«Любопытно знать, куда он пойдет, – подумал племянник маркизы де Вервен. – Но не могу же я устроить за ним слежку…»

Мужчина прошел мимо и открыл стеклянную дверь. Жаку хватило времени его рассмотреть.

«О-о! – удивился Жак. – У него уши проколоты. Наверняка он матрос. И, кажется, он украдкой взглянул на меня. Если он меня знает, то заговорил бы со мной, вид у него неробкий. Но что мне до этого? Похоже, я превращаюсь в сыщика. Ну вот, он вышел, и я, пожалуй, пойду».

Куртомер расплатился и вышел в ту же дверь, что и мужчина, который так его заинтриговал, но вскоре забыл об этом странном типе. Погода была очень хороша для прогулки: ясное небо, теплый ветерок. Экипажи только начали прибывать. Юные англичанки в коротких платьях прогуливались под бдительным надзором долговязых худощавых гувернанток. На стульях, расставленных вдоль аллеи, изящно одетые мужчины ждали случая поклониться моднице или просто богатому экипажу: превосходный способ показать прохожим, что имеешь хорошие знакомства, – не важно, ответят на поклон или нет.

Куртомер знал Париж как свои пять пальцев. Он не давал себе труда снимать шляпу перед экипажами, но мог бы назвать всех, кто в них сидел. Радость его была бы полной, если бы вдруг мелькнуло какое-нибудь молодое незнакомое личико, прелестная дебютантка. Но тут была вся старая гвардия, знаменитые властительницы полусвета, а он так часто присутствовал на этих смотрах, что уже не находил в этом удовольствия.

Он трижды обошел круг, не встретив ни одного нового привлекательного лица. Наконец, в четвертый раз он увидел в экипаже женщину, которая в этот час никогда не бывала на Елисейских Полях. Она была прекрасна и походила на богиню Свободы или статую Республики, а экипаж, должно быть, был наемным, потому что на кучере красовалась яркая ливрея и сомнительной белизны перчатки. Лошадь шла шагом довольно близко к тротуару. Дама, очевидно, хотела, чтобы ее заметили, и, казалось, искала кого-то среди зевак.

Куртомер, решив отдохнуть, сел возле большого дерева. Он намеревался довольно долго пробыть в этом милом уголке и занял сразу два стула, предвидя появление какого-нибудь приятеля. Он закурил, уже не думая о красавице и о человеке с проколотыми ушами. Минут пять он чертил круги на песке, как вдруг, приподняв голову, заметил по соседству мужчину, который оказался не кем иным, как незнакомцем из кофейни «Посланники».

Зачем он пришел сюда? Куртомер, склонный видеть во всем лишь дурное, принялся рассматривать его с таким видом, который мог бы напугать мирного буржуа. Незнакомец не убежал, но опустил глаза и завертелся на стуле, словно гость, не знающий, как начать разговор. Это заставило Жака заговорить с ним весьма нелюбезным тоном:

– Уж не принимаете ли вы меня за хорошенькую женщину? В кофейне вы не спускали с меня глаз, а теперь уселись рядом.

– Извините, – ответил тот, ничуть не рассердившись, – я не хотел оскорбить вас или помешать вам, но…

– Что такое? Вы меня не знаете, следовательно, вам не о чем со мной говорить, так что прошу вас оставить меня в покое.

– Клянусь, что никогда не осмелился бы подойти к вам, если бы… Могу ли я спросить вас… не служили ли вы на флоте?

– И что, если служил? – спросил Куртомер, удивившись, хотя и ожидал чего-то подобного.

– На фрегате «Юнона»?

– Ну да. И что?

– Точно… Я сразу вас узнал, хотя прошло уже пять лет…

– Где мы встречались? Вы были в экипаже «Юноны»?

– О нет, господин капитан.

– Зачем вы называете меня капитаном? Вы никогда не служили под моим началом! Тем более пять лет назад я был мичманом.

– Это правда, но вы шесть месяцев командовали канонерской шлюпкой, стоявшей у устья реки Сайгон. Вы иногда сходили на берег.

– Да, когда нас предупреждали о пиратах. Нескольких я даже повесил.

– Они заслужили это. Но, если бы не вы, меня так же, как и их, вздернули бы на мачте, а я был не виновен, как новорожденный младенец.

