— Не надо кричать на человека, который выручил меня, Шмидт. Надеюсь, Хайн, гусь, проглоченный тобой, не повредит твоему пищеварению?

— Никак нет, господин генерал-полковник! — весело ответил Хайн. — Я бы мог съесть еще одного, но пока мне до него не дотянуться.

— Ладно, иди и пируй, мошенник! — Генерал-полковник ласково шлепнул Хайна ниже спины. — Иди и прихвати с собой остатки коньяка. Гусь был отчаянно жесткий.

Хайн ушел ликуя.

Шмидт мрачно молчал.

— Как вы узнали об этом, Шмидт?

— Я послал ординарца в госпиталь. Он доложил — никакого гуся туда не приносили. Зная, что Хайн уединяется изредка в своем тайном уголке, я застал его, когда он пожирал гуся.

— Вы блестяще провели эту сложную операцию, Шмидт. Итак, я благодарю и вас.

— Не за что, — натянуто рассмеялся Шмидт.

Генерал-полковник посмотрел на часы.

— Боже, я спал пять часов подряд! Уже двенадцатый! Где Адам? Он обещал достать шампанское. Мы разопьем его в честь Нового года.

— Я здесь, эччеленца! — Адам вышел из клетушки и остановился в дверях.

— Вы спали, Адам? — улыбнувшись, спросил генерал-полковник, заметив на полном и румяном лице адъютанта полосы, оставленные смятой подушкой.

— Так точно, эччеленца! Днем я посетил генерал-полковника Зейдлица, вернулся, когда вы спали, и не решился беспокоить вас.

— Что-нибудь новое?

— На фронте пятьдесят первого корпуса, эччеленца, без перемен. Генерал Зейдлиц сказал, что он придет поздравить вас с Новым годом, и прислал две бутылки «Клико».

— Отлично, Адам!

— Вы прочитаете оперативную сводку?

— Потом.

— Слушаюсь.

— Шмидт, вы передали в ставку то, что я приказал вам?

— Разумеется.

Адам рассмеялся.

— Представляю, как взбесятся фюрер и старик Кейтель, прочитав вашу радиограмму, эччеленца!

— Вы познакомились с ней?

— Мне показал ее радист Эберт, когда я заходил к генералу Роске за сводкой.

— Да, в ней мало приятного, — усмехнулся генерал-полковник. Отоспавшись, он чувствовал себя свежим, былая энергия вернулась к нему. — Кстати, позовем генерала Роске, Адам. Он, вероятно, сердит на меня за то, что я стеснил его, въехав в этот роскошный замок.

Адам снова рассмеялся.

— Ничего, эччеленца, на войне как на войне. А генерал Роске — человек молодой, дивизией командует недавно, ему лестно быть в вашем обществе и охранять вас.

— Очень энергичный и инициативный генерал, — согласился генерал-полковник. — Он далеко пойдет, если… Впрочем, что гадать! Хайн, сходи за генералом Роске. Ах, да, он ушел. Знаете, Адам, у нас тут невероятные события! — Генерал-полковник коротко рассказал адъютанту финал истории с новогодним гусем.

Адам расхохотался.

Шмидт мрачнел.

— Что-нибудь слышно от генерал-полковника Штреккера? — обратился к нему командующий.

— Затишье на всем фронте, — нехотя ответил Шмидт. — Боюсь, как бы русские не попытались отрезать северную группу и не посадили Штреккера в котел.

— Что ж, — меланхолически заметил генерал-полковник, — вместо одного будет два котла. Все идет к тому. — Он прислушался. — Действительно, тишина в городе необыкновенная.

— Отдохнем от канонады хоть одну ночь. Русские, видно, тоже решили отпраздновать Новый год. Потому и помалкивают.

— Надолго ли? — угрюмо выдавил Шмидт.

— Что за мрачные мысли накануне Нового года? — весело возразил Адам.

— Новый год! А что он принесет нам? — так же мрачно отозвался Шмидт. — Вообще историю этих последних месяцев можно охарактеризовать одной фразой: выше головы не прыгнешь.

— Дома нас могут похоронить, — проговорил Адам.

— Ну, ну, Адам. Вижу, вы поддаетесь настроению Шмидта, — сказал генерал-полковник.

— Тут дело не в настроении, — помолчав, начал Шмидт. — Конечно, еще далеко не все проиграно, далеко не все, но интересно, сколько времени они будут наступать?

— До марта. Потом дороги развезет, — сказал Адам.

