Все эти мысли за одну секунду промелькнули в голове Дутрлеза. Он в три прыжка преодолел двенадцать ступенек, на площадке второго этажа на минуту остановился и услышал, как незнакомец начал медленно подниматься по лестнице.
«Бьюсь об заклад, это слуга Бульруа возвращается из кабака. Нет у них порядка в доме!» – сказал себе Альбер.
Он услышал, как повернули ключ в замке, как открылась и тихо затворилась дверь.
– Теперь я понял! – прошептал он. – Это Жюльен де ля Кальпренед вернулся пьяный. Я хорошо сделал, что не закричал! Консьерж Маршфруа не упустил бы такого удобного случая для скандала. Напрасно Жюльен ведет подобную жизнь. Когда увижусь с ним, отчитаю его… И его сестра будет мне благодарна за то, что я о нем забочусь… Где она была сегодня? Ах, если бы Арлетт думала обо мне столько же, сколько я о ней думаю! Я лишился сна и скоро лишусь рассудка. Куртомер прав: я влюблен, и это всем заметно.
С этими словами Альбер Дутрлез дошел до четвертого этажа, где занимал большую квартиру. Прислуга проживала вместе с ним. Он снял это жилье случайно, и здесь его удерживало соседство, ради которого он перенес бы любые неудобства.
В этом доме жил Кальпренед, и у него была дочь. Прежде он имел немалое состояние, но теперь, по слухам, богатство его уменьшилось, тогда как Дутрлез получил тридцать тысяч франков годового дохода, обеспеченного прекрасными землями. Фамилия его, правда, писалась без частицы «де», но он был не из тех, кто добавляет себе благородства орфографическим подлогом. Вместо происхождения у него было воспитание, а что еще важнее – душа дворянина. И к тому же, если бы он женился, ему не было бы надобности переезжать, потому что его квартира подходила для большой семьи.
Дом был возведен по плану хозяина, который стремился не столько извлекать из постояльцев выгоду, сколько жить по своему вкусу. Миллионер Мотапан построил нечто вроде замка с двумя флигелями, выходившего одной стороной на улицу, а другой – во двор. В доме было четыре этажа, один этаж хозяин оставил за собой. Расположение комнат везде было одинаково: сразу же за входной дверью – приемная, справа и слева – спальни.
Дутрлез занимал лишь одну комнату, в других он разместил библиотеку и коллекцию предметов искусства – картин и японских безделушек. Окна его спальни располагались как раз напротив окон квартиры графа де ля Кальпренеда. Камердинера Дутрлез поселил во флигеле и не требовал, чтобы тот дожидался его после полуночи.
В этот вечер он меньше чем когда-либо был расположен звать слугу, потому что хотел понаблюдать за квартирой графа. Он решил удостовериться, действительно ли встретил на лестнице Жюльена де ля Кальпренеда. Для этого ему стоило лишь встать у окна и запастись терпением.
Расположение комнат в квартире Кальпренедов было ему знакомо. Комнаты в левом флигеле шли анфиладой; первую занимал Жюльен, она была отделена кабинетом от комнаты его отца. Потом шли две большие уборные и, наконец, спальня Арлетт. Он ожидал увидеть свет только в комнате Жюльена – граф и его дочь обыкновенно ложились рано, – и очень удивился, что в квартире Кальпренедов темно.
– Странно, – прошептал Альбер, – не прошло и трех минут, как тот человек отпер дверь. Если это был негодяй Жюльен, он вряд ли уже лег в постель. Или он так пьян, что упал на пол, или, может быть, ищет свечу?..
Альбер смотрел во все глаза. Была прекрасная ночь, взошла луна, и ее свет освещал окна, за которыми наблюдал молодой человек. Скоро Дутрлез привык к их прозрачной темноте, и ему показалось, что за стеклами медленно прошла какая-то тень.
– Я угадал, – прошептал он, – он не может заснуть и бродит по комнатам. Однако это, кажется, не он… Жюльен пониже ростом… Впрочем, издали трудно судить. А! Он исчез… Решил лечь. Мне остается сделать то же самое.
Он хотел оставить свой пост, но передумал и тихо продолжал:
– Нет… он вошел в кабинет… Подошел к окну… Наклонился… будто встал на колени… Решительно ничего не понимаю… Опять исчез… Ну, довольно! Не стану же я целую ночь наблюдать за ним. Завтра попрошу у него объяснения этим ночным проделкам.
