— Утром. Скажи своей тете, чтобы она не выпускала за дверь Фелисию и Эну.

— Скажу.

— Да и вообще, можешь говорить всем, кому хочешь. Кессельринг, скорее всего, знает расчетное время их прибытия.

Десять дней назад он бы не рискнул доверить ей такую информацию из опасений возможного наказания. Выражение ее лица все сказало ему.

— Спасибо тебе.

Он пожал плечами.

— Именно это я и хочу сказать. Спасибо тебе. За все. За то, что ты делаешь.

— Вся тяжелая работа лежит на Басуттиле. У него настоящий характер.

— Говорят, что он лучший в своем деле на острове.

— Он действительно лучший, но у него осталось только два дня до ухода подводной лодки.

Лилиан хотела узнать подробности расследования, но он отказался что-либо ей сообщить. Чем меньше она знает, тем лучше — по крайней мере, сейчас. Вместо этого они подробно обсудили смену губернатора и как будут подавать эти новости, когда им наконец разрешат.

Когда Макс покидал ее кабинет, она прижала ладонью дверь, мешая ему открыть ее.

Это был долгий поцелуй, который ни одному из них не хотелось прерывать.

Темнело. Басуттил засиделся у Кассаров, и теперь он знал почти все об их погибшей дочери: как девочкой Кармела ненавидела заплетать волосы в косички перед походом в церковь; как любила, чтобы ей терли спинку в ванной; как в школе получила приз за рисунок Тарксиенского замка. Она всегда была сильной и настойчивой, любила животных, терпеть не могла хулиганов и равнодушно относилась к мальчишкам.

Джозеф попытался найти следы лжи в этих словах, но перед ним предстал облик образцовой дочери, гордой, принципиальной и добросердечной. Родные так хотели оживить ее своими воспоминаниями, что только один раз спросили его, почему он нанес им визит. Он успокоил их словами, что это обычная полицейская процедура.

Кармелу похоронили всего несколько дней назад на кладбище Санта-Мария-Аддолората, и пока не сгустились сумерки, отец прямо из дома мог показать ее могилу — тихий уголок рядом с западной стеной, куда падали лучи раннего утреннего солнца. Кармела всегда говорила, что хотела бы лежать там.

Что ж, вот ее желание и сбылось. Басуттил прикинул, что это примерно в броске камня от того места, где ее похитили. Он знал от ее родителей, каким путем Кармела возвращалась домой каждый вечер, и мысленно восстановил, как она шла по улицам, оставив за спиной «Синий попугай»: Валлетта, Флориана, вниз до Марсы, обогнуть оконечность Гранд-Харбора, оставив ипподром справа. До этой точки она шла по главным дорогам. Лучше всего было дождаться, пока она пересечет долину и пройдет через кладбище Санта-Мария-Аддолората. Так бы и он сделал. Значит, кто-то знал ее маршрут — и дождался, пока она направится к дому, оставив в стороне проторенную дорогу. Он чувствовал это всем своим существом — так же, как чувствовал, как кто-то наблюдает за ним и выжидает.

Он не знал, кто они и где напали на его след. Но вот-вот узнает. Поэтому-то он и тянул время у Кассаров, пока солнце не стало опускаться и не сгустились сумерки. Ночь была его временем, его подругой. Именно в эту пору ему лучше всего работалось, даже когда он был студентом университета. Кассары любезно предложили ему остаться и поужинать с ними, но он извинился и ушел.

Над головой плыла луна, точнее, полумесяц, но света было достаточно, чтобы освещать тропинку, идущую вниз по холму. Ситуация была идеальной. Чуть меньше света, и было бы трудно разобрать, что к чему, чуть больше — и охотник мог бы понять, что его самого выслеживают.

Железные ворота в южной стене кладбища оказали ему дополнительную услугу. Их сухие проржавевшие петли возмущенно застонали, когда был сдвинут засов и ворота распахнулись. Прикрыв их за собой, он ускорил шаг, легко спустившись по центральной аллее на пятьдесят или больше ярдов, прежде чем повернуть налево, пройти между надгробиями и укрыться за рядом больших семейных склепов.