— Пожалуй, дольше, — вставил генерал-полковник.

— В Германии, — заметил Шмидт, — возможен кризис военного руководства.

Все помолчали, после чего генерал-полковник, зевнув, проговорил:

— Все это войдет в военную историю как блестящий пример оперативного искусства русских.

— Да, они научились воевать, что и говорить. — Адам стоял, прислонившись к двери.

— Садитесь, Адам. Что вы стоите?

— Спасибо, эччеленца! — Адам сел. — Можно курить?

— Разумеется. Вытяните и мне сигару вон из того ящика.

Шмидт, сидевший у стола и листавший Библию, опередив Адама, передал сигару генерал-полковнику и заодно угостил себя.

Адам усмехнулся украдкой — вдобавок ко всем прочим «добродетелям», которыми в избытке был набит Шмидт, он любил выпить и покурить на дармовщинку.

— Что вы читали в Библии, Шмидт?

— Я перечитывал Экклезиаста, господин командующий. «Все суета… — сказано здесь. — Кружатся ветры на кругах своих и возвращаются на круги своя».

— Вряд ли мы возвратимся на круги своя, — пробормотал генерал-полковник.

— Нас одно может утешать: германская нация не забудет наших страданий и подвигов, — возразил Шмидт.

Адам поморщился.

— Мы отвоевали для нации такие грандиозные жизненные пространства… — с пафосом продолжал Шмидт, но Адам остановил его:

— Разве господину генералу неизвестно, что на огромных территориях, завоеванных нами, хозяйничают Советы и партизаны? Даже в самых глубоких наших тылах?

— Мы уничтожим их, — отмахнулся Шмидт. — Нет, теперь границы рейха необозримы. Возврата к старым быть не может. Трудно поверить, что там, где мы сидим, проходит пограничная полоса с Советами…

— Которая горит под нами, — пробормотал Адам.

— Это поразительно, — не желая слышать Адама, сказал Шмидт, обращаясь к генерал-полковнику. — И уж будьте уверены, германская нация не уступит ни клочка завоеванной земли.

— И это кладбище, — добавил Адам с ироническим огоньком в веселых серых глазах.

— При чем тут кладбище? — Шмидт надменно поджал губы.

— При том, что эта полоса уже есть кладбище, которому суждено стать огромным. Вот при чем.

— Уж этот мне пессимизм! Один идеалист, другой пессимист. Ну и компания! — Шмидт посмеялся.

— Напротив, оптимизм, господин генерал-лейтенант. Я заживо кладу себя под деревянный крест ради фюрера. Разве это не есть высший оптимизм? Пусть граница пройдет через мою могилу. Уверяю вас, на том свете это доставит мне массу удовольствия.

— Это юмор висельника, Адам, с вашего разрешения.

— Я известный шутник, господин генерал-лейтенант. И что нам остается делать в нашем положении, как не шутить? Пусть будут мрачны те, кому после нас придется цепляться за границы рейха — старые или новые, безразлично. Пусть они вопят и бьют в барабаны по поводу священных и суверенных прав, пусть снова кричат о жизненном пространстве. А ведь так будет, если мы понесем поражение, непременно будет. К сожалению, уроки истории слишком быстро забываются. Не дай бог, чтобы тем безумцам, которые переживут нас, пришла в голову преступная мысль снова посчитаться с Советами. — Адам помолчал. — Впрочем, мне-то что. Я буду на том свете, где пространства для умерших не занимать.

— Вы не правы, Адам, — со смехом остановил его генерал-полковник. — После этой войны пространство для душ, вознесшихся на небеса, сильно сократится. Не придется ли Господу Богу подумать о расширении его, как вы считаете? Может быть, ему тоже придется вторгнуться в пределы сатаны?

Адам долго смеялся.

— Однако скоро двенадцать, — поглядев на часы, сказал генерал-полковник. — Ладно, выпьем без Зейдлица и Роске. Они, вероятно, решили провести эти минуты со своими офицерами. Несите «Клико», Адам.

— Оно в снегу, эччеленца, во дворе. Я сейчас. — Адам вышел и вскоре вернулся с шампанским.

Покончив с гусем и незаметно выскользнув из пиршественного чертога, Хайн шел по пятам за Адамом. Бутылки с шампанским, замеченные Хайном, настроили его на веселый лад. Ясно, угостят и его. После гуся — шампанское! Это уж действительно настоящий пир, черт побери!