю, настолько пессимистичны и отягощены своим горьким опытом, что начинать с ними отношения равносильно жизни в корзине с грязным бельем.
– Мне кажется, надо просто начать что-то делать. Si vis amari, ama.
– Если хочешь быть любимым, люби, – автоматически перевел Алекс. – С другой стороны, что мне или за моей спиной будут говорить, если я начну ухаживать за молодой женщиной? Правильно! Будут говорить, что я бросил жену и детей, и теперь хожу налево к молодой любовнице. А если я захочу жениться на ней, то ее же, моей любовницы, родственники начнут говорить, что она связывается со стариком. Они будут спрашивать ее: «И зачем он тебе нужен?». И что она им ответит? Она же молодая, неопытная, податливая, склонная прислушиваться к старшим. Ты понимаешь? Нам с тобой, в нашем цветущем, почти сорокалетием возрасте, это общество не дает ни малейшего шанса на семейное счастье и настоящую любовь. Мы – порченный, использованный товар, который можно только сдать в утиль или обречь на мучения и судороги несчастной семейной жизни. Что нам остается? Проституция? Да, проституция существует именно для таких, как мы. Но мы с тобой или слишком брезгливы или слишком себя уважаем, чтобы покупать уличных девочек.
– Желаете девочек? – спросил бармен, отреагировав на последнее слово.
– Спасибо, дружок. Нам и мальчиков хватает, – сказал Макс.
– О! – сказал бармен. – Извините, я сразу не понял… Вы не выглядите как… пара.
– Отдыхай давай! – рыкнул Алекс. – Дай нормальным мужикам поговорить.
– А ты грубиян! – сказал бармен, – отходя от них подальше.
– Алекс, я сегодня решился на первый шаг. Можно сказать, начал ухаживать за молодой женщиной, – напомнил Макс.
– У тебя ситуация особая, – сказал Алекс. – Но поверь, легко тебе не будет. Только выскажи желание жениться на ней, и тут же получишь то самое отношение общества, которое будет всячески тебе намекать, что в твои годы уже не живут. Тебе все начнут говорить, что никакой любви, никакого второго шанса у тебя не должно быть. Просто потому, что тебе скоро сорок.
– Знаешь, Алекс, я, сколько живу на свете, постоянно удивляюсь, – улыбнулся Макс. – Ни одно суждение о мире не имеет статус абсолютно истинного. Поэтому я слушаю то, что ты говоришь, и понимаю, что у тебя просто плохое настроение.
– Настроение – чистое говно, – согласился Алекс.
– А завтра мы идем на море, – сказал Макс.
– На море? – спросил Алекс.
Его настроение определенно начало улучшаться.
– Именно. Загорать под еще нежарким майским солнцем, бродить по краю прибоя, чувствуя холодное прикосновение волн.
– Ух ты! – Алекса можно было в этот момент снимать для рекламного ролика, в котором мечтательный старый волчара представляет себе молодую, пасущуюся на лугу овечку. – И вы едете вдвоем? Может, у нее подружки есть?
– Да, она как раз и собиралась на пляж с подружками.
– Возьмите меня с собой! Макс! Это же так замечательно! – Алекс умоляюще посмотрел на друга, Макс начал улыбаться.
– Ты же все равно ко мне перебираешься. Конечно, поедем вместе.
– На пляже с молодыми девчонками я уже лет пятнадцать не был, – сказал Алекс.
* * *
Манечка Мейкер, вернувшись домой, повисла на телефоне, и стала рассказывать о Максе. Сначала она позвонила Фриде Энгельс, но та не могла ее долго слушать, поскольку была занята какими-то домашними делами, а потом Ксюше Фаер, владелице салона красоты. Ксюша только вздыхала от зависти. Сама Ксюша полгода как развелась с мужем, потому что он переметнулся, так сказать, на другую сторону, стал геем.
– Как же тебе везет, Маня! – сказала она, когда Маня в подробностях описала, какое дорогое вино заказал Макс в ресторане. – Слушай, а он точно не женат?
– Точно! Я же с ним живу в одном доме. И он три года назад хоронил свою жену и сына. Прямо на моих глазах!
– И что, он ни с кем не замутил за три года?
– Если бы замутил, я бы видела! – отрезала Маня.
– Ну тебе реально повезло, подруга! – вздохнула Ксюша. – Только, конечно, разница в возрасте…
– Так завтра пойдем на море? – спросила Маня, не желавшая ничего слушать.
– Спрашиваешь! Только ты уж своего красавца не забудь взять. Я еще Фриду Энгельс позову, она тоже сейчас одинокая кошка, и хотела завтра куда-нибудь выбраться.
– Я ее уже позвала, – сказала Маня. – Кстати, как у Фриды с этим ее кавалером, которого она нам так и не показала?
– Говорит, что расстались.
– А ведь как была влюблена! – вздохнула Манечка.
3
Одесские майские ночи, глубокие и нежные, полные томного ожидания счастья, сияющие немногочисленными огнями фонарей и пахнущие морем. Ветер, ласкающий листву деревьев. Запах цветов. Легкое опьянение от вкусных коктейлей в неярко освещенных барах, сменяющееся дивной ясностью ума, когда выныриваешь в прохладный воздух. И вот ты смотришь в ночное небо над морем, пытаясь угадать фазу луны, прячущейся за легкими облаками. И слушаешь где-то вдалеке волны моря, нежно поглаживающие и похлопывающие песчаные пляжи. Ты проходишь по Дерибасовской, которая прямой линией блистает помытой брусчаткой в ночных огнях, входишь в Городской сад, полный теней и ночных разговоров. Гуляя, ты забредаешь на Приморский бульвар, скамейки которого редко остаются пустыми, даже далеко за полночь. А потом идешь домой и ложишься спать.
В эти майские ночи сны становятся яркими и неожиданно реалистичными, потому что в снах спящим в Одессе приоткрываются другие ветки реальности. И мир после пробуждения навсегда перестает быть простым.
Физик Хью Эверетт еще в двадцатом веке предложил многомировую интерпретацию квантовой механики. По его мнению, реальность разветвляется в каждой точке, где вероятностные события квантовой механики становятся фактами, доступными для наблюдения. И веток реальности очень много. А каждая ветвится снова и снова. Иногда две ветки сливаются в одну. Иногда ветки сближаются, и частично пересекаются, а потом снова расходятся. Они ветвятся как в будущем, так и в прошлом. В общем, в этом лабиринте веток реальности очень легко заблудиться.
И когда какой-нибудь одессит начинал задумываться об этом посередине майской одесской ночи, его голова начинала медленно кружиться.
Вот так и лежал в своей кровати Эммануил, худощавый, лысеющий и очень счастливый. Окна его квартиры, выходящие на старый одесский дворик, почти не изменившийся с начала двадцатого века, были распахнуты. Штор на них не было, поэтому ночной ветер врывался в комнату и приятно холодил острые волосатые колени Эммануила.
Год назад Эммануил соорудил полностью герметичный, звуконепроницаемый и непрозрачный ящик, внутри которого свободно помещался человек. Кроме места для человека в ящике располагалась капсула с ядом, баллон со сжатым воздухом, и специальная камера, в которую помещался один-единственный атом радиоактивного элемента. Поместить его туда следовало с таким расчетом, чтобы период полураспада наступил в течение ближайшего часа. Если атом распадался, то открывалась капсула с ядом. Разумеется, Эммануил не придумал всю эту хитрую конструкцию сам, он попросту воспроизвел в реальности мысленный эксперимент известного физика Эрвина Шредингера. Пришлось повозиться с тем, чтобы найти технологию отделения единственного атома радиоактивного элемента, но девять месяцев назад он решил эту задачу. Как бы это ни выглядело смешно, он сделал это с помощью скотча. Вначале Эммануил прилепил кусок скотча к десятиграммовому образцу, содержащему радиоактивные атомы, затем прилепил второй кусок скотча к первому куску, затем третий ко второму и так далее, пока в его руках не оказалось два кусочка скотча: на один счетчик гейгера среагировал, когда атом распался, а на другой – нет.
Долго и упорно Эммануил подбирал и вычислял, сколько раз необходимо приклеить один скотч к другому, чтобы получить нужный одноатомный образец. За время экспериментов с радиоактивными элементами Эммануил потерял половину волос на голове и приобрел импотенцию, но он не считал это чрезмерной ценой за успех. О безопасности своих соседей Эммануил не особо заботился. И это было понятно: ведь он рассчитывал скоро ускользнуть из этой ветки реальности. Если Хью Эверетт прав, и реальность ветвится при каждом исходе квантовых событий, то человек, помещенный в такой ящик, в одной ветке реальности умрет, а в другой – останется жив. При этом испытуемый не заметит, что он умер, поскольку продолжит жить в другой ветке реальности. Эта мысль вдохновляла Эммануила на протяжении всей его напряженной работы.