Болтон взял ее руку, сжал длинные изящные пальцы, подбадривая ее, и произнес четко и громко:

– Я люблю тебя, Вирджиния.

Она зажмурила глаза, борясь со слезами, которых она стыдилась и которые смутили бы их обоих.

– Не надо, – вымолвила она. – Ты не должен произносить подобных слов. Я уже взрослая девочка. И способна принять правду.

– Какую правду? – удивленно спросил он.

– Я нуждалась в этом, но сейчас все кончено и забыто, и мы не должны притворяться, будто это было нечто большее, чем просто великолепный акт.

– Но это не так, Вирджиния, – возразил Болтон.

Она отстранилась от него, накинула халат и устроилась в кресле.

– Меня обзывали не только лгуньей. – Она крепко сжала ладони, чтобы унять дрожь, которая выдавала ее волнение.

Не говоря ни слова, Болтон встал с кровати, опустился на колени рядом с Вирджинией и нежно разжал ей руки. Затем поцеловал кончики пальцев, один за другим. Его поведение больше говорило об его истинных чувствах, чем самые пламенные заверения в любви.

– Если это был просто хороший акт, то почему ты дрожишь? – спросил он.

– Прошлой ночью я плохо выспалась. У меня бессонница. С возрастом такое бывает, – нехотя пояснила Вирджиния.

Он ничего не сказал, только недоверчиво приподнял одну бровь. Она глядела на него, ожидая, что он прервет затянувшуюся паузу неловкими извинениями и разозлит ее. Она уже была злая, чертовски злая, и ей нужен был всего лишь маленький предлог, чтобы это продемонстрировать. Вздернув подбородок, она напряженно ждала этого предлога.

Но Болтон оставался непреклонным и спокойным, как горы, с которых некогда спустились его предки. Не поднимаясь с колен, он принялся легким движением массировать ее ступни. Одного его прикосновения оказалось достаточно, чтобы Вирджиния забыла про гнев и замешательство, только что владевшее ею, забыла о том, что он мог охотиться за ее деньгами или секретами, или за тем и другим одновременно, забыла ту ужасную разницу в возрасте, которая разделяла их. Когда его руки нежно скользили по ее ногам, она чувствовала, что теряет голову и уже ничто, кроме его прикосновений, ее не волнует.

Закрыв глаза, она позволила себе расслабиться. В Болтоне Грее Вульфе было нечто магическое, и он завораживал ее, постепенно овладевая всеми ее мыслями.

– Это так хорошо, – прошептала она.

– Да, хорошо, – согласился Болтон.

Он развязал на ней пояс и распахнул халат. Она лежала в кресле, ожидая его ласк, и он ласкал ее так долго, что у нее едва не помутился разум, а когда она достигла блаженства и застыла недвижно, лишившись сил, он поднял ее на руки и крепко прижал к своей груди.

– Это не ради твоих денег, – проговорил он, будто читая ее мысли. – Это также не связано ни с моей, ни с твоей профессией. Все это только ради нас, Вирджиния. Ради любви.

Она слишком далеко зашла, чтобы спорить с ним. Она пылала, и только он знал, как справиться со сжигавшим ее огнем. Она крепко обвила руками его шею и опустила голову ему на плечо.

– Я хочу снова лечь с тобой в постель, Болтон, – сказала она.

– И что потом, Вирджиния? – спросил он.

– Ты знаешь… – прошептала она.

– Скажи, скажи мне об этом, – потребовал он.

– Ты хочешь заставить меня просить? – не сдавалась она.

– Нет. Я просто хочу, чтобы ты произнесла эти слова, – настаивал он, и голубой блеск его глаз слепил ее. – Произнеси эти слова, Вирджиния.

– Это просто слова, – устало проговорила она.

– Произнеси их, – он был беспощаден.

Она закрыла глаза, но даже тогда перед ее взором стояло его взволнованное лицо.

– Это просто слова, – повторила она, пытаясь избавиться от видения.

Его губы нежно и ласково коснулись ее губ. И она сдалась.

– Люби меня, – прошептала она.

– Да. Я буду любить тебя, – ответил он.

Он опустил ее на кровать и наклонился над ней. Раскинувшись на простынях, она глядела на него. В его лице не было триумфа, не было торжества победы, а только любовь – и ничего более.

