Лишь Коко Шанель, начинающий модельер, одобрительно отозвалась о «Параде».
Когда Амедео не ютится у Збо, он работает в маленькой комнатке, примыкающей к мастерской Моисея Кислинга, которую приятель предоставил в его распоряжение. Моисей и Амедео часто работают вместе, меж тем как Куски, собака Кислинга, мирно дремлет в уголке. Они просят своих друзей, в частности Сутина и Жана Кокто, попозировать им, и оба одновременно пишут их портреты. Вообще-то Кислинг предпочитает писать женщин и детей, тогда как Модильяни портретирует практически всех, кто его окружает: Пикассо, Сутина, Макса Жакоба, Зборовского, Сюрважа, Кислинга.
Вдвоем с последним они создадут четыре примечательных произведения, в том числе такие, как «Мастерская Моисея Кислинга» и «Стол в мастерской Моисея Кислинга». Это знак почтения двух художников друг к другу: каждый воспроизводит на полотне обстановку, окружающую другого, орудия его труда — кисти, краски, холсты, рамы, а также две картины Модильяни, украшающие комнату.
Модильяни работает быстрее, чем Кислинг, который больше печется об отделке своих работ, но по части мировидения они очень близки друг другу. Жан Кислинг, маленький сын Рене и Моисея, видел, как друзья-живописцы вдвоем трудились над одними и теми же холстами, писали одними красками, помнил, как их руки скрещивались на фоне полотна, где на глазах проступало изображение. Да и автопортрет его отца рядом с матерью, по мнению Жана, можно было бы принять за работу Модильяни, подписанную Кислингом.
По поводу большой картины Амедео — лежащей ню, изображающей Селину Хауард, жену американского скульптора Сесила Хауарда, Жан вспоминает, что она создавалась в мастерской Кислинга в 1918 году. Молодая женщина, которая позировала также Дерену и Кислингу, провела эти три сеанса под неусыпным надзором своего ревнивого мужа, которого, правда, немного успокаивало присутствие Рене Кислинг. В этой картине, исполненной одухотворенной пластичности, Амедео воздал должное красоте и грации модели. И если ню кисти Моисея выигрывают по части изящества и чувственности, то у Модильяни они живее и дерзости в них больше.
С этих пор он в своем творчестве сосредоточился на портретах и ню. Его картины, созданию которых предшествует углубленная рефлексия, становятся легче, очищаются от всего лишнего. Он обрел свою неповторимую линию, тот гармонический изгиб, который он тянет и тянет, пока линия не встретится с другой, и обе взаимно оттеняют и дополняют друг друга. Такая линия, входя в воображение того, кто ее созерцает, теряется в нем, принимая облик грезы. Художник наконец разрешил свою дилемму «линия — объем». Он достиг «творения», о котором некогда говорил Оскару Гилья.
Он пишет, как дышит. С лихорадочной страстью. Размашисто. Без фона, без украшательства, без композиции, с места в карьер. Ради чистого наслаждения, предоставляя другим хлопотать о продаже. История его долгих исканий получает свое завершение: опыт, накопленный благодаря занятиям скульптурой, он теперь переносит на полотно. Отныне можно полностью отказаться от скульптуры.
Прежде чем приняться за работу, Амедео подолгу разглядывает модель, чтобы проникнуться ее индивидуальностью, запечатлеть сначала в памяти, потом в карандашном наброске, углем, тончайшей кистью или китайской тушью; он быстро устремляется к завершению, подчас рискуя отказаться от мольберта, просто берет два стула, ставит их друг против друга, на один садится, на другой кладет полотно или картон, а краску прямо выдавливает из тюбика на поверхность холста. Но сперва он объединяет модель с ее окружением, всегда предельно простым: это может быть стул, угол стола или комнаты, часть оконной или дверной рамы. За пять-шесть часов картина закончена, и, даже если речь идет о самых больших ню, срок увеличивается не более чем втрое.
