Анна не любила полонез. Что за удовольствие степенно и важно вышагивать по залу, приседая на каждом шагу с опущенными глазами, как положено благовоспитанной девице. Иное дело вальс или мазурка, да и беготня котильона действует весьма бодряще. Слава Богу, что ее визави в этом танце оказался умница Кекин, а не какой-нибудь томного вида щеголь, батюшкиными молитвами соизволивший стать ее партнером.

Размышления князя Болховского после бального вечера вряд ли можно было назвать печальными, хотя, надо признать, что минорная нота в них закралась. Что ж, в женихах беспечен и радостен может быть только глупец, а человек мыслящий неизбежно задумывается о грядущих переменах. Настал и его черед. В тридцать лет люди, как правило, женятся, вот и он поступает как все люди. Да и чем плоха участь мужа и отца семейства? Нашли же свое счастье его друзья. Князь Всеволожский с малюткой Полиной, невозмутимый Тауберг с искрометной Александрой Аркадьевной, пора и ему остепениться. А скромница и милашка княжна Баратаева ничем не хуже остальных. Только вот что делать с остальными?

Женщины были для князя наслаждением и наказанием. Ему нравились и роковые брюнетки, и кроткие блондинки, и порывистые шатенки. Страсть налетала на Болховского как ураган, охватывала все его существо, и он настойчиво, даже нахально, добивался внимания очередной красавицы. И хоть росту он был невысокого, и не писаный красавец, но его ладная, живая, как ртуть, фигура, обаятельная улыбка и кружащие голову речи действовали на прекрасных дам, как бокал шампанского. Перед его напором, темпераментом, а с годами, и опытом устоять могли немногие, хотя, надо признать, и таковое случалось. Но неделя следовала за неделей, и начинало происходить то, что князь Борис в себе не любил: пропадала новизна ощущений, исчезал интерес, приходила тягучая скука и раздражение. Он взирал с изумлением на предмет своей страсти и спрашивал сам себя: «Зачем рядом со мной эта женщина? Для чего я ее добивался, чего искал за приятной внешностью?» Как будто на прекрасную картину ложился толстый слой пыли, под которым блекли краски, искажались черты, и не было в мире силы способной смести эту пыль. Спустя какое-то время история повторялась снова, рождая вулкан в крови, будоража чувства и сердце.

Борис досконально изучил причуды своей любовной лихорадки, научился предвидеть как ее зарождение, так, впрочем, и бесславный конец. Вот и сейчас вольготно устроившись на оттоманке в своем кабинете и уставившись в расписной потолок, он ощутил ее приближение. Как некстати, накануне поры жениховства ввязываться в очередную амурную историю. Но барышни были чудо, как хороши.

Правда, о мадемуазель Романовской лучше сразу забыть, ни к чему такому хорошему товарищу, как Нафанаил Кекин, досаждать. В полонезе с Лизанькой он вел себя любезно, но отстраненно, чем вызвал недоумение в ее прекрасных голубых глазах. Потом во время котильона они с княжной Давыдовой подошли к нему и спросили: «Мак или лилия?» Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться кто из них кто. Борис выбрал, конечно же, мак. От досады Лизанька закусила пухленькую губку и даже притопнула ножкой. На что Болховской окинул ее холодноватым взглядом и чуть дрогнул уголком рта, этот прием не раз безотказно помогал ему осаждать особо настырных девиц. Потом он взял в руки тоненькие трепетные пальчики княжны Анастасии и почувствовал, что сердце пойманной птицей трепыхнулось в груди. Анастасия Михайловна все больше молчала, смотрела загадочно, время от времени улыбалась, и на щеках у нее появлялись очаровательные ямочки, которые неудержимо хотелось целовать.

Чудный был вечер. Еще не раз ощущал Болховской трепет в груди. Есть все же что-то трогательное в провинциальных барышнях, наивное, как росистый запах трав поутру. Ему вспомнилась Кити Молоствова, легкая болтовня в танце.

— Ваши глаза, мадемуазель, поразили меня в самое сердце. Только морская волна сравнится чистотой и лазурью с вашим взором, — пылко шептал ей Борис, очередной раз припадая на колено и обводя барышню вокруг себя.

— Вы мне льстите, ваше сиятельство, а я лести не люблю, — строго произнесла Кити, дрогнувшим голосом.

— Что же вы любите?

— Конфекты, — выпалила она, озорно глянула на Болховского, и они вместе рассмеялись над ее торопливым и простодушным ответом.

Неожиданным и приятным сюрпризом для Бориса оказалась встреча с Натали Адельберг, которую некогда знал он как Наталью Евграфовну Поспелову.