– Как? Если бы не я, вас повесили бы?

– Я хочу сказать, что если бы я имел дело с другим офицером, то, может быть, именно так все и случилось бы. Вы помните, как летом 1875 года возле мыса Трама вы захватили и сожгли китайскую джонку?

– Которая ограбила два коммерческих судна и зарубила экипаж… Да, помню! Дерзкие разбойники эти китайцы.

– О! Они защищаются, как бешеные собаки… И вы должны помнить, что с ними был лоцман…

– Да, моряк из Иль-де-Франса, которого они нашли на одном из захваченных судов и пощадили, потому что он хорошо знал кохинхинские берега… Сильный молодчик.

– Что правда, то правда, – сказал незнакомец, рассмеявшись, – а ведь это был я.

– Вы?! – воскликнул Куртомер. – Не может быть, я узнал бы вас.

– Я сильно изменился. Ведь меня одевали по-китайски, у меня была накладная коса…

– Да… Теперь, когда я вижу вас вблизи, мне кажется, я узнаю в вас того негодяя.

– О! Не зря я надеялся, что вы меня узнаете, – прошептал бывший рулевой, не обратив внимания на странный комплимент. – И вы понимаете, почему я сказал, что вы спасли мне жизнь.

– Теперь я вспомнил, что мне очень хотелось вас повесить, – холодно ответил Куртомер.

– Я на вас не сержусь. Это совершенно естественно: я служил лоцманом у пиратов и не скрывал, что я европеец. Сначала вы приняли меня за дезертира с какого-нибудь судна.

– И заковал вас в кандалы.

– Но, когда вы меня спросили, я рассказал вам свою историю, и вы мне поверили. И я никогда не забуду, как в Сайгоне вы защищали меня перед морской комиссией.

– У вас память лучше, чем у меня. Я припоминаю, что вас оправдали за недостатком доказательств, а совсем не потому, что я вас защищал. Меня вызвали дать показания; я сказал, что вы сдались без сопротивления и что я считаю ваш рассказ правдивым.

– Он и был правдив, капитан. Если бы они сомневались, они осудили бы меня.

– Гм! Кажется, китайцы уверяли, будто вы прекрасно говорили на их языке и очень охотно отправились с ними. Они утверждали, что вы сдали им судно, на котором плавали.

– Они лгали.

– Я не спорю. Никто не мог дать показаний против вас, потому что китайцы зарезали всех ваших товарищей. Вас освободили, и хорошо сделали. Но это не значит, что ваше общество мне приятно.

– Я не хочу вам его навязывать, – ответил моряк, сменив тон. – Я узнал вас в кофейне и хотел воспользоваться случаем, чтобы поблагодарить, поскольку не успел сделать это раньше. Когда меня освободили, вас уже не было в Сайгоне. Но мне ничего не нужно.

– Вы, я вижу, разбогатели, – заметил Куртомер, окинув моряка взглядом.

– О да! Я перевозил индийские товары в Иль-де-Бурбон и Иль-де-Франс, заработал много денег и теперь могу жить в Париже на широкую ногу. Не скрою: я приехал сюда развлечься.

– Тем лучше для вас! Но я все же не понимаю, зачем вы заговорили со мной.

– Чтобы выразить вам свою признательность. Я не хотел бы настаивать, но не позволите ли вы мне остаться здесь?

– Елисейские Поля принадлежат всем, – ответил Куртомер, повернувшись спиной к навязчивому соседу.

Жак рассчитывал, что тот оставит его в покое, но ошибся. Бывший пленник пиратов замолчал, закуривая огромную сигару, но, выпустив несколько клубов дыма, с невозмутимым видом продолжал:

– Извините меня, я воображал, что моряки могут обойтись без формальностей. В доказательство того, что я не первый встречный, хочу сообщить, что у меня здесь есть друзья, которые могут за меня поручиться. Я назову одного. Он миллионер и очень известен в Париже. Это барон Мотапан. Вы, вероятно, о нем слышали.

Куртомер раскрыл было рот, чтобы послать ко всем чертям друга барона и самого барона Мотапана, но в этот момент кто-то положил руку ему на плечо. Обернувшись, он увидел Альбера Дутрлеза.

– Это ты! – воскликнул он. – Как кстати!

– Мне кажется, отсюда очень хорошо видны экипажи, – сказал Дутрлез.