В глазах родителей Жаннетты Модильяни, само собой, всего-навсего испорченный, никому не известный мазила, да к тому же еще пьяница и наркоман, потасканный развратник без гроша в кармане, он слишком стар для их дочери и пользуется ее наивностью. Надо признать, такой портрет для Амедео нелицеприятен сверх меры. Но что поделаешь? На семейство мелких буржуа обрушилась слишком тяжелая глыба, налетевший ураган разметал их моральные принципы и скромные планы. Эти простые люди, приверженные к своим религиозным устоям, чувствовали, что родная дочь предала их. Амедео для них — чужак, незваный пришелец, который ест их хлеб, бездельник, могущественный враг, бесстыжий авантюрист, только и умеющий, что пачкать холсты. И потом, какое будущее может обеспечить их дочери этот итальянец? Да еще теперь, в 1917-м, когда Франция воюет? Родители не желали более терпеть, что Жанна все вечера проводит вне дома. Ситуация стала невыносимой для всех. И наступил день, когда Ашиль-Казимир поставил вопрос ребром:
— Или ты расстанешься с этим человеком, или вообще не возвращайся домой.
Ни секунды не колеблясь, Жанна собрала свои пожитки и ушла к Амедео, который ждал ее в очередном временном обиталище. Горше всего, что ее брат Андре, сам художник, который должен был бы понять ситуацию, принял сторону родителей, не защитил сестру. Зато Леопольд, напротив, с радостью воспринял эту перемену, он верил в Жанну, знал, что благодаря ей у Амедео прилив творческих сил: Модильяни деградирует на глазах, но ее присутствие может оказаться целительным. Зборовский снял для любовников комнатку в «Шахтерской гостинице», той самой, где Амедео жил в дни своей злополучной истории с Симоной Тиру; там они провели несколько дней.
В тот вечер их видели вдвоем сидящими на скамейке возле «Ротонды». С нежностью глядя любимому в глаза, Жанна обматывала шарфом его шею, боясь, как бы не простудился: он кашлял, это ее тревожило. При этом оба молчали. Амедео обнял Жанну за плечи, и они надолго замерли, прижавшись друг к другу, потом встали и побрели в свою гостиничную каморку. Часто их можно было застать в «Ротонде»: погруженные в свое счастье, они часами, не обмениваясь ни единым словом, сидели там за столиком, просто глядя на проходивших мимо друзей. Амедео обрел настоящую возлюбленную, спутницу пылкую и заботливую. Месяц за месяцем он теперь работает в одиночестве, совершенствуя свой стиль. Но все же слишком много курит, пьет сверх меры, недоедает. Со здоровьем снова неладно. Картины продаются редко, и Леопольд по-прежнему помогает ему деньгами.
В июле Збо снимает для него новую квартиру с окнами, выходящими во внутренний двор, на предпоследнем этаже респектабельного дома из тесаного камня, с консьержкой, с воротами. В этом же доме номер 8 на улице Гранд-Шомьер, прямо под квартирой Модильяни, находилась мастерская Ортиса де Сарате. А на третьем этаже в 1893–1894-м, в промежутке между двумя поездками на Таити, жил Гоген с Анной-яванкой, метиской из Индонезии.
Новая мастерская была прекрасно освещена, застекленная крыша пропускала много света. Леопольд, втайне озабоченный здоровьем друга, теперь говорит себе, что Моди спасен. Впрочем, и все вокруг считают, что он наконец достиг равновесия и стабильности, что любовь Жанны исцелит его.
Ханка и Люния помогают им устроиться на новом месте. Одалживают печку, подыскивают мебель. Амедео заделывает щели, красит стены в оранжевый и желтый цвет — краски, которые послужат фоном для его моделей. Он снова берется за работу, создает много живописных и того больше рисованных портретов Жанны: «Жанна в широкополой шляпе», «Жанна с голубыми глазами», «Жанна в ожерелье», «Жанна в сорочке», «Жанна с волосами феи», а также — маслом на холсте — портрет Фернанды Барре, названный «Девушка с темными волосами», который будет выставлен в брюссельской «Галерее Кентавра» в 1920 году в организованной Фернандой ретроспективе Модильяни и Фуджиты.
В декабре неисчислимые хлопоты Зборовского о том, чтобы организовать в Париже большую выставку Модильяни, наконец дают результат. Речь идет об экспозиции в престижной галерее Берты Вейль (улица Тэтбу, дом 50), где уже выставлялись Пикассо, Дерен, Ван Донген, Утрилло, Вламинк, Паскин. Пригласительный билет этой первой и при жизни художника единственной персональной выставки, украшенный репродукцией стоящей обнаженной, гласит:
