Тюльпаны, комары, слоны, грозы, бабочки-поденки, божьи коровки, маргаритки, киты, горы, ураганы — все это появляется на свет, растет, созревает, неожиданно воспроизводит свои формы, свои тела, свои судьбы — и исчезает.

Цветы распускаются, благоухают, опадают.

Смерть цветов имеет название — апоптоз.

Им уготован один жребий — завянуть и опасть.

Где лучше всего разместить во времени непредсказуемость, как не в смерти?

В непредсказуемости смерти отдельного человека, то есть в ее мгновенном приходе, таится странное явление. Смерть, как и время, соединяет непредсказуемое с безвозвратным.

В понятии «безвозвратность» нужно особо выделить «безмолвие» — то, что определяет в человеческом понимании статус трупа. Это тело, которое больше не откликается на мольбы умоляющих его не умирать.

Что такое «мертвый» для живых? Это человек, который больше никогда не примет участия в беседе.

Это уста, которые больше никогда не ответят на речь, обращенную к их владельцу.

В понятии «безвозвратность» безмолвие определяет неожиданность последней и окончательной немоты, смерть времени в человеке.

Именно эта неожиданность вкупе с выпадением из времени и составляет главные свойства смерти, лоб в лоб сталкиваясь с повторяемостью и с Историей.

Рождение противоречит детству так же, как внезапное явление — регулярной повторяемости событий.

Так же, как молчание противоречит накоплению единиц речи.

Новый, целый, неделимый, нетронутый, новизна, новичок, встающеесолнце, зелень, свежесть, молодость, юность — все это противоречит словам repetitio, renovatio, revolutio.Настоящее, современное, новейшее — эти понятия указывают все на ту же бесконечную повторяемость прошлого. Молодые не производят, они воспроизводят.

Новое, то есть нечто противоположное молодому, это всего лишь имитация новизны (оно ничего не обновляет, ничего не омолаживает).

Истинная новизна не терпит повторов, она изобретаетто, чего еще не было.

Природа вновь становится материей, уходящей через тот временной барьер, которую смерть открывает там, где она внезапно прореживает пространство, разлагая телесные формы в смерти.

Это пространство, открытое смертью, которая осуществляет свою власть (posse)в границах бытия (esse),и есть время.

Больше века назад Дарвин [78]присвоил смерти некую функцию. Смерть (по Дарвину) сортирует все живое в природе подобно волку, которого иногда называют санитаром леса. Она подобна тому священнослужителю, что начищал золотую статую божества в храме. Из Дифференцирующей смерть стала Омолаживающей. В человеческих обществах сохранение жизни на земле должно иметь цену для всех живых организмов, населяющих эту землю. Такой ценой стала смерть.

Лицо старика мало-помалу уподобляется личику младенца.

Грудь западает, как при выдохе, и застывает.

Глаза остаются широко открытыми.

Но трупу еще далеко до исчезновения. В мертвом теле жизнь останавливается не сразу. Нужен по крайней мере год, чтобы мертвая плоть разложилась.

По прошествии пяти лет тело истлевает полностью, и тогда скелет распадается на отдельные кости.

Такова продолжительность смерти. Элементы, составлявшие тело, полностью распрограммируются, становясь далее элементами природы, создающей живых.

Для океана характерны две основные формы «переработки» мертвых организмов: на поверхности воды это потребление, в глубине — реминерализация.

Зубы составляют самую долговечную часть человеческого тела.

Именно это, вероятно, имел в виду император Марк Аврелий, когда писал: «Смерть — это оскаленные зубы».

Погребение изобретено людьми. Закопать тело — значит уберечь его от растерзания, предпочесть органическое разложение когтям, клювам или клыкам хищников.

Таким образом, все крупные живые звери в сравнении с мертвыми — это крохи времени, опасающегося зубов, которым не терпится пожрать все живое, иными словами, самое себя.

