На следующий день, ровно без пяти девять, Нафанаил был у дверей спальни Натали.

— Вас пускать не велено, — преградил ему дорогу камер-лакей.

— Мне назначено графиней, — заявил ему Кекин, но лакей не двинулся с места.

— Пустите, — жестко произнес отставной поручик, медленно опуская голову и не сводя взгляда со слуги.

В это время в покоях графини послышался сдавленный крик. Нафанаил сунул камер-лакею кулаком под дых и, оттолкнув его плечом от двери, ворвался в спальню. Картина, представшая его взору, привела его в ужас. Наталия Платоновна полулежала на постели, бледная, с искаженным от боли лицом. Увидев Кекина, она метнула в него исполненный негодования взгляд:

— Кто дал вам право без позволения входить в мою спальню?! Немедленно…

Страшный крик боли не дал ей договорить. Она захрипела, а потом нещадно стала бить себя руками по чему попало, расцарапывая ногтями нежную кожу плеч и груди. Нафанаил хотел было броситься за помощью, но затем вдруг отчетливо вспомнил вчерашний разговор и просьбу Натали. Он шагнул к постели и вытянул над ее бьющимся в судорогах телом руки. В этот момент ему даже показалось, что с кончиков пальцев хлынул горячий поток, окутывая несчастную страдалицу спасительным коконом. Она перестала себя бить, тело ее выгнулось до такой степени, что, казалось, вот-вот переломится пополам. Кекин, коего самого била крупная дрожь, продолжал простирать над ней руки, и пот градом катился по его лицу и шее.

Наконец, тело ее обмякло, она глубоко вздохнула, и гримаса боли постепенно стала исчезать с лица. Черты его понемногу оживлялись, и, когда сквозь смертельную бледность стал пробиваться тонкий румянец, она открыла глаза.

— Все, сударыня, ухожу, ухожу, — решил не дожидаться Нафанаил, покуда его опять начнут гнать. Он устало опустил руки и двинулся к двери. Волосы его прилипли ко лбу, а рубашку впору было выжимать. И вообще, осталось такое ощущение, будто он не менее нескольких часов рубил врагов направо и налево тяжелым кирасирским палашом.

— Фанечка, — услышал он тихое за спиной. — Друг мой.

Эти слова были сказаны таким мягким и нежным голосом, что Кекин застыл посреди комнаты.

— Вам… лучше? — не сразу обернулся он к графине.

— Тебе, — через силу улыбнулась Натали. — Сколько раз можно говорить, что: тебе, тебе…

— Ну да, — смотрел на нее во все глаза Нафанаил.

— Что было бы со мной сегодня без тебя? — произнесла она и присела на постели. — Ну, подойди ко мне, что же ты стоишь?

Кекин нерешительно подошел к ближе.

— Я вижу, и тебе сегодня досталось, — с участием глядя на него, сказала графиня.

— Пустое, — отозвался Кекин, стараясь не смотреть на нежную шею и хрупкие плечи Натали. — Ты не сильно поранила себя? Может, позвать доктора?

— А что его звать, он и господин Блосфельд уже несколько минут стоят под дверью.

— С тобой невозможно разговаривать, — улыбнулся Кекин. — Ты знаешь все…

— Не все, — перебила его Натали. — Но многое.

— А Бог, он есть? — неожиданно для самого себя спросил Нафанаил.

— Есть Создатель, — после небольшой паузы очень тихо ответила она.

— Что ты сказала? — не расслышал Нафанаил.

— Есть Создатель и есть бесконечно большая Вселенская Душа, матерь всех остальных душ, освобожденных от тела и блуждающих во Вселенной, — еще тише сказала она.

— Прости, пожалуйста, но я ничего не расслышал, — наклонился к ней Кекин.

— А тебе и не надо этого знать, — улыбнулась Натали и поцеловала его в щеку, обжигая своими губами краешек его губ.

Эту книгу он купил на Никольской, в девятой по счету лавке. Приказчик, щеголеватый малый, поинтересовавшись, чего их благородию надобно и получив весьма пространный ответ, оказался парнем еще и смышленым, и, пошарив в лежащей прямо на полу кипе, выудил из него то, что надо. Книга называлась так же пространно, как и объяснение отставного поручика, а именно:

Побуждением съездить в Москву явилась картина, то и дело возникающая в мозгу Нафанаила Филипповича. Наталия Платоновна бьющаяся в судорогах с искаженным нестерпимой болью лицом. Разве можно спокойно вынести подобное? Кровь стынет в жилах от сих душемучительных картин. Хочется помочь страдалице, но как? Три недели, почитай, проживает отставной поручик в имении Волоцких; ест, пьет, все условия ему, а он? Кроме единственного шажка в том, что время утренних исступлений сократилось до трех с половиной часов, дело-то и на грош не продвинулось. Вот и решил Фаня подковаться по части магнетических состояний, дабы помогать Наталии Платоновне не только своим пассивным присутствием, но и осмысленным практическим действом. Сказался графу Платону Васильевичу, что, дескать, у него есть надобность отъехать в Первопрестольную, и отбыл. И вот пожалуйте вам: нашел-таки, что искал.

На обратном пути полистал, пошелестел страницами; писано хоть и мудрено, да языком вполне понятным. «Разберемся».

Приехал в имение, справился про графиню у горничной Парашки. Та сказала — спрашивали, а теперь-де спит. Ну, спит, и слава Богу. Пошел к себе в комнаты, облачился в архалук и на диван, книгу читать. Поначалу про жрецов египетских да жриц опустил, да и про самого Месмера и его феории прочитал по диагонали, дабы поскорее до магнетических практик добраться, а потом, нет, вернулся, стал читать все, от строчки до строчки. Книгу, оказалось, наскоком не взять.

Когда дошел до строк, что « магнетизировать должно по одному направлению, от головы к конечностям, противным же направлением магнитное действие в теле уничтожается», в комнату постучали.

— Войдите, — произнес Кекин весьма недовольным тоном оттого, что его отрывают в тот самый момент, когда в книге началось, наконец, про размагнетизирование людей.

Вошел доктор.

— Чем могу служить? — воззрился на него Нафанаил Филиппович.

— Читаете? — неопределенно спросил доктор, верно не решаясь сразу назвать настоящую причину своего прихода.

— Да, — ответил Кекин и закрыл книгу, заложив в нее указательный палец.

Гуфеланд, как обычно, смотрел в пол, но это, похоже, не помешало ему узреть название книги.

— «Животный магнетизм», — процитировал он. — Вы что, верите в месмеризм? Что тело человека — магнит, его сердце экватор, а становая жила — ось? — поднял, наконец, голову доктор.

— Не знаю, — честно признался Кекин. — Просто хочу в этом разобраться.

— Я вас понимаю, — вздохнул доктор, и Нафанаил удивленно поднял бровь. Вздох был слишком тяжел для человека, просто смущающегося начать разговор. Однако через минуту и приход доктора, и последняя его фраза, и этот скорбный вздох нашли свое объяснение.

— Я пришел просить вас уехать, — тихо произнес Гуфеланд.

— Что? — удивился Нафанаил Филиппович.

— Просить, чтобы вы уехали, — еще тише повторил доктор.

— Вам-то в том какая корысть? — прищурился Кекин.

— Я полагаю, что ваше влияние на ее сиятельство Наталию Платоновну несколько чрезмерно и небезопасно для нее… и для меня. У меня есть кое-какие сбережения, и я мог бы…

— Я вас понял, — не дал договорить доктору Кекин. — Мой ответ: нет.

— Из этой вашей затеи все равно ничего не получится, — мрачно произнес Гуфеланд, разглядывая узоры на ковре.

— Посмотрим, — усмехнулся недобро Кекин. — Я вас более не задерживаю.

— Посмотрим, — с большим трудом сдерживая гнев, произнес доктор и резко отворил двери.

Выходя от Кекина, доктор едва не сбил с ног проходящего мимо секретаря.