Дутрлез пожал ему руку и не стал удерживать. Он упрекал себя в том, что сказал лишнее, и боялся увлечься и разболтать еще больше.

Завтрак выдумали во времена Директории. До первой французской революции обедали в полдень. Во времена террора у санкюлотов не было определенного часа для трапезы, а аристократы довольствовались ужином в стиле той эпохи у Плутона. Теперь, когда нравы смягчились, они имеют право ужинать также в «Английской кофейне», а все парижане завтракают, но по-разному.

Уличные мальчишки довольствуются мозговой колбасой, посыльные модисток жуют на улице незрелые яблоки, а рабочие закусывают в лавке за винным погребком. Девицы, дебютирующие на любовном поприще, отправляются к сливочнице, чиновники – к Дювалю, а провинциалы – в дорогой ресторан.

Есть склонные к независимости мужчины, которые никогда не едят дома, и есть благоразумные, которые приучили камердинеров готовить им по утрам котлеты и яйца. Все они, разумеется, принадлежат к породе холостяков. Люди женатые завтракают со своим семейством или с женой, если у них нет детей.

Завтрак, даже без гостей, – это церемония. Прежде чем сесть за стол, все переодеваются. За столом прислуживают лакеи, а когда уже все подано, их отсылают. Это время, когда обмениваются признаниями, строят планы, мирятся, если мимолетное облачко омрачило супружеские небеса, а иногда и ссорятся.

У Кальпренедов завтрак уже не считали пиршеством, как в те счастливые времена, когда графиня была еще жива и садилась напротив своего мужа, между дочерью и сыном. Она умерла и, казалось, унесла с собой радость. Но все же это были самые приятные минуты за весь день. Отец любил общаться с детьми, которых видел не так часто, как ему хотелось бы. Он не занимал никакой должности, но управлял состоянием – а это серьезное занятие, тем более что состояние его было значительным. К несчастью, все свои деньги граф вложил в промышленные предприятия, дела которых с недавних пор шли все хуже.

Граф де ля Кальпренед от рождения обладал двумя недостатками: страстью ко всему новому и уверенностью в том, что он создан для великих свершений. Стоило какому-нибудь изобретателю обратиться к нему, и граф тут же изъявлял желание помочь ему своими деньгами и влиянием. А узнав о каком-нибудь смелом проекте или отважной спекуляции, он вызывался участвовать в деле. К несчастью, эти спекуляции почти никогда не удавались, а проекты рушились. И все же Кальпренед сохранил часть своего состояния, потому что некоторые его финансовые начинания все же обернулись успехом, но от богатства остались одни воспоминания. Однако граф смотрел в будущее без стыда и страха и был готов принять разорение так же спокойно, как и владел богатством.

Жена его была почти бедна, когда он на ней женился, и ничего не оставила ему после своей смерти, во владение ничтожным состоянием вступил сын Жюльен. Дочери графа, Арлетт, еще не исполнилось двадцати лет, и пока не пришло время для отчета по опеке, которого девушка, конечно, не стала бы требовать. Она обожала отца и тянулась к нему, тогда как Жюльен стремился к независимости. Юноша любил надменного старика и во многом походил на него, но не мог довольствоваться скучной жизнью, которую, впрочем, граф ему и не навязывал.

Жюльен с большим удовольствием общался с сестрой. Ей одной он поверял свои горести, а она утешала его и давала советы. Брат всегда был готов защитить ее, а она – пожертвовать для него многим.

Не было его дома и на другой день после той полной приключений ночи, которая сыграла такую важную роль в жизни Альбера Дутрлеза. В то время как граф с дочерью сели завтракать, как всегда, ровно в полдень, Жюльен пил кюммель в кофейне «Лира». Кальпренед не изменял своим привычкам и, каковы бы ни были его денежные дела, содержал дом если не на широкую ногу, то по крайней мере достойно.

Господин и госпожа Бульруа тешили свое самолюбие, рассказывая друзьям, что мебель Кальпренедов описана, а серебро заложено. Их сын Анатоль злословил еще больше, но это не волновало графа и его дочь. К несчастью, у них были заботы поважнее…

Граф вошел в столовую мрачнее обычного. Арлетт была бледна, и глаза ее покраснели от слез.

