— Что–то вы не в духе сегодня, Станислав Палыч, — улыбается Вася. — Разве вы со мной опаздывали когда?

На автобусной остановке у «Байкала» Стас наметил себе дистанцию: от фонаря до фонаря — шестьдесят шесть шагов. Он ходит по тротуару, постукивая время от времени ботинком о ботинок, смотрит, прикидывает. Все–таки интересно — за три дня парень побывал здесь дважды. Вряд ли это случайность. Значит, реальные шансы встретить его здесь сохраняются. Это было бы ловко! Сразу же многое стало бы на свои места. Конечно, взять его — еще не все. Это еще пойди докажи, что именно он убил Таню…

У остановки автобуса уже собралась небольшая очередь: немолодая женщина с ребенком, две девчонки–школьницы, два солдата. Двадцать двадцать шесть. Подтормаживая и скользя по накатанному асфальту, к тротуару прижимается автобус. Машина Гавриленко. Со скрипом раскрываются створки задней двери, пассажиры торопливо поднимаются в машину, уехали. Опять один в этой проклятой ледяной крупе. Не встретил. Но парень поедет следующей машиной. С Демидовым. Должен поехать. Иначе какого черта здесь мерзнуть? Какие крохотные дырочки в пальто Аксеновой, в платье, в кофте. Всего несколько пятен крови. И нет человека. Глупо, нелепо.

Из–за угла дома показывается длинная мужская фигура, приближается к остановке. Следующий автобус — демидовский. Тихонову уже не холодно. Человек приближается, подходит к столбу остановки. Высокая цигейковая шапка–москвичка, темное, заснеженное на плечах пальто. Он? Какого черта, в нем же роста — метр с кепкой. Просто издали показался длинным и одет совсем по–другому. Нервишки, проклятые, играют. Хорошо было классику говорить — «учитесь властвовать собою». А где, интересно, учиться? На юрфаке эту дисциплину не преподают.

Тихонов зябко поводил плечами, спина, ноги замерзли. Очень холодно все–таки. Подходят, взявшись за руки, маленький крепыш–лейтенант и девушка в полосатой меховой шубке. Девушка ест мороженое и с увлечением объясняет лейтенанту, что «…Надька — такая врушка, всем говорит, будто она на втором курсе, а сама на первом, и в театр она ходила вовсе не с парнем, а со своей теткой, надо же!..» В очередь встали еще несколько человек. Они к тихоновским делам явно никакого отношения не имеют. Стас чувствует, что сейчас подъедет Демидов, а парня все нет. Вот бежит к остановке мужчина в сапогах и кожаной шубе, и тут же из–за угла показывается автобус. Это демидовский. Тихонов видит, как Демидов озабоченно вертит головой, встречается с ним глазами. Парня нет. Автобус стоит минуту. Наконец дверцы захлопываются. Тихонов бормочет чуть слышно: «Постой, постой еще минуту. Сейчас он подойдет». Демидов, умница, понимает. Автобус мелко дрожит, ждет. С неба просеивается белесая сырость, садится на лицо, на плечи, на окна автобуса. Вдруг щетка снегоочистителя делает широкий взмах, оставляя за собой влажный стеклянный полукруг. В нем — озабоченное лицо Демидова. Тихонов пожимает плечами и автобус трогается — у него расписание. Форсаж, голубоватая струя выхлопа у поворота. Уехал.

Надо ждать. В конце концов. Длинный — так Тихонов окрестил парня — с пим не договаривался ездить только на демидовском автобусе. Тихонов ходит по заснеженному тротуару, пальцы совсем окоченели, нос, щеки — отваливаются. Форс держим, шелковую маечку носим. Кисло бы нам сейчас в теплом бельишке было?.. Какая крохотная дырочка в кофте, даже петля не спустилась. Как ей, наверное, больно было! А может, сразу сознание потеряла? Нет, вряд ли. Ведь еще шагов двадцать прошла. Может, бежала? Нет, Евстигнеева и Лапина говорят — шла. Не спеша шла. Упала молча, руками даже не взмахнула.

Прошел автобус, еще один. Подвыпившая компания выбралась из гостиничного ресторана. Прошли мимо. Тихонов узнал, что в Красноярске шашлык куда лучше, чем здесь, а проект Нефедова все равно зарежут. Если не в главке, то в министерстве уж обязательно…

Дальше торчать тут глупо. Отложим до завтра. Голова, как утюг, тяжелая…

ПЯТНИЦА

1.

