— А есть ли, — спрашиваю его, — какой-нибудь суперсовременный аппарат, который проверит, нет ли у меня рака?
— Рака чего?
— Чего-нибудь.
— Хм… есть… в определенном смысле…
— Что значит: в определенном смысле?
— Есть такое приспособление. Но оно будет доступно, по-крайней мере, лет через пять.
— Почему?
— Потому, что его ещё не изобрели.
— В таком случае, что можно сделать?
— Например, колоноскопию. Хотя, знаете ли, не вижу повода.
— Не важно! — говорю я. — Делаем!
Врач дал мне набор, который служит для подготовки задницы к осмотру. Набор, собственно, состоял из четырех бутылочек с жидкостью. Я должен был выпить до обеда содержимое двух, хорошенько просраться, подмыться, выпить две следующие, опять просраться и ничего не есть следующие двадцать четыре часа. После всех этих процедур я так прочистился, что в моей жопе можно было увидеть дневной свет. Потом я вернулся к доктору на обследование.
Сперва он заставил лечь меня на стол и подтянуть колени к груди.
— Вот так — говорит. — Я сейчас вас усыплю с помощью демерола. Потом введу камеру в задний проход. Прошу не бояться, вы ничего не почувствуете. Все записывается на DVD и вы сможете посмотреть это в свободное время.
— О'кей.
Доктор колет меня иголкой, а я, пока не вырубился, заметил сбоку от себя большой монитор с плоским экраном. И вдруг чувствую, как мне в жопу въезжает нечто, размером с небольшой дом. Я охаю, закрываю глаза, а когда снова открываю, экран показывает в высокой четкости какую-то большую красную пещеру.
— Так выглядит моя жопа изнутри? — спрашиваю.
— Какого черта вы не спите? — вскипел доктор.
— Не знаю.
— Вы не чувствуете слабость?
— Нет, скорее нет.
— Ни капельки?
— Нет.
— В таком случае, дам вам еще демерола.
— Надо, значит, надо.
Во второй раз вкалывает мне этот классный товар. Ах..! Через две минуты спрашивает:
— Ну, как вы себя чувствуете?
— Ничего, спасибо! — отвечаю я и продолжаю смотреть на экране «Путешествие к центру жопы» [101].
— Боже мой! — говорит он. — Так вы ещё не спите? Вколю вам ещё немного.
— Пожалуйста.
Проходят ещё две минуты.
— Ну, а сейчас, мистер Осборн? Прошу поморгать, если вы меня слышите.
— А просто сказать нельзя?
— Это невозможно! Вы — не человек!
— Как я могу спать, когда такое творится? — отвечаю я. — А вдруг сейчас найдутся какие-нибудь потерявшиеся запонки, может старые часы, а может и колготы Шарон?
— Вы не можете находиться сейчас в сознании. Вы получите последний уко…
Темнота.
По окончании процедуры врач сказал мне, что обнаружил несколько случаев аномального разрастания тканей в моей заднице — называются полипы — и что хочет отправить пробу на анализ. Прибавил, что волноваться нечего и был прав, потому что когда пришли результаты, оказалось, что всё в порядке.
А потом я вбил себе в голову, что Шарон тоже должна сделать колоноскопию, потому что никогда не ходила на медосмотры. В конце концов, я так уже её достал, что она согласилась пойти к врачу перед поездкой с детьми на съемки в Нью-Йорк. Там и находилась, когда пришли её результаты. На этот раз они не были хорошими: в лаборатории обнаружили злокачественную опухоль. Это была ужасная новость, к тому же, полученная при таких обстоятельствах, бля, что в это трудно поверить. Женщина из приемной хирурга просто позвонила на рабочий номер Шарон в Лос-Анжелес и оставила сообщение на автоответчике. Я лично должен был сообщить ей эту новость, но сложилось по-другому. Какая-то тёлка из офиса позвонила Шарон, чтобы уведомить о сообщениях, накопившихся за день:
— Ага, и ещё одно. Вы сидите? У вас обнаружен рак.
Шарон тотчас звонит ко мне.
— Оззи, прошу тебя, только без паники! Я сегодня же возвращаюсь домой, а утром еду в больницу.
Шок. И тишина.
— Оззи, всё будет хорошо. Не паникуй!
