Я была возмущена и заявила обоим, что остаюсь при своем мнении. А чтобы никто не смог упрекнуть меня в трусости, поеду с оберстом, но по возвращении из поездки буду звонить в Берлин. Гейнц ответил, что оберст не нуждается в моем сопровождении, лучше если я займусь своими делами и не буду мешать ему работать. Тогда я вынуждена была признаться Гейнцу, что мне тоже поручена охрана оберста генерального штаба, тот подтвердил мои полномочия и сказал, что я поеду с ним в автомобиле. Времени для переодевания у меня не было, не успела я предупредить и Гардекопфа о том, что уезжаю. Дорога действительно патрулировалась солдатами мотопехотной дивизии, но Гейнц недооценил партизан. Мы были почти на середине пути, когда на дорогу полетели гранаты… Дальше я ничего не помню. Очнулась уже здесь, в госпитале. Это все. Больше добавить мне нечего.

Помолчав, Штольц спросил:

— Гейнц не оказывал тебе знаков внимания, ухаживать за тобой не пробовал?

— Он знал мое отношение к нему и если даже питал ко мне какие-то чувства, то признаться в этом боялся.

— Оберштурмбанфюрер застрелился после того происшествия. Оставил посмертную записку, где очень высокопарно отзывается о тебе. Пишет, что любил тебя. Что ты скажешь на это?

— Скажу, что это очередной трюк старого авантюриста. Я могу согласиться с тем, что Гейнц ненавидел меня, но что любил — не поверю никогда.

— Все. Ты не устала, девочка?

— Это не имеет значения. Спрашивайте обо всем, что вас интересует, господин штандартенфюрер.

— Спасибо. У меня все. Ну что ж, поправляйся быстрее, очень много работы.

— Что ожидает меня после выздоровления?

— Путешествие за границу и очень интересная разведывательная работа…

Штольц ушел, а Миллер еще долго обдумывала свой разговор с ним. Ее рассказ выглядел правдоподобно, проверить искренность ее слов никто не сможет, так как свидетели мертвы. Судьба ее решена — она вернется к профессии разведчика. Вот только знать бы, куда пошлют ее. И еще один вопрос волновал Эльзу — известно ли Вергу о том, что она в Берлине? Эльза много думала о том, как ей связаться с Вергом, но ничего определенного не решила. Может быть, поможет случай, а пока лучше повременить.

Разговор со Штольцем не прошел для Эльзы бесследно, к вечеру разболелась голова, поднялась температура. Вызванный из дома профессор назначил ей уколы, запретил подниматься с постели и принимать посетителей. Ночью головные боли не прекращались, не помогали медикаменты, эффективные в таких случаях, не помогало снотворное. Утром об этом доложили Штольцу Он приказал своему секретарю разыскать Гардекопфа, чтобы тот постоянно находился в госпитале. Он сожалел, что навестил Эльзу, понимая, что воспоминания разволновали Миллер: по словам профессора, это вызвало осложнение болезни.

После того как секретарь доложил, что Гардекопф уже в госпитале, Штольц вызвал своего заместителя:

— Вы знаете, что Миллер стало хуже?

— Да. Я говорил с профессором. Он считает, что головные боли пройдут, но нужно временно отказаться от посетителей.

— Как вы относитесь ко всей этой истории?

— Так же, как и вы, господин штандартенфюрер. Миллер сделала все возможное. Начальник СД был большим авторитетом для оберста, чем женщина.

— Но почему Гейнц не послушал Миллер?

— Он не любил ее, а может, любил и ненавидел одновременно. Это помешало ему согласиться с Эльзой. К тому же, он знал, что лесная дорога патрулируется солдатами мотопехотной дивизии. Гейнц мог бояться не партизан, а подпольщиков, которые на объездной дороге могли заложить мину или устроить засаду. Лично я считаю, что абвер в лице Миллер сделал все для безопасности оберста генерального штаба. В служебной записке я все изложил. Кроме того, ходатайствую о награждении Эльзы Миллер.

— Не слишком ли быстро мы повышаем ее в звании и не слишком ли много она получает наград?

— Вы сами говорили, господин штандартенфюрер, что для службы, на которую была направлена Миллер в Россию, было бы неплохо иметь чин майора.

— Да, это так, но воинские звания присваиваются через определенный промежуток времени, если данный офицер достоин этого, а не тогда, когда нам захочется повысить его в звании. Вместо ходатайства приложите представление на крупную денежную премию. Деньги ей пригодятся. Я хочу, как только выздоровеет, направить ее с Гардекопфом на один швейцарский курорт, пусть восстановит здоровье.