И Дутрлез пошел в свою спальню, которая была последней в левом флигеле, тогда как спальня Арлетт де ля Кальпренед была последней в правом – их окна находились как раз друг напротив друга.
Альбер мог быть уверен, что, вернувшись, всегда найдет яркий огонь в камине и лампу, зажженные камердинером. В этот вечер он с радостью увидел пылающий камин, сигары на подносе и раскрытую книгу.
– К черту Жюльена и его тень! – воскликнул он. – Ничто не может сравниться с чашкой русского чая и сигарой… Но эта история на лестнице принесла мне добычу, которую я уже четверть часа держу в руке.
Он разжал ладонь и подошел к лампе.
– О! Я отнял у него чудную вещицу… Опал в великолепной оправе, осыпанной мелкими бриллиантами. А я еще думал, не вор ли это! На самом деле вор – я!
Это действительно оказался великолепный опал. Бриллианты были невелики, но сверкали, как искры, на золотой оправе очень тонкой работы. Очевидно, это была часть ожерелья или браслета, и, когда он схватил незнакомца за руку, два кольца, соединявшие камни, порвались.
– Невероятно! – воскликнул Альбер, рассматривая вещь, которую в темноте принял за часть цепочки. – Зачем Жюльен таскал ее с собой в первом часу ночи? И откуда он взял эти камни? Сам он их не носит, и я никогда не видел их на его сестре. Они могли принадлежать его матери. Хорошо! Но что он хотел с ними сделать?
Альбер предался размышлениям. Он вертел в руках опал, и чем дольше на него смотрел, тем больше омрачалось его лицо.
– Есть одно объяснение, – прошептал он. – Этот юноша играет, а отец, вероятно, дает ему мало денег. Он проиграл и, конечно, не смог заплатить. Для такого ветрогона все способы хороши, и он взял ожерелье, чтобы заложить. Гм! Некрасивый поступок. Еще не поздно остановить Жюльена. Завтра утром я разбужу его, обо всем расспрошу и предложу денег. Полагаю, он не откажет мне в удовольствии оказать ему услугу. Однако почем знать? Он ведь горд… Но я все-таки попытаюсь. Я знаю, что надо сделать. Сначала я извинюсь за то, что грубо обошелся с ним на лестнице. Кстати, почему он поддался, когда я схватил его за руку, почему не защищался? Наверно, хотел во что бы то ни стало избежать шума. Отчего же он не положил ожерелье в карман? Еще одна тайна. Но завтра все разъяснится.
С этими словами Дутрлез спрятал опал в ящик и встал. Он сделал несколько шагов, но, побуждаемый любопытством, вновь прислонился лбом к оконному стеклу. Окна в спальне и библиотеке, где он видел тень Жюльена, по-прежнему были темными. Альбер не стал более придумывать объяснения странным поступкам своего соседа – он предпочитал мечтать о своей любви.
Наступил тот блаженный час, когда всходила его звезда. Он ждал, когда загорится свет в спальне Арлетт де ля Кальпренед, и стоял у окна до тех пор, пока он не гас. Не бывало шпионства целомудреннее: плотные шторы защищали гнездышко молодой девушки от нескромных взглядов. Первый раз в жизни он любил женщину, достойную любви, и лелеял это новое для себя чувство почти так же, как ухаживал бы за редким растением, случись тому неожиданно расцвести в жардиньерке[3] его курительной комнаты. Альбер не был ни простодушен, ни безрассуден, но вот уже шесть месяцев он был влюблен так, что посчитал бы за счастье бросить все и постичь великое таинство брака.
Это чудо совершила Арлетт де ля Кальпренед. Ее большие кроткие голубые глаза наставили на истинный путь кутилу, изо всех сил цеплявшегося за терновник парижской жизни.
Однажды они встретились в доме, где Альбер, почти совсем оставивший приличное общество, бывал только дважды в год. Потом они продолжали видеться, поскольку жили по соседству, и молодой человек очень старался понравиться Арлетт. Граф принимал его нечасто, но принимал хорошо, и влюбленный внутренне уже готов был сделать решительный шаг, а пока довольствовался невинными свиданиями и издали восхищался предметом своей любви.
