Эндербай, опустив свое грузное тело на маленький стул, взял предложенный Сибиллой стакан виски. Ерзая, он продолжал ворчать:

– Нет ни одного приличного стула в доме, – брезгливым взглядом он указал на державшуюся на честном слове дверь. – Никакого интима. И мужчинам не разрешено подниматься наверх. Сказала бы уж сразу, что живешь в монастыре, в стесненных условиях и заточении.

Сибилла, усевшись на скамеечку для ног прямо рядом с ним, потягивала из рюмки херес.

– Можешь называть это, как хочешь. Это приличная комната для работы; между прочим, я плачу сто пятьдесят долларов в неделю за эту квартиру с прислугой.

– И в твою приличную комнату воспрещен вход мужчинам.

Она лишь пожала плечами.

– И в твоей приличной комнате отсутствует телефон.

– Телефон находится в коридоре; они мне дают знать, если мне кто-то звонит.

– И даже нет элементарной ванной комнаты в твоей…

– Это же временно, – спокойно ответила она.

Ей все было здесь ненавистно и очень хотелось жить в апартаментах со швейцаром на входе где-нибудь в районе центрального парка на Пятой Авеню.

– Я перееду отсюда, когда закреплюсь на работе и мне повысят жалованье.

Широко улыбаясь, он спросил:

– А когда, по-твоему, это случится?

– Я не знаю. Надеюсь, что мне не придется ждать долго, – немного смутилась она, и Эндербай догадался, что она ожидала от него других слов.

Эндербай, после большого глотка, отметил превосходное качество почти не разбавленного водой виски. Осмотрев Сибиллу сверху донизу, он поинтересовался:

– Ты можешь хоть раз прилично одеться? Я хочу пригласить тебя на открытие художественной выставки, за которой последует ужин.

– Это все, что у меня есть, – с усилием, недовольно сказала она.

– К деловому костюму подошли бы оборки, – задумчиво глядя на нее, проговорил он.

Сибилла отрицательно покачала головой.

– Я буду смешно выглядеть.

– Ты просто не видела настоящих оборок. Существует большая разница между изысканными, придающими шарм любой женщине оборками и причудливыми безвкусными тряпками. Сейчас же идем в магазин, Я куплю тебе то, что надо.

Повернув голову в его сторону, она пристально посмотрела на него:

– Как интересно!

– Интереснее не бывает. Ну ладно, надо идти. Чертов стул! В следующий раз найди какой-нибудь другой, побольше размером.

– В следующий раз подумай над тем, куда нам еще пойти, – нахально ответила Сибилла.

Удивленно подняв брови, он, опираясь на трость, поднялся со стула. А затем, хмыкнув, протянул ей руку и сказал:

– Ладно, уговорила. Сегодня вечером пойдем ко мне в гости, сразу после ужина.

«Груб и никаких манер», – думала про себя Сибилла, трясясь с ним бок о бок в лимузине по дороге в Галерею Лафонт, расположенную на Восьмой Авеню. Даже Ник казался более уравновешенным по сравнению с Эндербаем. Но зато у него были и другие качества: несмотря на его вульгарность и эксцентричность, люди прислушивались к нему. Вид у него был очень неряшливый, он ходил с вечно замызганным галстуком-бабочкой и свободно болтающимися пуговицами, но и костюмы, и галстуки были дорогими и покупались в очень престижных магазинах. А глаза, несмотря на кажущееся равнодушие, сквозившее в них, замечали все вокруг. За четыре недели работы Сибилла видела Эндербая всяким: жестоким и саркастичным, внимательным и эгоцентричным, находчивым и недалеким, сконцентрированным и вялым.

Находясь рядом с ним, Сибилла всегда чувствовала себя напряженно, каждый раз с беспокойством решая, как себя вести дальше. А он внимательно наблюдал, как удав за кроликом, что она предпримет на сей раз. Чувствуя это, Сибилла еще больше нервничала и начинала его тихо ненавидеть.

Галерея Лафонт встречала гостей ослепительно ярким светом. Толпы людей собирались то у одной, то у другой картины, сквозь тихий гул прорывались то и дело отдельные возгласы. Посетители осторожно прижимали к груди пластмассовые стаканчики с вином, щурясь от яркого света, окидывали оценивающим взглядом десятифутовые скульптуры и фосфоресцирующие живописные полотна величиной со стену.

