Семейное решение было принято ночью 22 июня 2002 года.

Мне, Мухтаран Биби из деревни Мирвала, принадлежащей к касте крестьян гуджар, выпало предстать перед кланом могущественных и воинственных фермеров из высшей касты мастои. Мне надо было попросить у них прощения от имени моей семьи.

Попросить прощения за моего младшего брата Шаккура. Мастои обвинили его в том, что он «заговорил» с одной из девушек их клана — Сальмой. Шаккуру двенадцать лет, а Сальме уже за двадцать. Мы знали, что он ничего плохого не сделал, но, если мастои решили, мы, гуджар, должны подчиниться. Так было испокон веку.

Мой отец и дядя сказали мне:

— Наш мулла Абдул Раззак не знает, что делать. В совете деревни мастои более многочисленные. Они отказываются от всякого примирения. Они вооружены. Твой дядя по матери и один из друзей мастои — Рамзан Пашар — пытались всеми силами успокоить членов джирги [1]. У нас остался последний шанс: надо, чтобы одна из женщин гуджар попросила прощения у их клана. Из всех женщин нашей семьи мы выбрали тебя.

— Почему меня?

— Твой муж дал тебе развод, у тебя нет детей, ты одна в том возрасте, когда можешь иметь ребенка, ты учишь других Корану, тебя уважают.

Уже давно наступила ночь, а я все еще не знала подробностей этого тяжелого конфликта. Только мужчинам, собравшимся на заседание джирги несколько часов назад, было известно, почему я должна предстать перед их судом и просить прощения.

Шаккур исчез в полдень. Мы знали только, что он тогда находился на пшеничном поле недалеко от дома, а вечером его забрали в комиссариат в пяти километрах от деревни. От отца я услышала, что Шаккура избили.

— Мы видели твоего брата, — сказал он, — когда полицейские уводили его из дома мастои. Он был весь в крови, одежда разорвана. Они надели на него наручники и увезли, и я даже не мог с ним поговорить. Я искал его повсюду, и один человек, который обрезал ветви с пальмы, сказал мне, что видел, как его схватили мастои. В деревне говорят, что последние обвинения были в том, что он якобы украл у них на поле сахарный тростник.

Для мастои подобные репрессии обычны. Эти люди жестоки, глава их клана обладает властью, знает многих влиятельных людей. Никто из моей семьи не посмел бы зайти к ним. Они же способны вломиться в любой дом, потрясая ружьями, неся разрушение, опустошение и насилие. Клан гуджар занимает более низкое положение и должен в принципе подчиняться воле мастои.

Мулла был единственным, кто, пользуясь своим религиозным статусом, пытался добиться освобождения моего брата. Но безуспешно. Тогда мой отец пошел жаловаться в полицию. Гордые мастои, уязвленные тем, что крестьянин гуджар осмелился идти против них и направил полицию к ним в дом, изменили свои обвинения. Они сказали полицейским, что Шаккур изнасиловал Сальму и они отдадут его только при условии, что его заберут в тюрьму. Они добавили: если его отпустят из тюрьмы, то полиция должна им его вернуть. Они обвинили его в зина.«Зина» в Пакистане — одновременно грех изнасилования, супружеской измены или сексуальных отношений вне брака. По законам шариата Шаккуру грозила смерть. Полиция поместила его в тюрьму, потому что его обвинили, а также чтобы уберечь от расправы мастои, которые требовали права судить его по-своему.

Вся деревня была в курсе событий, начиная с полудня, и в целях безопасности мой отец увел женщин семьи к соседям. Мы знали, что месть мастои всегда направлена на женщин низшей касты. Именно женщина должна была униженно просить прощения перед всеми мужчинами деревни, собравшимися на заседание джирги перед фермой мастои.

Я знала эту ферму, она находилась примерно в трехстах метрах от нашей. Мощные стены, терраса, с которой они обозревали окрестности, словно были хозяевами земли.

— Мухтаран, собирайся и следуй за нами.

В ту ночь я не знала, что дорога, ведущая от нашей небольшой фермы к богатому дому мастои, навсегда изменит мою жизнь. Согласно судьбе, эта дорога будет короткой или длинной. Короткой, если мужчины клана примут мои извинения. И все-таки я верила в это.