— Мадам, за то время, что мы не виделись, вы сильно изменились, — чуть печально сказал Борис, кружа ее под звуки новомодного вальса.

— Неужели? — прохладно протянула Натали, но на дне ее горячих карих глаз блеснуло беспокойство.

— Вы стали еще прекраснее, хотя мне всегда казалось, что это невозможно, — покаянно произнес он.

Мадам Адельберг не сдержала вздоха облегчения.

— Вы все такой же шалун, как и раньше, ваше сиятельство, — укорила она его.

— А вы все так же неприступны и холодны к моим мольбам, — пожаловался Болховской. — Да еще и супругом обзавестись успели.

— Ах, Борис Сергеевич, я и похоронить его успела, — чуть тише промолвила Натали и, предупреждая извинения Болховского, добавила: — Полковник Адельберг был уже в преклонных летах, здоровье имел расшатанное излишествами жизни, предписания докторов манкировал, вот и не уберегся. Пусть душа его беспокойная найдет благодать в лучшем мире.

Она сделала приличествующую теме паузу, а затем мягко, почти незаметно переместила пальчики на плече Бориса и сказала:

— К вашим мольбам, князь, я никогда не могла оставаться равнодушной, только обстоятельства препятствовали мне выразить вам свою благосклонность.

Болховской почувствовал, как его обдало горячей волной. Он остро ощутил в своих руках ладное, упругое тело Натали, притянул ее чуть ближе и хрипловатым от подступившего желания голосом спросил:

— А сейчас что-то препятствует?

— Думаю, да, — улыбнулась она. — Те несколько десятков человек, что присутствуют на этом рауте.

Болховской хохотнул, окинул взглядом залу, отметив, что за ними наблюдали, и в основном женщины. Холодно отвернулась, встретившись с ним взглядом, Лизанька Романовская, недоумевающе-простодушно взирала на них Кити, тут же спряталась за спину кавалера княжна Давыдова. Лишь Анна, проплывая мимо него в объятиях какого-то бонвивана, послала ему понимающую улыбку.

— Для более приватной беседы можно выбрать место и помалолюднее, — сказал Болховской, вновь склонившись к Натали. — Может быть, вам понравится приглашение ко мне в усадьбу?

— Помалолюднее, — иронически протянула Адельберг. — У вас лакеев только штук тридцать, да дворня, да батюшка с сестрицами. Нет уж, — поджала она сочные губки и, услышав, как разочарованно вздохнул Борис, тут же добавила: — А вот у меня на Горшечной — иное дело: только дворник, повариха да две горничных. На мой взгляд, сие место гораздо боле подходит для наших м-м-м… бесед.

— Тогда едемте к вам, — выпалил Болховской.

— Что, прямо сей час? — с деланным испугом спросила очаровательница и лукаво блеснула глазами-вишенками.

— Именно сей час, — произнес Борис и уверенно повел ее в танце прямо к выходу из залы.

— Вы с ума сошли! — заговорщицким шепотом произнесла она. — Погодите.

— А чего годить-то? — неожиданно для себя голосом собственного кучера Филимоныча спросил Болховской.

— Не могу я вас сегодня принять. И завтра тоже. А вот дня через три — милости прошу, — заверила его Натали.

— Как скажете, божественная, — немедленно согласился Борис.

— Значит, придете? — спросила побежденная мадам Адельберг.

— Непременно, — заверил ее Болховской.

Князь потянулся на своей оттоманке и закинул руки за голову. «Завтра съезжу к Давыдовым и, если получится, к Молоствовым, — решил он. — А там, глядишь, и Поспелова поспеет».

Приличия надлежит соблюдать. Иначе поползут в свете слухи, что, дескать, князь Борис Сергеевич возгордился, попав в свиту его императорского величества, и что серебряные эполеты с высочайшим вензелем дадены ему слишком рано. Посему, выждав положенный час, Болховской отправился с визитом к Давыдовым, дабы выразить свое почтение и благодарность за два танца, ангажированные ему вчера княжной Анастасией. К его удивлению, у ворот усадьбы Давыдовых на Поповой горе стояла бричка известного в городе лекаря доктора Фукса. «Верно, с князем Михаилом Ивановичем что-то приключилось», — подумал Болховской, узрев в каретнике рессорный экипаж Давыдова московской работы, в коем директор почты ездил в должность. Но князь Борис ошибся. Войдя в гостиную, он увидел посеревшего лицом Давыдова и заплаканную княгиню Елизавету Степановну.