Без двух минут двенадцать Адам выстрелил в потолок пробкой, без одной минуты двенадцать Хайн помог ему разлить шампанское в бокалы. Ровно в двенадцать они поднесли шампанское к губам.

Ровно в двенадцать стены подвала дрогнули от разрывов снарядов. С потолка посыпались пыль и куски штукатурки. Раздался еще один очень близкий взрыв.

Хайн выбежал в коридор. Там, где он пировал несколько минут назад, зияла громадная дыра: снаряд, пройдя через три полуразрушенных этажа универмага, вдребезги разнес уборную. Свет в коридоре погас от взрывной волны. Люди метались в темноте. На верхних этажах, где бессменно дежурил офицерский охранный батальон, тоже началась паника. Люди отчаянно вопили, бежали стремглав вниз, кто-то стрелял, а канонада сотрясала все здание. Стреляли тяжелая артиллерия из-за Волги и все орудия, стоявшие на городском берегу, минометы и пулеметы; длинные трассирующие линии разрезали тьму ночи.

Хайн прижался к стене возле пианино, его трясло. Из комнаты командующего выбежал Шмидт и понесся в штаб Роске. Хайн ползком добрался до комнаты командующего. Тот сидел, уперев взгляд в пространство, лишь дергалось веко левого глаза. В остальном генерал-полковник походил на каменную статую. Адам говорил по телефону.

— Госпо…

— Перестань, Хайн! — Генерал-полковник поморщился. — Не кричи. Просто они готовятся к атаке. Еще к одной атаке, только и всего.

Хайн все еще дрожал.

И вдруг — это произошло на десятой минуте — все смолкло. Разом, по единой команде. Молчание было еще более жутким, чем обстрел.

— Сейчас русские пойдут в атаку, — пробормотал генерал-полковник. — Интересно, на кого они обрушатся: на нас или на Штреккера?

Он прислушался. Паника наверху утихла. Ни рева танков, ни визга пикирующих бомбардировщиков…

Стремительно вошел Шмидт.

— Они поздравили нас с Новым годом! — закричал он еще у входа. — Наши перехватили приказ командарма шестьдесят второй. — Он рухнул на стул.

Генерал-полковник вытер пот со лба.

— Командарм шестьдесят второй к тому же обладает немалой долей юмора, — с коротким и невеселым смешком заметил он. — Адам! Шампанское еще есть? Хочу выпить за своего остроумного противника. А я не догадался поздравить его подобным же образом. Вот оплошность!

Адам разлил шампанское.

— Прозит! — Генерал-полковник поднял бокал.

Все выпили. Все, кроме Шмидта.

Через несколько дней утром к Паулюсу явился комендант города, штандартенфюрер СС, коротконогий толстяк с расплывшимся лицом, в пенсне. Его перехватил Шмидт. Поговорив с ним, комендант постучался к командующему. Генерал-полковник сидел над картой фронта. Он был один.

— Вы вызывали меня, господин генерал-полковник? — Комендант платком вытер пот, катившийся градом: он страдал потливостью.

— Да, я вызывал вас, — сухо сказал генерал-полковник. — Прошу! — Он указал на табуретку, стоявшую по левую сторону стола.

Комендант сел, протер пенсне и водворил его на прежнее место.

— Разве так тепло на улице? — осведомился генерал-полковник, заметив непрекращающиеся попытки коменданта избавиться от пота.

— Нет, это просто так. — Комендант скомкал влажный платок и сунул в карман. — Я весь внимание. — Комендант чуть-чуть заикался — быть может, оттого, что слишком много видел всякого на своем веку.

— Скажите, в городе еще остались русские? Я подразумеваю под русскими всех, кто жил в этом городе до войны.

— Д-да, немного.

— Если вы не запамятовали, в вашем докладе месяц назад значилось, что русских мирных людей здесь нет, что все они бежали.

— Т-так точно.

— Куда и почему они бежали?

— Эт-то обычное явление, господин генерал-полковник. Они бегут от нас, как от чумы.

— Быть может, потому, что мы кажемся им чумой?

— К-коричневой, как у-утверждают большевистские комиссары, — хихикнул комендант.

— И они бегут только потому, что так нас называют комиссары?