– Ты выходила сегодня утром? – спросил граф, целуя дочь в лоб.

– Да, папа, я ходила в церковь, – ответила Арлетт после некоторой заминки. – Я бы предупредила вас, но вы были не одни.

– Мотапан удостоил меня своим посещением. Ты его не встретила?

– Нет, папа.

– Опять Жюльена нет, – продолжал граф, нахмурившись.

– Кажется, он пошел на урок фехтования, – робко проговорила девушка.

– Чтобы прийти в себя, – ответил Кальпренед с горечью. – Я слышал, как он всю ночь приходил и уходил, и думаю, что он вообще не ложился. Впрочем, я очень рад, что он не завтракает с нами, потому что должен с тобой серьезно поговорить. Оставьте нас, Жюли, – велел он горничной.

Наступило молчание. Граф, налив себе чая, смотрел на Арлетт, потупившую глаза. Она предчувствовала близкую беду.

– Знаешь, зачем ко мне приходил Мотапан? – вдруг спросил граф де ля Кальпренед.

– Нет, папа, – ответила девушка.

Прежде она нечасто слышала о Мотапане от отца.

– Ты не догадываешься, чего он у меня просил? – продолжал граф.

– Я полагаю, он говорил с вами о делах.

– О делах? Он просил у меня твоей руки.

Арлетт вздрогнула, и слезы выступили у нее на глазах.

– Дерзость этого человека переходит все границы! – воскликнул граф. – Его предложение оскорбительно. Я полагаю, ты тоже так думаешь?

– Оно так странно, что я не могу его объяснить, – прошептала Арлетт.

– А я объясняю его очень просто. Он богат, а я уже нет. Он думает, что его миллионы помогут ему преодолеть разделяющее нас расстояние.

– Он очень плохо знает вас, папа.

– А тебя еще хуже. Ты не была бы моей дочерью, если бы не презирала деньги… Знаешь, что я ему ответил? – продолжал граф.

– Знаю.

– Я сказал этому выскочке, что моя дочь не может носить его смешную фамилию, которую он откопал в каком-нибудь географическом словаре, и даже не старался смягчить отказ. Поверишь ли, у него хватило наглости настаивать и глупости напомнить мне, что он барон! Я посмеялся над этим и пресек его дерзкие речи. Он вышел в бешенстве, хотя, конечно, этого не показал. Мы расстались без ссоры, но я приобрел непримиримого врага.

– К счастью, вам нечего его опасаться.

– Нечего? Да – в том смысле, что он не посмеет открыто объявить мне войну. Те отношения, которые я с ним поневоле поддерживал, скоро закончатся, потому что я решил через полгода освободить квартиру.

– Вы хотите оставить этот дом? – порывисто спросила Арлетт.

– Да, конечно. А тебе разве жаль?

– Вы всегда поступаете правильно, папа. Только… Я привыкла к этому дому… он напоминает мне о многом… Здесь умерла моя бедная мама.

– В той квартире, из которой мне пришлось переехать и которую теперь занимает этот человек, – сказал граф мрачно. – Я часто жалею, что не купил этот дом, когда Мотапан хотел его продать. Я сберег бы часть состояния… и мог бы оставить что-нибудь тебе.

– Бедность меня не пугает, – прошептала девушка.

– Да, я знаю, что у тебя благородная душа и ты стойко вынесешь нищету, но я еще надеюсь избавить тебя от этого. Довольно и того, что ты подверглась унижению, получив предложение от Мотапана! Наше настоящее печально, но я рассчитываю, что будущее вернет нам больше, чем я потерял.

– Ах! Я каждый день горячо молюсь за вас. И за моего брата.

– Молись, особенно за Жюльена. Пусть бог вразумит этого несчастного!

– Папа, он может увлечься, но он не изменит чести.

– Он ведет беспутную жизнь и промотал наследство матери. Мне даже приходила в голову мысль, что он упал еще ниже и занял денег у Мотапана.

– Нет! Этого не может быть!

– И я так думаю. Если бы Жюльен был ему должен, Мотапан сказал бы мне об этом, чтобы отомстить за мой прием. Но поговорим о тебе, милая Арлетт. Я не мог помешать этому тщеславному выскочке оскорбить тебя предложением и вижу только один способ оградить тебя от женихов такого рода.