Вот что писал Лукиан в своей « Nèkyomancie» [79]: «Мы спустились в Ад. Подошли к равнине Ахерона. Встретили там полубогов, великих охотников, героинь, цариц. Бывшие ахейцы выглядели дряхлыми, замшелыми старцами. Египтяне же, напротив, прекрасно сохранились в своих погребальных пеленах, будучи набальзамированы. Однако мы никого там не узнавали. Все они были на одно лицо, и всех отличал один общий признак — оскаленные зубы».

Гусеница ничего не знает о бабочке, для которой создает кокон преображения.

Паук ткет свою охотничью паутину, не зная, какую добычу она уловит.

Таким же образом музыка рождает свою мелодию. А речь — свою книгу.

В квартале Марэ, в Париже XVI века, каждый год к концу марта месяца устраивалось певческое состязание детей. Это празднество весьма ценилось знатоками голосов, какими поют маленькие мальчики до того, как у них наступает отроческая мутация; они присутствовали на этих выступлениях, дабы выбрать и купить наилучших певцов для своей капеллы. В 1581 году Бернон, по прозвищу Малыш (ему было тогда девять лет), превзошел всех остальных в этом соревновании. Однако премии он не получил, так как был протестантом. В 1582 году регент детской хоровой капеллы даже не выставил его участником конкурса, и победителем провозгласили красавца Марселлена, уроженца Палезо. В 1583 году Бернон-Малыш выступил вновь, причем с таким блеском, что затмил всех своих конкурентов, и толпа слушателей потребовала исполнения на бис. Он спел другую песню и добился триумфа.

А победитель прошлогоднего соревнования, по имени Марселлен, занял всего лишь пятое место.

Марселлен, которого прозвали Палезо или Красавчик Палезо, был католиком. В том году ему сравнялось двенадцать лет, он был певчим в соборе Палезо, деревни близ Парижа. Он уже начинал бояться предстоящей ломки голоса и подумал: «Бернон уже спел один раз. Выступив вторично, он занял место другой капеллы, которую должны были представить после него. Значит, наши шансы были неравными». Итак, Марселлен подстерегает Бернона, когда тот покидает квартал Марэ. Отводит его в сторонку. Хлопает по плечу и говорит:

— В прошлом году я был победителем, а у нас так водится, что победителю надобно кое-что увидеть. Я тебе это покажу. Следуй за мной.

Бернон идет за ним, не подозревая ничего худого. Марселлен ведет его к подножию откоса над Сеной. Когда обоих мальчиков скрывают прибрежные камыши, Палезо наносит Малышу смертельный удар ножом. Затем отрезает ему голову, сдирает кожу с лица, чтобы сделать его неузнаваемым, а обезглавленное тело бросает в Сену, что несет свои воды в сторону Гавра, в те времена называвшегося Гавр-де-Грас [80]. Изуродованную голову он прячет под камнями на берегу реки.

Проходит год.

Наступает время певческого праздника в Марэ.

Красавчик Палезо снова отправляется в этот квартал. В тот миг, когда он вступает на мост, ведущий от Ситэ к Марэ, он слышит впереди бесподобно поющий голос. Он озирается — вокруг ни души. Палезо в тревоге выходит на берег. И, сам не зная зачем, идет в прибрежные камыши. Видит там большую черную лодку, тихо качающуюся на темной воде. Лодка пуста. Неведомый голос поет такую песнь:

— Пока я останусь безвестным, душа моя будет петь. Имя мое отстало от тела, давно уплывшего в море. Не умер я, нет; я только исчез.

Палезо наклоняется, отталкивает черную лодку, приподнимает камни у берега, заглядывает под мох. И находит там побелевший череп Бернона-Малыша, который и поет. Когда он дотрагивается до него, череп умолкает. Рыбы и пауки полностью очистили его от плоти. Палезо уносит череп, спрятав под плащом. Пройдя за изгородь, он подходит к месту певческого состязания. Однако певец-католик не одерживает победу над остальными детьми Марэ, — более того, его освистывают, ибо близкая ломка уже начала разрушать его голос.