Теперь ему оставалось только ждать и слушать, разбираясь в звуках ночи. Прошло несколько минут, и он, почувствовав себя глупо, уже был готов покинуть свое укрытие, когда сквозь стрекот цикад услышал звук открываемых ворот.

Его рука инстинктивно опустилась к поясу, и он сжал рукоятку пистолета.

С того места, где он скрывался, трудно было оценить рост человека, потому что аллею затеняли кипарисовые деревья. Судя по звукам шагов, он двигался осторожно, но уверенно держась следа.

Джозеф снял обувь и двинулся за ним по узкой тропе. Она тянулась параллельно главной аллее, и, пригнувшись, он старался опередить этого человека. Он был достаточно хорошо знаком с кладбищем и знал, что за собором главная аллея раздваивается, огибая его с обеих сторон. Тут было самое подходящее место, чтобы начать действовать.

Джозеф пригнулся за надгробным камнем, когда человек вышел на перекрестье дорожек и остановился. Если он двинется налево, Джозеф нападет, быстро выскочив из тени и пустив в ход пистолет. Он не мог упустить ни одного шанса. Сначала надо действовать, вопросы он будет задавать потом. Если этот человек ускользнет от него, мало надежды, что удастся его найти в лабиринте могил.

Человек снова тронулся с места, но на этот раз его шаги удалялись. Джозеф выглянул из своего укрытия, успев заметить, как неясная фигура исчезала из вида на правой дорожке. Он бесшумно выругался от необходимости снова спешить и, прибавив шаг, заторопился, обходя собор с другой стороны.

Джозеф тяжело дышал, когда добрался до того места, где дорожки снова сливались. Здесь было темно, что отлично служило его цели: округлый участок земли, окаймленный деревьями у подножия низкого плато, на котором высился собор. Двойная каменная лестница, вырубленная в скале, отмечала начало длинного подъема к главному входу здания, и он притаился в ее глубокой тени.

После всех этих усилий в ушах у него пульсировала кровь, и он напрягся, чтобы услышать, как приближается этот человек. Он быстро глянул на него. Тот был не далее чем в двадцати ярдах и быстро спускался по тропе. Пальцы Джозефа крепко обхватили рукоятку пистолета. Удар по виску и еще один, если он попробует подняться…

Мышцы его напряглись, готовые действовать. Впрочем, еще быстрее он среагировал на звук. Он раздался у него из-за спины, но когда Джозеф все понял и повернулся, было слишком поздно.

Его последним ощущением до того, как мир погрузился в темноту, была склонившаяся над ним высокая фигура. Последней мыслью было убежище и молодая женщина, имя которой он теперь знал.

— Кто-нибудь хочет повторить? — спросила Розамунда.

— Давно не слышал такого вопроса, — сказал Макс.

Лайонел от души рассмеялся:

— Вот уж верно, старина.

— Если уж на то пошло, то кусочек Харди, — сказал Фредди.

— Фредди! — упрекнула его Митци.

— Он более нежен, чем Лорел.

— Прекрати!

— Она, — поправила Розамунда. — Харди была девочкой.

— Правда? Как ты можешь это утверждать?

Митци закатила глаза.

— Например, по оперению.

— И Харди всегда писала сидя.

Эти слова вызвали всеобщий смех. Лайонел даже хлопнул себя по бедрам. Митци воспользовалась возможностью бросить на Макса взгляд, который только он смог истолковать. Он гласил: я знаю, что ты делаешь, но меня это не волнует.

Но на делеона волновалась, и поэтому он намеревался продолжить начатое.

— Может, стоит оставить немного и для других? — предложил он.

— Они не заслуживают, — сказала Розамунда.

Эллиот так и не показывался, и предполагалось, что Хьюго вернулся из Рабата примерно два часа назад, по пути подхватив Ральфа в Мдине.

— Я уверена, они не виноваты в опоздании.

— О, Хьюго никогда ни в чем не виноват.

Это заявление было нехарактерно для Розамунды, которая всегда предпочитала держать сторону мужа. Осознав свою перемену взглядов, она попыталась пролить на них свет:

— У меня есть целый список оправданий Хьюго. Он никогда не повторяется.