Думаю, не стоило бы так уж некритически воспринимать все постулаты Фрейда, которые формулировались в начале XX века (с учетом качественно иной психологической культуры). Тезис о целесообразности фрустрации пациента, который и так страдает, вообще вызывает у меня большие сомнения. Мне ближе тезис о создании безопасной и доверительной атмосферы и раскрепощение вербальной активности пациента. Поэтому одно из моих основных правил можно было бы сформулировать следующим образом: «Пациент говорит — молчи, пациент молчит — побуждай его говорить».

Только на приведенных ниже сессиях пациентка начала говорить чуть больше (читатель скоро поймет, что значит это «чуть больше»), но мне все равно приходилось постоянно сопоставлять и соединять ее отдельные фразы, не столько для себя, сколько для того, чтобы донести до ее сознания суть ее бессознательных предчувствий и предсознательных суждений.

К описываемому периоду мы работали с ней уже три года, при этом, в связи с ее частыми командировками и поездками, периодичность наших встреч была крайне непостоянной: от одной-двух сессий в месяц до пяти в неделю. Обычно мы встречались вечером, но первая из приведенных здесь сессий была внеочередной, назначенной на дневное время. Поскольку, как мной уже было отмечено, в отличие от большинства других случаев мне все время приходилось поддерживать ее вербальную активность, весь материал изложен в форме диалога и лишь кое-где мной даны некоторые характеристики ее невербальной активности.

П.: Я шла и ругалась: какое неудобное время!

А.: Почему было не обсудить это в прошлый раз?

П.: Я думала, вам так удобнее…

А.: Мы договаривались все обсуждать…

П.: Хо-ро-шо… Я помню… Ну вот… Я все сказала…

А.: Впереди — еще час.

П.:…Что это за свеча у вас в шкафу?..

А.: Подарок.

П.: Чтобы вы не угасли?..

А.: Почему такая ассоциация?

П.: А есть другие?..

А.: Масса.

П.: Да? Но я чувствую так… Угасание, смерть, страх…

А.: Чего-то боитесь?

П.: Угасания, смерти…

А.: А кто не боится?

Д.: Раньше я думала, все боятся, а сейчас нет. Это связано с завистью и жадностью. Щедрый — не боится…

А.: А вы?

Я.: Этот страх разный. Когда я раньше думала о папе… Как это будет? Сейчас думаю: как мои дети будут говорить? И будут ли?..

А/. Сомневаетесь?

Я.: Нет. Будут…

А.: Что?

Я.: Не знаю… У меня что-то изменилось. Я сейчас по-другому ощущаю… папу. Это время ближе, и мое. Раньше думала, как будто это было с кем-то другим. А теперь понимаю — со мной. И когда я смотрю на свои детские фото, возникает чувство узнавания. И очень приятное… Возникло ощущение, что вы меня изучаете… (привстает на кушетке и оглядывается).

А.: Зачем?

Я.: Чтобы отобрать?..

А.: Что?

Я.: Что-то…

А.: Я уже делал так?

Я.: Нет. Но чувство такое есть…

А.: Мы уже говорили об этом: я — не изучаю, мы — вместе исследуем и пытаемся понять, и только в ваших интересах, и только то, что вы хотите.

Я.: Но я не должна доверяться. Иначе могут украсть… Есть какие-то ценности, о которых не подозреваешь… Знаете, как старушка: продает картину по дешевке, а оценщик знает, что она дорогая, но виду не подает, и тут старушка догадывается…

А.: Я могу подтвердить, что эта «картина» — ваша, и она — бесценна. Все, что я способен сделать, это только направить на нее свет, обратить внимание на возможное прочтение сюжета или детали, которых вы, возможно, не замечали.

Я.: Но это еще и опасно…

А.: Что?

Я.: Говорить о себе…

А.: Почему?

Я.:…Что-то откроешь, а оно взорвется… Или выйдет и не вернется…

А.: А может быть, стоит выпустить? Пусть выходит.

Я.: Это не-воз-мож-но… О себе нельзя говорить…

А.: А о ком мы говорим?

Я.: А-а-х… Го-во-рим, но как-то не так…

А.: А как надо?

Я.: Внутри меня ничего нет. Как в «Маске Красной Смерти»… И часы эбенового дерева… Я не то говорю, но… У меня ощущение, что я… — где-то, и ко мне подходит мужчина, и что-то там начинает… А я сразу: нет!..