— А как же задание, о котором вы говорили ей в госпитале?

— Это и есть то задание, о котором я говорил.

— Понимаю, отдых и работа одновременно.

— Не совсем так. Боюсь, что для отдыха времени у нее там не будет.

— Кто из обитателей этого курорта интересует вас, господин штандартенфюрер?

— Там собралась очень интересная публика. Многие из той компании интересуют меня, но Миллер будет заниматься бывшим майором чехословацкой разведывательной службы.

— Вы имеете в виду Бедуина?

— Да.

— А справится ли Эльза? Он — крепкий орешек.

— Должна справиться, хотя на нем обломали зубы неплохие агенты.

— Вы рассчитываете через Миллер выйти на агентуру Бедуина в Германии?

— Да. В том, что она существует и сейчас, я уверен. Боюсь одного, как бы он не стал работать на англичан. Поручите паспортному отделу подготовить документы на Миллер и Гардекопфа.

— Слушаюсь.

— Разработайте легенду, по которой Миллер не немка. Лучше всего — русская, из дворян, эмигрантка. Вернее, эмигранты ее родители. Ненавидит фашизм и Советскую власть в России.

— Откуда приехала в Швейцарию?

— Из какой-нибудь Скандинавской страны.

— Гардекопф — немец-антифашист?

— Да. Для выезда из Швейцарии подготовьте другие документы, с другими фамилиями. Они будут храниться на конспиративной квартире в Швейцарии. По этим документам они — немцы-коммерсанты.

— Я вас понял, господин штандартенфюрер.

— Не забудьте пароли, явки для наших людей в Швейцарии. Их помощь может потребоваться Миллер.

— Я подумаю, кого подключить к Эльзе.

— Проинформируйте людей, которых передадите Миллер, что с того момента, как она свяжется с ними, они переходят в ее распоряжение. Без ее разрешения никакой самодеятельности, а главное — никаких контактов со швейцарскими властями.

— Вы имеете в виду известных нам лиц из швейцарской секретной службы, которые сотрудничают с американскими и английскими разведками?

— Да. Они могут провалить Эльзу.

— Сегодня утром звонили из особой инспекции, требуют свидания с Миллер. Я не разрешил.

— Правильно сделали. Знаете, для чего им нужна Эльза?

— Понятия не имею. Сейчас, при ее состоянии здоровья, только особой инспекции не хватает. Так что же они хотят?

— Вы знакомы со штандартенфюрером Бергом?

— Познакомиться с ним у меня не было ни повода, ни желания, но о том, что такой штандартенфюрер в СС есть, мне очень хорошо известно. Однако при чем здесь Миллер?

— Верг застрелился при очень непонятных обстоятельствах.

— В этом замешана Миллер?

— Нет. Особая инспекция прорабатывает последние командировки Верга. Он был в России с выездной сессией трибунала, которая работала на основании донесения Мицлер. Эльза неоднократно встречалась с Вергом, вот почему она интересует особую инспекцию.

— Миллер знает, что Верг застрелился?

— Думаю, нет.

— А что он натворил?

— Натворил такое, что и в голове не укладывается.

— Интересно, вы не можете рассказать подробно, господин штандартенфюрер?

— Могу. По возвращении Верга из России Кальтенбруннер поручил ему одного русского перебежчика. Тот был инженер, из дворян, последнее время работал на ответственных руководящих должностях, связанных с секретными материалами. С начала войны с Россией он участвовал в разработке оборонных сооружений Москвы. Понимаете, что это значит?

— Ф-ии-ить, — присвистнул заместитель. — Вот это улов.

— Так вот, Верг начал с ним работать, но чтобы все стало ясно, надо знать, что представлял собой Верг. Ведь он никому не верил, половину высшего офицерства считал предателями. Через четыре дня Верг пришел к Кальтенбруннеру и заявил, что перебежчик — чекист, и он, Верг, не допустит, чтобы через излишнюю доверчивость руководства гибли немецкие солдаты. Кальтенбруннер взбесился и выгнал штандартенфюрера из кабинета. На следующий день Верг приказал привести к нему на допрос перебежчика. Когда русского доставили, отослал конвой, закрылся с ним у себя в кабинете, убил его, а потом застрелился сам. Оставил на столе записку, в которой повторил слова, сказанные им Кальтенбруннеру. Ну как?