Тяжелая, обитая сияющей бронзой дверь неохотно приоткрылась и табличка «Служебный вход» сразу потеряла свою магическую неприступность.

— Вам кого? — спросил швейцар, величественный, в седых бакенбардах и пижамной полосатой куртке.

— Либердей Гордеича, — буркнул Тихонов. Швейцар не понял, но переспрашивать не стал и указал рукой на лестницу. Тихонов поднялся на второй этаж и среди длинного ряда безымянных дверей быстро отыскал ту, на которой было написано: «Инспектор по кадрам». Заперто. Тихонов еще раз дернул ручку. По коридору шла женщина с ведром и щеткой.

— Чего дергать–то? Ведь заперто! Марианна Ивановна пошла за пирожками. Будет скоро. Ты сядь, подожди.

— Слушаюсь. Сяду, подожду.

Тихонов уселся на красный бархатный диванчик и стал рассматривать развешанные на степе фотографии актеров в разных ролях. Прямо напротив висел хорошо сделанный портрет — «Заслуженный артист Кабардино–Балкарской АССР К.М.Ставицкий в роли графа Люксембурга».

«Да ведь он же раньше тоже в этом театре работал», — вспомнил Тихонов. Ставицкий был в блестящем цилиндре, смокинге, с тростью и накинутом на одно плечо плащом. Красивый парень, ничего не скажешь. Потом подумал: «А все–таки алиби у вас нет, гражданин Люксембург». Тихонов встал и пошел вдоль стены, читая подписи под фотографиями. Ага, вот Букова… в роли Пепиты в оперетте Дунаевского «Вольный ветер». Букова была похожа на этикетку одеколона «Кармен» — с веером и завитой прядью на щеке. «Такие нам страсти бог послал», — покачал головой Стас. Почти в самом конце коридора он нашел портрет Панковой — Элизы Дулитл в оперетте «Моя любимая леди». Здесь Элиза уже не оборванка — она леди, элегантная, стройная, с очень умным лицом. Ну–ну.

Дверь в конце коридора вела на крутую железную лестницу. Стас спустился по ней и неожиданно оказался за кулисами. Здесь было полутемно. Причудливыми волнами застыли складки занавесов и кулис, чернел провал оркестровой ямы, зыбь партера уходила в глубину зала, где очень далеко ночными бакенами краснели буквы «Выход». Рабочий, возившийся где–то наверху, над сценой, кричал: «Электрики! Электрики, черти, луну снимайте!» И голос его булыжником катался в пустой бочке зрительного зала.

«Смешно, что мы часто не только не задумываемся над сущностью явлений вокруг пас, но даже не подозреваем о существовании у них какой–то оборотной стороны, — подумал Стас. — Нас четко держит в русле привычных представлений изначальная заданность событий и людей. В театре всегда должен быть праздник, на космодроме бывают только запуски, актер обязан всегда быть благородным и прекрасным. Причем заложено это так глубоко, что обычно и в голову не приходит спросить: «Почему?». Это аксиома, как точка, — обязательно пересечение двух прямых. Хорошо бы запретить аксиомы. Их придумали наверняка о–очень умные люди. Аксиомы мешают заглядывать за установленный ими предел…»

Стас тряхнул головой и поднялся обратно по лестнице. Дверь — «Инспектор по кадрам» — была приоткрыта.

Стас представился пожилой женщине, сидевшей за старинным письменным столом.

— Мне нужно посмотреть несколько личных дел…

— Творческих? — деловито спросила инспектор.

— Как? — не понял Тихонов.

— Ну, служащих или артистов?

— Артистов.

— А в чем дело? Кто–нибудь проштрафился?

— Да нет, что вы! — засмеялся Стас. — Просто в силу профессиональной любознательности.

— А чье именно дело вам требуется?

— Видите ли, я бы хотел посмотреть несколько…

— Ясно, ясно, — догадалась Марианна Ивановна. — Вот шкаф с личными делами, кто вам нужен — ищите сами. Секретничаете все!

Тихонов сказал:

— Вы не обижайтесь, пожалуйста. Ведь у нас, в уголовном розыске, специфика: спросим иногда про Петрова, и уже готова версия: то ли у Петрова что–то украли, то ли он у кого–то украл. В общем, в какой–то краже Петров замешан…

Кадровичка засмеялась:

— Да ладно уж, я эту шутку еще в двадцатом году от артиста Александра Вишневского слышала. Трудитесь…