А.: Как это можно было бы связать: под маской ничего нет и мужчине — «нет!»?

Я.: Да, что-то есть…

А.: Вы — в маске?

Я.: Конечно!..

А.: А если снимете?

Я.: Все умрут!..

А.: Под маской что-то ужасное?

Я.: Да… Все… Точнее — я умру, и все умрут для меня…

А.: То, к чему подходит мужчина и где ничего нет, — это кто?

П.: Женщина, естественно…

А.: А он может ее найти?

Я.: Нет, конечно… Меня даже удивляет, что он ее надеется найти!..

А.: А если он ее найдет?

Я.: Это какой-то… м-м-м, вопрос…

А.: Какой?

Я.: Бессмысленный… Это все равно что надеяться выиграть в лотерею… Думать: а вдруг я выиграю?.. Эту вероятность можно рассчитать, но она не имеет никакого значения… Я никогда не играла и не верю в выигрыши…

А.: Мы говорим о мужчине?

П.: Да…

А.: И чтобы выиграть, то есть — найти женщину, ему должно сильно повезти? Значит, она там все-таки есть?

Я.: Мне стало как-то не по себе… Как будто вы посягаете…

А.: На женщину или на идею, что ее там нет?

Я.: И на то и на другое. И мы с вами соперничаем…

А.: За что?

Я.: За что-то важное для нас обоих. Но оно — только одно. Неделимое…

А.: Если вы скажете — за что [мы соперничаем], я отдам это вам. Всё.

Я.: Я не знаю — что? Но… Вы — не отдадите…

А.: Но, хотя бы примерно, что?

Я.: Это связано… связано… связано с… превосходством…

А.: Превосходством… И чем-то еще, почему это так болезненно? Почему вы никому не хотите это отдать?

Я.: Боль… Боль… У-у, как странно вы говорите… Не знаю… Не знаю… Как-то… Как-то… Когда кто-то ко мне приближается — это покушение на мою боль…

А.: Я не хочу причинить вам боль. Мы можем сменить тему.

Я.:…Здесь есть что-то оскорбительное… Он покушается… не видя эту боль…

А.: Кто он?

Я.: (без ответа)

А.: Мы начали с попыток флирта со стороны какого-то мужчины и пришли ка- ким-то образом к тому, что он покушается на вашу боль. Ваша сексуальность, ваша женственность— это что-то болезненное?

Я.: Да… И это большой секрет… Как в рассказе, помните: мальчик предлагает девочке покататься на велосипеде, а она — не умеет, но говорит: «Я не хочу»… — Зачем об этом говорить?..

А.: Вы хотите сказать, что женщина с более чем 20-летним супружеским стажем и мать двоих детей не умеет… «кататься на велосипеде»?

П.: Х-м…

А.: Что вы не умеете?

Я.: Предположим… Не знаю… Я бы никогда не смогла вступить в сексуальные отношения с человеком, который мне нравится…

А.: Откуда такой запрет?

Я.: Не знаю… Считается, что я— верная жена и люблю мужа. Хотя он мне и не нравится. Но если мне мужчина нравится… это — просто невозможно…

А.: Невозможно.

Я.: Вдруг возникла мысль: а о ком это я вообще говорю?.. Нет никакого конкретного мужчины…

А.: Действительно, о ком?

Я.: Не знаю. Какое-то приближение к невозможности…

А/. Очень интересное выражение: «приближение к невозможности».

Я.: Да… Гипотетически… если бы это было… это — невозможно… Я подумала об отце, но это не отец… Я помню, что соперничала с мамой, за любовь… но телесно — нет…

А.: Мне почему-то вновь пришла в голову ваша фраза о «велосипеде».

Я.: Это о сексе?..

А.: Может быть.

Я.: Тогда — да… Вы правы…

А.: В чем?

Я.: Я как бы запрещаю себе…

А.: Что?

Я.: Получать удовольствие от секса…

А.: Почему?

Я.: Как только за мной начинают ухаживать, у меня возникает жуткое ощущение скуки… Вдруг вспомнила, как я ходила с папой на футбол. Он был страстный болельщик… Но сам футбол — это такая скука. Но я всегда соглашалась с ним пойти. Мама не ходила…

А.: Только вы и он?

Я.: Да… Я понимаю… Но я не согласна, что это как-то связано: секс и скука…