— Н-ну, и не совсем так, господин генерал-полковник. Ев-вреи и всякая ч-чернь распускают слухи о нашем якобы н-недружелюбном отношении к м-мирным жителям.

— Замечу, что и до меня дошли эти слухи. Рейхсфюрер СС, Гиммлер то есть, ваш непосредственный верховный руководитель, при моем назначении командующим армией сказал, чтобы я уничтожал всех евреев и коммунистов. Разумеется, он шутил.

Комендант, раскрыв пухлые губы, уставился на командующего. «Или он валяет дурака, или действительно принял за шутку приказ рейхсфюрера СС!»

— Н-не думаю.

— Что не думаете?

— Шутки неуместны с марксистами и евреями, господин генерал-полковник, когда речь идет о том, чтобы полностью освободить от них Европу.

— Я не понимаю. Вы что ж, намереваетесь выселить евреев в Палестину?

«Валяет дурака!» — решил комендант.

— Палестина? Они наплодятся там и снова распространятся по всему миру.

— Значит, если я правильно понял вас, они должны быть уничтожены?

— Это в-высшая политика, господин генерал-полковник, а я лишь исполнитель.

— Исполнитель чего?

— Соответствующих п-приказов.

— Каких?

— Р-разве они не известны вам?

— Раз я спрашиваю, извольте отвечать! — резко возразил генерал-полковник.

Комендант развел руками.

— П-приказов много.

— Я спрашиваю, каких?

— Я не см-могу перечислить их.

— Извольте не паясничать! — прикрикнул на коменданта генерал-полковник. — Я вызвал вас не для того, чтобы терять время попусту. Какие приказы вы получали о евреях и мирных жителях?

— П-позвольте заметить, господин генерал-полковник, я, в сущности, не подчинен командованию ар-рмии и несу ответственность п-перед другими инстанциями.

— То есть?

— Вы уже назвали то лицо.

— Ах, вот как?

— Т-так точно.

— Значит, если я правильно понял вас, армия, оккупирующая этот район, и командование, возглавляемое мной, не в праве вмешиваться в ваши прерогативы?

— Б-более или менее.

Генерал-полковник откинулся на спинку стула и несколько мгновений молча смотрел на человека, снова принявшегося вытирать пот.

— Р-разве вас не информировали об этом? — невинными глазами глядя на командующего, спросил комендант. — Господин генерал-полковник, вы прошли со своей армией до Волги. Я далек от мысли, что вы лично истребляли марксистов и евреев, но ведь их истребляли повсюду, куда бы ни ступал германский солдат. Это его в-высшая миссия. В-ваша армия — не исключение из общего правила, и я, п-простите, никак не могу понять этого п-приступа человеколюбия к элементам, п-подлежащим уничтожению во имя блага рейха.

Генерал-полковник открыл рот, чтобы возразить, и снова закрыл его. Что возразить? Он отлично знал, что его армия, как и другие, убивала тех, кого Гиммлер называл марксистами и евреями. Будь генерал-полковник и его армия в другом положении, разговора подобного рода могло бы не случиться. Но армия в котле, в котле и ее командующий. Генерал-полковник не думал о смерти. Толстые стены подвала оберегали его от бомб и снарядов. Но он мог попасть в плен. И хотя Шмидт говорил, будто германские генералы не сдаются в плен, они сдавались и сдаются. Если верить русским, их вовсе не вешают и не пытают. Может быть, так оно и есть. Однако допроса не миновать. И не миновать разговора об уничтожении людей, тысяч и сотен тысяч людей… И ответственности за это тоже…

Нет, он не был трусом, но страх перед неизвестностью владел им постоянно. Как с ним поступят? Перед кем ему придется отвечать? И за что конкретно? Теперь, когда генерал-полковник постепенно приучил себя к мысли, что во всем решительно виноваты только фюрер и те, кто ему что-то там советуют, надо было найти виновника убийств русских мирных людей. Виноваты, разумеется, фюрер и Гиммлер. Но они далеко. Непосредственного виновника надо найти здесь. Почему бы им не быть вот этому типу, от которого гак отвратительно пахнет потом?

Командующий взглянул на сидевшего перед ним штандартенфюрера СС, на толстощекое лицо, на лоб, покрытый капельками пота.