– И ты будешь любить меня. – Это было последнее, что он сказал, последнее, что должно было быть сказано.

То, что происходило в ее спальне, не нуждалось в словах. То, чем они занимались, было слишком прекрасным, чтобы выразить словами, слишком значительным, слишком сокровенным. То, что происходило между ними, было редкостным подарком судьбы, слишком дорогим, чтобы пренебречь им.

Вирджиния всем сердцем приняла этот дар. Она знала, что всему всегда бывает конец, знала, что Болтон вскоре окончит свою работу, оставит ее постель и, уезжая, не оглянется назад. Он покинет Миссисипи и забудет женщину, чье сердце похитил.

Одна неделя. Две. Неважно, сколько он здесь пробудет. Имеет значение лишь то, как они воспользуются отведенным им временем. Возможно, она эгоистка, возможно, безрассудна, однако она осознает, кто она такая и что делает.

Она была женщиной, которая слишком много лет провела в тюрьме за решеткой своих обязанностей и своей репутации. Болтон протягивал ей ключ от этой тюрьмы, и она собиралась воспользоваться им. Сегодня и завтра, и все то время, которое он пробудет в Миссисипи, она хотела наслаждаться свободой. А когда он покинет ее, она снова запрет дверь своей тюрьмы и останется одна со своими обязанностями, компьютером, деньгами и общественным признанием, и никогда не пожалеет о случившемся.

Никогда.

Он сфотографировал Вирджинию, прислонившуюся к дубу в тот момент, когда послеобеденное солнце, просвечивавшее сквозь осеннюю листву, зажгло золотистые блики в ее роскошных волосах.

– Ты такая красивая, – проговорил он. – Нежная, соблазнительная и удовлетворенная.

– Благодаря тебе я именно так чувствую себя, – ответила она.

Болтон настроил кадр, а она, смеясь, откинула голову назад. Он запечатлел ее такой – улыбающейся, довольной, – и она не помнила, чтобы когда-нибудь была счастливее: она любила его, любила жизнь, любила весь мир. Водопад из листьев обрушился на ее белую блузку и осел в складках ее пышной крестьянской юбки. Она нагнулась, собираясь отряхнуть их, но передумала и шаловливо швырнула их Болтону. Жужжала камера – он снимал ее в многоцветие осенних листьев и когда он шла к нему с блестящими глазами, выдающими самые сокровенные ее тайны.

В конце концов, забыв про камеру и фотоаппарат, они стали резвиться, как дети, поднимая тучи листьев. Игривость быстро переросла в страсть, и они неспешно занялись любовью на разноцветном ковре из опавших листьев, а солнце зажигало золотые блестки на их обнаженных телах.

– Мне хочется взять тебя как можно больше, – сказала она.

– В этом нет необходимости, Вирджиния. Я здесь и никуда не денусь, – ответил Болтон.

Она почти поверила в это. Переполненная им, переполненная наслаждением, переполненная радостью, она представляла себе, что каждое утро просыпается рядом с Болтоном, что достаточно протянуть руку – и обнаружишь любимого мужчину, а не только подушку.

Приподнявшись на локтях, она стала пристально вглядываться в лицо Болтона.

– Ты голоден? – спросила Вирджиния.

– Ты о еде или о себе? – с улыбкой осведомился он.

– О еде. Мы пропустили обед, а если продолжим в том же духе, то останемся и без ужина, – сообщила она.

– Это жертва, на которую я пойду с радостью, – сказал он.

– Я тоже. – Она поцеловала его в щеку, затем поднялась и привела в порядок одежду. – Тем не менее, если не хочешь растерять свою мужскую силу, тебе следует поесть.

Ей нравился его искренний глубокий смех, нравилось, как он поднимает ее и сжимает в объятиях, как носом трется о ее нос и губами касается ее губ. Сейчас он прошептал:

– А ты хочешь, чтобы я сохранил свою силу?

– О, да, – без колебаний ответила она.

– И для чего, мне хочется знать? – насмешливо допытывался он.

– Если ты такой сообразительный, каким я тебя считаю, ты, возможно, уже догадался о причине, – пошутила она.