Довольно скоро судебный исполнитель стал задумываться, а что он вообще тут делает, зачем его позвали. Стоило гостю открыть рот, как Ариана взглядывала на мужа, словно бы ища его одобрения. А тот наблюдал за Морисом с видом перекупщика на ярмарке скота: глаз прищурен, чистосердечия ни на грош…

Когда Ариана поставила на стол блюдо с сырами, Кантюи не выдержал:

— Безусловно, разделить с вами ужин — огромное удовольствие, месье и мадам Марсиак, но как-то я сомневаюсь, чтобы вы пригласили меня лишь с целью поручить составление протокола…

— Вы правы, месье Кантюи… — Ариана сделала глубокий вдох, выдохнула и продолжила: — Понимаете, вы мне очень понравились тогда, правда-правда, мне все понравилось, но особенно — ваш открытый, просто удивительно открытый взгляд на свою профессию и… и на вещи в целом… («Батюшки, — подумал Морис, — да она меня просто завлекает!») Мы с вами, конечно, совсем не знаем друг друга, — продолжала между тем хозяйка дома, — но я чувствую, что могли бы сойтись, просто замечательно могли бы сойтись… И вот мы, мой муж и я, решили сделать вам предложение… которое, вероятно, вас удивит… но ведь, судя по всему, вам присуща широта мышления. («Мама родная, — подумал Морис, — так я и знал, что за фасадами домов буржуазии таится склонность к извращениям, к самым гнусным и грязным извращениям! Они собираются предложить мне групповуху. Гадость, конечно. Но до чего соблазнительно!») Понимаете, из-за ремонта мы, Юго и я, переживаем трудности, особенно в последнее время. Наш брак мог бы даже распасться, но мы любим друг друга и решили сделать все возможное, чтобы сохранить его… Мы поняли, что нам нужен электрошок. И тут появляетесь вы… И теперь мы просим вас принять участие… («Если они хотят, чтобы я хлестал их плеткой, откажусь, — решил Морис. — Уж во всяком случае, женщину я хлестать плеткой не стану!»)

— Скажу напрямик, Морис… — перебил жену Юго. — Кстати, можно называть вас Морис?.. Скажу напрямик, это не моя идея. У жены богатая фантазия, но пределы есть всему. И согласился я только потому, что Ариана убедила меня: это средство — последнее, дальше уже некуда. («Будешь не таким умником, когда растянешься в чем мать родила на своих стеноблоках!» — внутренне улыбнулся судебный исполнитель.)

— Ну значит, вот… Мы, муж и я… мы решили махнуться жизнями… — снова взяла слово Ариана. — Мне хотелось бы год прожить и проработать так, как будто я мужчина, а он займет мое место дома и в моей фирме… Но ведь одним нам не справиться, Морис! Чтобы я стала мужчиной, а он женщиной, нам нужен наставник, тренер, если хотите. И мы выбрали вас.

Как описать, что творилось в голове у Мориса в эту минуту? Слова слишком беспомощны, чтобы выразить такую громадную оторопь. Приравнять ее можно было бы к возведенному в десятую степень состоянию телезрителя, обнаружившего в ходе прямого эфира лотереи, что до главного выигрыша ему не хватает одной-единственной цифры. Но тут же и понявшего: по пяти-то числам ему тоже перепадет совсем немало.

Каким бы молодым и резвым судебным исполнителем Морис Кантюи ни был, на самом деле в жизни его не очень-то находилось место резвости и дурачествам. Пусть ты в авангарде даже среди самых динамичных членов Союза молодых судебных исполнителей Франции, все равно твоя жизнь на 99 процентов состоит из ассигнований, платежных счетов, судебных дел, наложений ареста на имущество или судебных актов с предупреждением о настоятельной необходимости выполнения долговых обязательств и всяких там разных опротестовываний… И лишь один-единственный процент остается на глупости… Предложение Марсиаков было самым сногсшибательным, какие он слышал после того, как одна семидесятилетняя кокетка предложила ему себя в обмен на молчание, когда он констатировал адюльтер. Но это было… Господи, когда же это было?.. Ага, пятнадцать лет назад!

Ему все-таки удалось пробормотать:

— Но почему я?

— Потому что вы научили меня, как говорить с маляром, — с улыбкой напомнила молодая женщина. — Когда вы ушли, я попробовала сделать так, как вы сказали. К вечеру лестничная клетка была окрашена лучше некуда. А назавтра, как по волшебству, все ремонтники, которые до тех пор клялись, что видеть не могут друг друга, не то что договориться, — подумать только! — явились на работу к восьми утра! И вот, увидев необычайную силу психологического удара, который способен нанести судебный исполнитель, я решила: только вы и сможете нам помочь. А еще… разве вы не сказали, что, дескать, для вашей организации «дело чести — предложить каждому клиенту толковый совет»? Вот мы и хотим попросить у вас таких советов.

— Но я не понимаю все-таки, чего вы от меня ждете на самом деле?

— Двух вещей. Прежде всего — чтобы вы выполняли свои обязанности судебного исполнителя, — продолжил за жену Юго. — Наш эксперимент по обмену жизнями должен закончиться 31 декабря. И нам хотелось бы, чтобы вы каждый месяц официально регистрировали, на какой стадии находится наш личный «ремонт». Вы станете нашим страховочным средством — как перила на балконе: сохраняя нейтралитет, чего мы вправе ожидать от представителя вашей профессии, вы будете говорить нам, зашли ли мы слишком далеко или все пока в порядке. Вторая, но ничуть не менее важная функция — стать нашим тренером на манер американского Coach. Нам необходим чужой глаз, нам нужно, чтобы нас вели, подбадривали, делали нам замечания, давали указания…

— Прежде всего, — задумчиво сказал судебный исполнитель, — надо разобраться, насколько между вами возможен — как практически, так и с точки зрения закона — профессиональный обмен. Каким образом обменяться карьерами, столь — представляется лично мне — непохожими одна на другую?

— Разумеется, мы об этом подумали, — заверил Юго. — И поняли, что здесь не должно быть особых проблем. Я руковожу предприятием, которое на полном ходу, и мой заместитель, вице-президент моей компании, вполне может стоять у руля, пока… пока Ариана подучится нашему делу, — уточнил он, видя, что у жены в эту самую минуту стало такое выражение лица, как будто она опаздывает на работу, а каблук-шпилька застрял в щели эскалатора метро.

— Ну а я, — подхватила молодая женщина, — работаю с подругой и уверена, что у них с Юго все сладится. Значит, вы согласны нам помочь? — спросила она почти застенчиво и одернула свою облегающую кофточку.

Судебный исполнитель, отметив про себя, что движение — совсем как у школьницы, поправляющей свитер перед тем, как зайти в кабинет директора, улыбнулся:

— Есть еще одна вещь, мне плохо понятная. Я могу как-то допустить, что мадам Марсиак хочется побыть в вашей, позволю себе сказать, шкуре, — это даст ей возможность исполнять более престижные функции. («Ну и дурак!» — подумала Ариана, тем не менее не прерывая гостя.) Но вы… неужели вы, месье Марсиак, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хотели бы стать женщиной?

— Да. То есть, ясное дело, не в том смысле, как подразумевается обычно. Я вовсе не собираюсь цеплять на себя искусственные сиськи и раскрашивать физиономию, упаси господи, я же не трансвестит какой-нибудь! Понимаете, что я имею в виду?

Они с Кантюи переглянулись и расхохотались как сообщники, мол, «мы оба с яйцами, как же нам не понять друг друга», и Ариану это привело в уныние.

— Мы с женой вовсе не того хотим. Мы хотим обменяться не личностями, но — ролями, функциями. Видите ли, я устал от жизни руководителя высшего звена, главы предприятия. Я работаю как проклятый, а мои дети все это время растут — и я их почти не вижу. Ариана же говорит, что ей не хватает признания ее заслуг, мне это кажется чистым идиотизмом, но она уверяет, что я ее не понимаю только потому, что отупел от своей мужской жизни. И мне бы хотелось, чтобы, очутившись в моей шкуре, она прожила хотя бы несколько месяцев как этот самый отупевший мужик. А я, так и быть, побуду идиоткой, которой не хватает признания ее заслуг. Таким образом мы сможем лучше друг друга понять, — заключил он с серьезностью, достойной Папы Римского.

— Вот оно что… Мне надо подумать… Помощь людям в перемене пола, пусть даже в фигуральном смысле, — вот уж чего никак не предусматривает кодекс Союза молодых судебных исполнителей…