— А я не паникую.
Как только она положила трубку, я буквально рухнул на пол и разрыдался. Сколько себя помню, никто и никогда не вылечился от рака. Конечно, врачи всегда говорили людям, что можно выжить, но все знали, что это фигня, лишь бы успокоить пациентов.
Несмотря ни на что, я должен был прийти в норму, прежде чем самолет Шарон приземлится в Лос-Анжелесе. Принял душ, выбрал лосьон после бритья, который нравился Шарон, одел черный выходной костюм, белый шелковый шарф. Я хотел предстать перед женой во всей красе.
И рванул в аэропорт. Когда Шарон наконец-то сошла с детьми и собаками с трапа, мы все обнялись и расплакались прямо у самолета. Позже пробовал хорохориться, но на самом деле я был, на фиг, раздавлен. Угроза рака и так вывела меня из равновесия, но эта новость доконала полностью. Врачи работали со мной сверхурочно, увеличивая дозы того и этого, пятого-десятого. Мне казалось, что моя голова парила в метре от плеч.
— Я выкручусь, — таковы были первые слова Шарон.
Мы возвращаемся домой, а там нас поджидает съемочная команда MTV.
— Послушайте! — говорят они. — У вас есть полное право выставить нас из дома. Только скажите. Вам решать.
Но Шарон и слышать об этом не хотела.
— Это реалити-шоу. Так вот теперь у нас, бля, настоящий реал! Не выключайте камеры!
Нужно иметь не абы какое мужество, чтобы сказать подобное. Но такая у меня жена. Круче только яйца.
Оценивая пережитое, становится ясно, что в июле 2002 года я испытал тотальное нервное расстройство, которое перенес в десять раз хуже из-за того дерьма, которым я пичкал себя в то время круглые сутки. Мало сказать, что я люблю Шарон. Я обязан ей жизнью. Мысль о том, что могу её потерять была для меня невыносимой. Но я не сдавался. В такие страшные минуты вокруг вас включается такое особое силовое поле и вы проходите равнодушно мимо того, что в нормальной обстановке добило бы вас. Это трудно объяснить, просто я заставил мозг мыслить по-другому.
Шарон сделали операцию 3 июля 2002 года. Когда удалили раковую опухоль, врач сказал, что наступит полное выздоровление. Пока они ещё ковырялись с опухолью, взяли на анализ пробы лимфатических узлов. Через несколько дней из лаборатории пришло известие о том, что рак распространился на лимфоузлы. То есть, самое худшее вовсе не миновало, даже наоборот. Тогда я не знал ещё, что шансы выжить у Шарон оценивались в тридцать три процента. Я знал, что впереди у неё месяцы кошмарной химиотерапии.
Это были самые мрачные, болезненные, невыносимые, пересранные дни в моей жизни. Даже представить себе не мог, как всё это переживала Шарон. Практически сразу у неё начали выпадать волосы, она должна была носить парики. И каждый раз, когда её пичкали химией, она возвращалась домой обезвоженная, потому что ее постоянно рвало и сильно трясло. Всё происходило так: первый день после больницы она была одурманена, на второй день — практически без сознания, а на третий — начались приступы. И они становились всё хуже.
Однажды я пошел поужинать с детьми, а когда вернулся, Шарон выглядела так плохо, как никогда прежде. Вместо одного приступа, у неё следовал один за другим. Херово дело. Ждать скорую было бессмысленно, поэтому я лечу в Форт Апачи и кричу типам из MTV:
— Подгоняйте сюда один из ваших грузовиков! Нужно отвезти Шарон в больницу, немедленно! Если будем ждать скорую — будет поздно.
Потом бегу в спальню, вытаскиваю Шарон из постели, выношу её по ступенькам и выбегаю во двор. Грузовик уже стоит возле дома. Два парня из съемочной команды заскакивают вперед, а я с Шарон сажусь сзади. Мы привязали её к носилкам, но она подскакивала на этой херовине так, что офигеть можно. Это было невероятно, как будто сцена из фильма «Изгоняющий дьявола». Казалось, она парила в воздухе, такие сильные были конвульсии. Когда мы приехали в больницу (домчались за три минуты), повсюду носились с криками медсестры. Это было ужасно, трудно себе представить более кошмарную обстановку.