Как только приоткрылась дверь, Джой почувствовал себя маленьким ребенком. Ибо у человека, ждавшего его в 317-м номере, было отеческое выражение лица; он был в том возрасте, в котором должен был бы быть его отец: в годах, но не о ч е н ь стар, и на нем был старый выцветший купальный халат, которые преподносят в подарок в День Отцов.
Мистер О'Даниел был полноват, и одутловатые припухлости на лице говорили, что он или сидит на диете, или недавно болел. Наибольшее внимание привлекали глаза. С темными мешочками под нижними веками и густыми нависающими бровями, они отличались выцветшей голубизной, как у старого морского волка, который, щурясь, долгие годы оглядывал горизонт. Стоя в своем купальном халате, чуть приоткрыв рот и испытующе глядя на Джоя, он напоминал жертву кораблекрушения, которая выбралась на берег и еще не знает о судьбе своих детей — «Живы ли они? — казалось, спрашивали его глаза. — Не ты ли один из них?»
Джой, заговорив, вел себя так, словно пытался ответить на один из этих вопросов: «Как поживаете, сэр, меня зовут Джой Бак».
Мистер О'Даниел кивнул. Повторив его имя, он снова кивнул. Глаза его говорили: «В ужасный час ты вернулся к порогу дома, но слава Богу, что ты жив».
Вслух он сказал:
— Джой Бак.
Джой понял, что аудиенция состоится, и постарался придать лицу максимально осмысленное выражение.
— Мне сказали, что ты ковбой — это верно?
— Нет, сэр. — Джой с удивлением обнаружил, что говорит чистую правду. Затем, как-то почувствовав прилив юмора, он добавил: — Я не ковбой, но трахать умею по первому классу.
Шутка его не вызвала той реакции, на которую он рассчитывал. Мистер О'Даниел был откровенно шокирован.
— Сынок, — сказал он, и голос его был тверд. — Не стоит употреблять такие выражения. А теперь подойди-ка поближе.
Джой сразу же обратил внимание на убожество комнаты, отметив и грязно-зеленые стены, и единственное окно, выходившее в глухую шахту, и сырой запах гниения от отбросов, мокнущих внизу.
Но ему и в голову не пришло, что мистер О'Даниел может обитать в такой комнате лишь по бедности: вне всякого сомнения, у него были какие-то убедительные причины находиться здесь, имеющие отношение к тому, чем он занимался.
— Но с другой стороны, — сказал этот человек, не теряющий своего отеческого вида, — почему бы и нет? Сдается мне, что ты готов к откровенному разговору. Поэтому ты и явился прямо сюда — или я ошибаюсь?
— Да, сэр, — ответил Джой. Он с трудом понимал,
к чему клонит мистер О'Даниел, но после первой оплошности он из кожи вон лез, чтобы показаться умным и покладистым.
— Ты, м-м-м… — Видно было, что мистер О'Даниел по-прежнему оценивает его. — Ты несколько отличаешься от большинства ребят, что приходили ко мне. Большинство из них были какие-то дерганые и смущенные. А ты, видимо, понимаешь, что тебе требуется. — В голосе его было что-то старомодное — так тянут гласные лодочники с Миссисипи, так врач беседует с больным, успокаивая его, но скорее всего, он напоминал обыкновенного человека откуда-то из Чилликоты или тому подобных местечек.
— Ручаюсь, что вы не ошибаетесь, сэр.
— Ну, а я ручаюсь, что у тебя есть нечто общее с ними всеми: спорю, что ты так же о д и н о к! — Казалось, мистер О'Даниел с трудом сдерживается, чтобы не выйти из себя. — Я прав? Ты одинок, не так ли?
— Ну, я, м-м-м… — Джой явно тянул время. Он не мог понять, чего от него ждут. — Не очень. Ну, понимаете, я хочу сказать, что в общем-то немного есть. — Вот! И я понял это, не так ли? Этим всегда можно оправдаться, «Я так одинок». — Он сделал гримасу хнычущего человека. — «Я пью потому, что я так одинок». «Мне тоскливо одному, и поэтому я пристрастился к наркотикам». «Я один как перст, и поэтому я ворую, прелюбодействую и торгую женщинами». «Фу!» — говорю я. — Фу! Все это я слышал. И под всем этим то же самое: «Я одинок, я так одинок!» И мне надоело все это, до смерти надоело!
Внезапно Джою показалось, что он уловил смысл всего происходящего: этот мужик, конечно, в самом деле крупный сводник, как Риччио и говорил, но к тому же он еще и немного сумасшедший. Жаль, что он раньше об этом не знал.