Эндербай, будучи здесь полным профаном, начал медленно закипать и глухо рокотал:

– Проклятье, куда это я попал? Ну просто камера пыток! Просто не понимаю, зачем моя секретарша впутывает меня в подобные мероприятия.

– Ты же мне сказал, что собираешься что-нибудь купить, – удивилась Сибилла.

«Зачем же он затащил меня сюда?» – недоумевала она.

– Я такое мог сказать? Это ровным счетом ничего не значит. Я всегда так говорю, но ничего не покупаю.

– Никогда ничего не покупаешь?

– Конечно нет, я ничего не смыслю в искусстве и никогда его не любил.

– Ну и зачем ты тогда здесь?

– Сам не пойму.

Сибилла взглянула ему в лицо, чтобы понять, не насмехается ли он, но Эндербай уже отвлекся и оглядывался по сторонам.

– Хочешь вина? – спросила она.

– Нет, не хочу. Немного походим и уберемся отсюда, – увидев ее вопросительный взгляд, он усмехнулся. – Да, это настоящая камера пыток, но должны же мы хоть немного поразвлечься, раз мы уже здесь оказались. Мне очень хочется понаблюдать за этими дураками, суетящимися около этих, так сказать, предметов искусства. Смотри, как они искоса поглядывают друг на друга, это они боятся, что их опередят, и примеряются к тому, на что бы поскорее, повыгоднее и попрестижнее потратить свои деньги. Это называется страстное желание владеть чем-либо.

Презрительно цедя слова, он продолжал:

– Я начинаю расти в своих глазах, как только попадаю на открытие выставок. Они напоминают мне цыганский цирк.

Сибилла попыталась поддержать разговор:

– Это как у нас на телевидении… если хочешь сделать престижную передачу, то…

– Квентин! – послышался голос из шумной толпы, и к ним подошла стройная молодая женщина с короткой стрижкой, в расшитом бисером жакете.

– Правда, великолепно? – с придыханием начала она. – Так близко к жизни…

Бросив взгляд на громоздящуюся рядом с ним глыбу мрамора, он ответил:

– Да, если ты любительница всего необтесанного.

Она осеклась, недовольно поджала губы, но сделала еще одну попытку найти сочувствие:

– Здесь все – само неистовство, все восстало!

– В сексуальном или артистическом смысле? – загоготал он так, что коренастый, бородатый мужчина с моноклем в глазу обернулся.

– Если вы не понимаете этого художника, то лучше помолчите. Есть же люди, которые любят наслаждаться шедеврами в абсолютной тишине.

– Попробуй этим заняться в сортире, – фыркнул Эндербай.

– Как вам не стыдно, – накинулся на него тонкий, как карандаш, мужчина, ноздри которого задрожали от гнева. – Здесь не место для ваших неумных выходок. Здесь боготворят искусство.

Уставившись на него, Эндербай вдруг встал на колени и картинно перекрестился.

Сибилла засмеялась.

Тонкий отпрянул в сторону и скрылся в толпе.

С помощью трости Эндербай поднялся на ноги и, стуча ею по каменным плитам, стал пробираться сквозь толпу. Посетители гудели, как встревоженный улей.

– Следовало бы выставить отсюда этого хулигана.

– Да, а если он в конце концов прав?

– Не будь идиотом. Эта вещь через некоторое время будет стоить огромных денег.

– Проклятый старый дурень…

Эндербай обернулся к сказавшей последние слова даме.

– Я бы сказал то же самое о вас, – расшаркался он перед ней и продолжал свой путь сквозь толпу.

Следовавшая за ним Сибилла видела в его грубости проявление силы и уверенности, которых так не хватало ей. И она хотела, чтобы ее воспринимали, как его коллегу.

Наконец он остановился перед массивным фосфоресцирующим панно, красные огоньки которого, прыгая, мерцали перед глазами.

– Сила жизни, – благоговейным голосом прочитал кто-то стоящий рядом с Сибиллой название панно.

– Больше напоминает адские силы, разгулявшиеся в преисподней, – задумчиво сказал другой голос.