Я встала, взяла Коран и прижала его к груди, чтобы он помог мне выполнить мою миссию. Он будет служить мне защитой.

Мне становилось страшно.

Выбор моего отца был единственно возможным. Мне двадцать восемь лет, я не умею ни читать, ни писать, поскольку в деревне нет школы для девочек, но я выучила Коран наизусть и с тех пор, как развелась с мужем, на общественных началах учу Корану детей из моей деревни. Именно за это меня уважают. Именно в этом моя сила.

Я шагаю по дороге в сопровождении моего отца, дяди и Гулямнаби, одного из наших друзей из другой касты, выступавшего в роли посредника во время разбирательства дела на джирге. Они боятся за мою безопасность. Дядя был в нерешительности, идти ли ему с нами. И все же я шагаю по этой дороге с какой-то детской наивностью. Ведь лично я не совершила никакого правонарушения. Я верующая и с момента развода живу в своей семье, вдали от мужчин, как будто это мой долг — жить вот так, в мире и спокойствии. Ни один человек не сказал обо мне дурного слова, хотя о других женщинах судачили не так уж редко. Например, Сальма была известна своим агрессивным поведением. Эта девушка говорит громким, резким голосом и при этом много жестикулирует. Она выходит из дома, когда ей угодно, и идет, куда ей заблагорассудится. Возможно, мастои захотели воспользоваться невинностью моего младшего брата, чтобы покрыть какие-то ее прегрешения. Во всяком случае, мастои принимают решение, а гуджар подчиняются.

Июньская ночь все еще пышет дневным жаром, птицы спят, козы тоже. Только собака залаяла где-то вдалеке, нарушая сопровождающую меня тишину; постепенно тишина все более наполняется звуками. Я иду вперед, и до меня доносятся сердитые голоса мужчин. Теперь я различаю фигуры при свете единственного фонаря, освещающего вход в дом мастои. Их более сотни, может быть, сто пятьдесят, собравшихся рядом с мечетью, и большинство из них из клана мастои. Именно они составляют большинство в джирге. Даже мулла не может ничего предпринять против них, хотя и представляет всех жителей деревни. Я ищу его в толпе, но не нахожу, его нет здесь.

В тот момент я еще не знала, что некоторые члены джирги, не согласные с мастои по поводу урегулирования этого спора, просто покинули собрание, оставив их хозяевами положения.

Я вижу перед собой главу клана Фаиза Хуссейна, а также его четверых братьев — Абдул Халика, Гулам Фарида, Алла Дита и Файяза. Все пятеро вооружены ружьями и пистолетами, которые тотчас же направили на моих сопровождающих. Они потрясают оружием, чтобы запугать их и заставить убежать, но отец и дядя не двинулись с места. Сохраняя уважение к Фаизу, они остались стоять позади меня.

Люди мастои сгрудились за ними. Стена возбужденных, угрожающих, ждущих развязки людей.

На мне была шаль, которую я расстелила у их ног в знак почтения. Я прочитала по памяти стих из Корана, положив руку на священную книгу. Все, что я знаю из писаний, я полностью выучила на слух, и возможно, что я знаю священные тексты лучше, чем большинство этих жестоких мужчин, смотрящих на меня с презрением. Сейчас мне предстояло произнести слова извинения, чтобы запятнанная честь мастои обрела прежнюю чистоту. Пенджаб, который называют «Страной пяти рек», носит также имя «Страны Чистых». Вот только кто эти чистые?

Я с тревогой глядела на ружья и злобные лица. Особенно страшен был Фаиз, главарь их банды, высокий и сильный, с помповым ружьем наперевес. Его бешеные глаза, полные ненависти, уставились на меня в упор. Я понимала, что в социальном плане принадлежу к низшей касте, но в то же время я испытывала гордость за свой клан гуджар. Наше сообщество мелких, небогатых крестьян имеет многовековую историю, и, хотя я не знала ее досконально, я чувствовала, что она — часть меня, моей крови. Прощение, которое я должна была просить у этих злодеев, — лишь формальность, не затрагивающая мою личную честь. Я говорила, опустив глаза, и старалась возвысить свой голос, чтобы перекрыть глухой ропот разгневанных мужчин.