— А ныне перед нами открыт путь к Блаженству, — сказал мистер О'Даниел и, уставившись в потолок, принялся цитировать: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное; блаженны плачущие…»
Интересно, подумал Джой, что бы мне ему такое сказать, чтобы он занялся делом, вот бедный старик…
— Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
Вот так! — сказал мистер О'Даниел с видом человека, который наконец-то обрел истину и теперь может себе позволить быть великодушным. — Где в этих строчках говорится об одиночестве и тоске? Хоть одно слово? О, да, в них говорится о нищих духом, о кротких, об униженных; идет речь о тех, кто алкает правды. Конечно, это есть. Но! — Сидя на краю кровати, он склонился вперед, положив локти на колени и сплетя пальцы, горящими от возбуждения глазами он уставился на Джоя. — Но ни звука — ни малейшего звука! — об одиночестве. И знаешь почему? Потому что в одиночестве нет Блаженства. Книга гласит, что нет им благословения. Никому!
Казалось, что мистер О'Даниел был готов впасть в очередной приступ гнева.
— Вы только и знаете, как лелеять свое одиночество! Только этим вы и занимаетесь! Черт побери, слышишь ли ты меня: я говорю, что этим, именно вот этим вы и занимаетесь!
Выпрямившись, он обхватил себя руками за плечи, как человек, которого внезапно стала бить дрожь от холода. Вот он и услышал печальную новость о детях, которые были на гибнувшем судне: все утонули.
— И вот их кидает туда, и вот их кидает сюда, они занимаются и тем, и этим, и всякой прочей ерундой, их словно несет по ветру, и они думают, что это прекрасно, просто прекрасно — и все потому, что они лелеют свое одиночество! Хм-м-м. Хм-м-м. Хм-м-м. Но это вовсе не так хорошо.
В голосе его внезапно появились нотки усталости. Словоизвержение кончилось. Встав с кровати, он стал мерить шагами комнату, говоря быстро и тихо:
— Читайте главу пятую от Матфея, в ней есть все. Не помешает и шестая, так что прочитайте и шестую от Матфея, а теперь займемся делом. Что скажешь, ковбой, а?
Воодушевившись возвращением к земным заботам, Джой ответил:
— Да, сэр, я ковбой.
— Отлично, нам нужны ковбои, нам нужны все! — Мистер О'Даниел снова оглядел его с головы до ног и кивнул. — Такой отличный парень, как ты, — молодой, сильный, симпатичный — ты и сам не представляешь, что тебе может дать эта работа.
Джой испытал прилив облегчения и благодарности, что его сочли достойным. Он расплылся в улыбке и позволил себе несколько расслабиться в присутствии столь величественного, хотя и несколько сумасшедшего человека.
— Сынок, ты знаешь, чем мы, как мне кажется, должны заняться?
— Чем бы то не было, — ответил Джой. — Я готов.
— Да, я вижу и верю в тебя. — Тяжелая рука легла Джою на плечо, и в него впились влажные, голубые, добрые глаза, которые вопросительно смотрели на него. — Понимаешь, у меня есть предчувствие, Джой Бак. Просто предчувствие — но я думаю, что ты справишься с этим делом легче, чем кто другой.
— У меня точно такое же предчувствие, сэр, — кивнув, Джой улыбнулся как можно шире. — Словно ждешь деньги из дома.
— Деньги из дома. — Пораженный этим выражением, мистер О'Даниел повторял его снова и снова. Он смотрел на Джоя так, словно видел перед собой выдающегося поэта. — Вот видишь? Это другая сторона твоей силы, твоей власти. Ты умеешь облекать мысли в такие простые земные выражения, что их может понять самый обыкновенный человек. Сынок, я тебя предупреждаю: я собираюсь использовать тебя на всю катушку! Тебя будут просто рвать на части! Ты готов к тяжелой, очень тяжелой работе?
Сжав кулак, Джой взмахнул им. Затем он простер руки жестом, гласившим: что еще я могу вам сказать? Теперь и мистер О'Даниел расплылся в улыбке.
— Ты прекрасный парень, — сказал он. — И я не сомневаюсь, что мы с тобой поработаем рука об руку, черт возьми! И радость не покинет нас, о, отнюдь не покинет! Итак! — Он воздел руки кверху, как оратор, требующий внимания, и перешел едва ли не на шепот: — Почему бы нам прямо не встать на колени? Что нам мешает?
