Турнир подошел к концу, и настала моя очередь бежать трусцой с чемоданчиком в руке к Московскому вокзалу. Финиш оказался счастливым. Я успел влететь в последний вагон поезда за минуту до его отправления. Запыхался, конечно. Закололо сердце.

Когда я, определившись в свой вагон и на свое место, пошел в туалет умыться перед сном, то в момент, когда в голове пронеслась мысль, что гораздо лучше умереть, когда придет время, от инфаркта, чем от инсульта, в зеркале отразилась физиономия с довольно глупой улыбкой.

Прибыв в Москву, я узнал, что Сашу в родном городе на перроне встретили его папа и мама, а также теща и номенклатурный тесть. Конечно, и молодая законная.

Ленинградцы покорили пространство и время, как поется в песне о молодых хозяевах страны, и опередили Сашин поезд на самолете.

Не удалось Саше разорвать узы Гименея.

Название я не придумал, просто в детстве я читал книжку с таким названием, и оно мне понравилось.

Походило к концу хорошее лето 1956 года. Погода в августе стояла отличная, да и к тому же я получил приглашение поехать на сентябрь в Сочи в качестве главного судьи международного турнира. Сочи, море, шахматы, гонорар… Сочетание прекрасное. Однако, когда я попросил у заведующей редакции Татьяны согласие на освобождение от работы без сохранения зарплаты, она стала меня уговаривать отказаться от поездки. В редакцию поступила рукопись будущей довольно толстой книжки «Курс дебютов» и ее необходимо было отредактировать в сентябре. Таков был план издательства.

Очень хотелось в Сочи, но Татьяну я уважал. Она была доброжелательной начальницей, имела привлекательную внешность и героическую биографию. Воевала в женском авиационном полку и была многократно незаурядно награждена. За выполнение плана редакции отвечала именно Татьяна, а попросила она так деликатно, что я не смог отказать. Однако не успел я глубоко погрузиться в дебютные дебри, как райком партии потребовал от издательства послать на помощь колхозу в подшефный район несколько человек. По ряду причин помочь колхозу должен был и я. Раньше я не ведал, что в Московской области существует Кривандинский район, но оказалось, что есть такой отстающий район сравнительно недалеко от столицы и в нем есть деревня Марчуги, где находилось правление колхоза, а также сельпо с более чем скромным ассортиментом продуктов. Водка самого дешевого сорта, а селедки отличались худобой. Еще был дом тети Мани, в котором мне и моему коллеге по издательству Борису предстояло прожить четыре недели. Тетя Маня жила одиноко, гордилась тем, что когда ранним утром бригадир Иван Михайлович обходил дома, убедительно призывая колхозников к коллективному труду, тетя Маня забиралась в подпол и была, так сказать, в нитях. Она пояснила нам с Борисом, что отработала самую малость трудодней, что в полевой бригаде вообще работать неинтересно, домой ничего не принесешь, это же не садоогородная бригада… Мы с Борисом не делали никаких попыток перевоспитывать тетю Маню.

Еще в доме поселили девочек с какого-то швейного предприятия. Молодые девочки не выражали какого-либо неудовольствия по поводу работы в деревне, так как колхоз обеспечивал за помощь самыми незамысловатыми продуктами, а дома шла зарплата и увеличивалась возможность приобретения колготок, либо других необходимых девочкам вещей.

Пейзаж Морчугов несколько разнообразили оправа очков Бориса, золоченая, и моя – роговая. Председатель колхоза с нами вежливо здоровался. Выглядел он грустным и немного подавленным. Мы узнали, что он демобилизованный полковник, что он послан для подъема сельского хозяйства. Тогда это было достаточно распространено, печатались даже сердцещипательные романы, о том, как удачно расцветали бывшие отцы-командиры на колхозном поле, и как счастливо складывалась их личная жизнь.

Перед правлением колхоза стоял фанерный щит с социалистическими обязательствами колхоза. В нем предусматривались детали. К примеру, число яиц, которое должна в год снести каждая несушка. Число было мизерное, курам на смех. Однако колхоз все равно отставал и председатель огорчался.

Наши соседки – девчонки относились к нам уважительно. Еще бы – старики на их взгляд, в очках и так далее. Одна девочка по имени Рая как-то специально для нас вскипятила воду и помогла помыть головы. А когда я оказался с ней в кузове грузовика, в который из комбайна грузили на ходу царицу полей – кукурузу, Рая своевременно и молниеносно пригнула мою голову, предотвратив травму. Железный желоб хедера (так, кажется, называется эта штука) проехал над моею головой.

Шофер этого нашего грузовика тоже был москвичом, мобилизованным и призванным, как говорил поэт. Незадолго до этого эпизода он, после того как мы с Борисом прокатились по соседним селениям в качестве резервных грузчиков, сказал нам, что вечером пойдет на блядку. Грузить нам с Борисом ничего не пришлось, но шофер и Иван Михайлович заходили в какие-то дома и видно было, что слегка нагрузились.

Хотя шофер по имени Петр был мал ростом и неказист, но судьба ему благоволила. Он познакомился с нашей соседкой Раей, тоже далеко не писаной красавицей, и они серьезно подружились.

Работой нас с Борисом не переутомляли. Он находил удовольствие вставать чуть свет и удить незнамо что в какой-то луже. Ему нравилось наблюдать различную скотину, а бык производитель с красными глазами и стальным кольцом в носу вообще восхищал его.

Однажды мы сказали Ивану Михайловичу, что надо бы съездить в Москву, помыться, как следует. Он разрешил сделать это послезавтра, а на завтра поручил нам полить лук в теплице. Работенка была плевая, в теплице имелся водопровод и шланги. Мы упражнялись недолго, но Иван Михайлович сказал, что он нами очень доволен. Он был инвалидом, на фронте потерял руку, получал за работу копейки и говорил, что кому-то надо быть бригадиром. По утрам, после обхода домов, он делал перерыв, переводил дыхание после приема в некоторых домах порций самогона.

Вечера наступали рано, мы иногда собирались компаниями с другими сотрудниками нашего издательства и не теряли бодрости духа, гуляя по густой пыли темных улочек. Погода благоприятствовала и дни летели. Настал день отъезда. Запомнился базарчик на станции. Собственно это были недлинные доски на деревянных ножках и деревянная лавка для двух-трех продавцов зеленого лука и чего-то еще.

Посильную помощь Кривандинскому району мы оказали сполна, а в редакции меня ждала рукопись «Курс дебютов». Я мог наслаждаться шахматными вариантами не спеша. Оказалось, что план можно корректировать, существует такой маневр. Поэтому ущерб издательству не был нанесен.

Единственно, международный турнир в Сочи обошелся без моего судейства, но Сочи я позже видел не раз, а сельское хозяйство больше не нуждалось в моей помощи, чего нельзя сказать об овощных базах.

Моя память начинает звучать, невпопад, конечно. Она так ведет себя часто. Почему? Потому, что она богата, я напитал ее. Память гуляет сама по себе. Это ее закон.

Я вижу Вильнюс двадцать лет тому назад. Высоко над городом солнце. Яркое и незлое солнце конца лета. Выше всего города – освещенный солнцем холм Гедиминаса. Пилес Гедимино – замок знаменитого князя. Над замком красный флаг Победы. И мы поднимаемся на холм, мы осматриваем средневековые развалины, дорогие камни истории. Сверху видна главная улица города, она – как вогнутая дуга. И совсем незаметны тени. По улице строем маршируют курсанты и громко поют:

Мы не слышим слов песни, но знаем это наверняка. Курсанты проходят по главной улице утром и вечером и все с той же песней.

С нами на холм не пошел Женя. Мы – мальчишки, нам далеко до тридцати, а ему почти сорок. На нем элегантный клетчатый пиджак, иногда на лице появляются темные очки, которым позднее суждено войти в моду. У Жени фигура сошедшего с ринга полутяжеловеса. Так оно и есть. У него холеные белые руки и массивные запястья. Он говорит: