– Хранцуз, хранцуз, – стоял на своем отрок.

– Ладно! – я повысил голос, и мальчишка вдавил голову в плечи. – Француз, так француз. Он прохвост, но безобидный. Давай-ка к шляхтичу вернемся. Так что же он, молчал весь обед?

– Так только парой фраз обмолвился, да хозяин наш Пантелей Федорович намекнул ему, чтоб помалкивал, – рассказал мальчишка.

– Чем же он хозяину не угодил? – спросил я.

– Так он изъяснялся в том смысле, что с Наполеоном договор нужен…

– Какой договор? – сорвалось с моих уст.

– Договор, чтоб не идти более войной друг на дружку, – продолжил мальчишка.

– Так ты ж только что сказал, что шляхтич один обедал! С кем же он разговаривал? – повысил я голос.

– Истинный крест! – мальчишка перекрестился. – Один он был, один. И ни с кем не разговаривал.

Я вдохнул и неспеша выдохнул, едва сдержавшись, чтобы не двинуть отроку по зубам.

– Да ты, я вижу, и впрямь на дыбу хочешь, – процедил я. – Что ж ты мне, шельмец, голову морочишь?! Так говорил он или не говорил?! А если говорил, так с кем?

– Ваше высоко… Ваше сиятельство,.. – перепугался мальчишка. – Ни с кем он не говорил! Он один сидел, и так, знаете, люди вокруг говорят, так и он нет-нет да что-нибудь скажет…

– Ты хочешь сказать, что люди попросту языками чесали, так и он языком молол? – удивился я.

– Вот-вот, – отрок несколько раз кивнул. – Вот хозяин и сказал ему, чтоб помалкивал, а то ж, неровен час, мордобитие случится.

– Ну, хорошо, – протянул я, про себя подумав, что Вилсон уж очень странного шпиона в Санкт-Петербург приволок.

– Ваше сиятельство, отпусти-и-ите меня, – запричитал отрок.

– А поручений шляхтич никаких не давал? – спросил я.

– Как же-с! Бумагу я по его поручению в кирху носил, – выдал отрок.

– Какую бумагу?! – едва не взревел я. – Что ж это из тебя клещами все вытягивать нужно?!

– Шляхтич просил бумагу в кирху…

– В какую кирху?! Дорогу помнишь?

Я с трудом усидел на месте. Сердце рвалось из груди, в то же время и досадовал я на себя, что сразу не догадался правильный вопрос мальчишке задать. А отрок оказался сообразительным малым, хотя и имел заспанный вид.

– Так на Невском которая, от Екатерининского канала13 близехонько…

– Собор Святой Екатерины! – догадался я и крикнул Жану. – Слыхал? Давай! Дуй туда!

– Бумагу велено было господину Билло передать, – сообщил мальчишка. – К самому-то Билло не пустили меня, так я бумагу секретарю его отдал.

Через несколько минут коляска повернула на площадку перед собором. Мы поднялись по лестнице и оказались в храме. Он был не таким большим, каким казался снаружи. Храм имел лишь один, центральный, неф, а по сторонам – лишь небольшие углубления, придававшие помещению форму креста.

– Вон он, вон, – мальчишка потянул меня за рукав.

– Кто?

– Секретарь.

Он указал на сухопарого паписта в черной сутане с белым воротничком и библией в руках. Я огляделся и заметил в углублении слева конфессионал, исповедальню по-русски.

– Сядь туда, в деревянную кабинку, занавеску задерни и сиди тихо, – приказал я мальчишке.

Сам же я подошел к секретарю и взял его под локоть.

– Ну-ка, Игнатий Лойола14, пройдемте на исповедь!

Я повел его к исповедальне.

– Обождите, так нельзя, – промямлил он.

Но я уже затолкнул его на свободную половинку, двинул ему кулаком в нос и схватил правой рукой за горло, чтоб не кричал. Сам я втиснулся внутрь и левой рукой занавесил проем.

Священник ловил воздух, нюшка стекала из носа в его разинутый рот.

– Слушай меня! – прошипел я. – Сей момент сверну твою цыплячью шею, если не ответишь. Называй имена. Какие есть корреспонденты у господина Билло в Москве? С кем он состоит в переписке?

Я ослабил хватку и священник просипел:

– Сюрюг, Сюрюг, мосье Адриан Сюрюг… Больше никого…

– Что за Сюрюг? Кто он такой?

– Настоятель храма Святого Людовика, – пояснил папист.

– Все?! – прошипел я с угрозой в голосе и на мгновение усилил хватку.

– Никому больше в Москву мы не пишем, – прошелестел секретарь. – А что происходит? Кто вы?

– Ладно, живой труп15, никто не должен знать о нашем разговоре. Тебя немного помучает мигрень. Как напоминание о тайне исповеди.

Я заставил его наклониться и ударил по голове так, чтобы он на несколько минут лишился чувств. Он обмяк, я подхватил его подмышки, опустил на скамейку, а сам выскользнул наружу и поплотнее завесил штору.

Подняв голову, я встретился взглядом с мраморным ангелом. Он сидел на полукруглом выступе, свесив вниз изящную ножку, и левой рукой указывал на конфессионал, а правой куда-то в небо, отчего казалось, что он как бы разводит руками в недоумении.

– Исповедоваться нужно перед аналоем, а не шушукаться по закуткам, – буркнул я и скомандовал мальчишке. – Идем отсюда!

На улице я выдал отроку целковый.

– Ступай себе, – сказал я. – Никому ни слова! Иначе окажешься и вправду на дыбе, глазом моргнуть не успеешь.

Мальчишка зажал в кулаке монету и пустился наутек. А я приказал французишке возвращаться.

Дома я отвесил Жану подзатыльник.

– Сударь! Что же это вы делаете-с?! – вскрикнул он.

– Полно тебе, Жан. Это сдача тебе. Из гостиницы передали. Уж больно ты чаевые щедрые оставил! Так что в двойном размере, – и я еще раз треснул ему по затылку.

Он состроил жалостливую физиономию, но я показал ему кулак и сказал:

– Молчи, а то еще получишь! Неси письменный прибор. Я должен срочное письмо отправить Ростопчину.

Мосье Каню шмыгнул носом и отправился за бумагой, пером и чернилами.

– И собирайся! – приказал я. – Отправишься в Москву немедленно. Вещи, что мы из Лондона везем для Жаклин и детишек, с собою возьмешь.

Я написал письмо московскому генерал-губернатору графу Федору Васильевичу Ростопчину. В письме указал, что, по моим сведениям, в Первопрестольной некто аббат Сюрюг занимается шпионской деятельностью и является крайне важным для Наполеона агентом. Я запечатал послание и вручил Жану.

– Передашь лично в руки фельдмаршалу Федору Васильевичу Ростопчину, – наказал я.

– Кто же меня пустит-с к нему, сударь? – усомнился мосье Каню.

– Попросишь доложить, что прибыл по моему поручению, и граф Ростопчин непременно примет тебя. Не забывай, когда-то он возглавлял Коллегию иностранных дел, и я служил под его началом, – сказал я.

– Барин, а до утра-с нельзя ли обождать? – заскулил французишка.

– Можно, – ухмыльнулся я. – Как раз полицеймейстеры прочухаются и явятся за тобой.

– Вы думаете-с…

– Хочешь проверить? – перебил я. – Давай, Жан, не глупи. Отправляйся немедленно. Жаклин и дети обрадуются тебе. Поклон им скажешь. И я со дня на день приеду.

Он уехал, и я пожалел, что не попросил перед отъездом сварить мне кофия. У самого у меня получился безобразный напиток. Каким бы мосье Каню ни был канальей, а ради кофия приходилось и такого терпеть. Эх, Жан, what a dog16!

Я выплеснул мутное пойло в поганое ведро и отправился в кофейню. На улице встретил дворника и попросил, чтобы он послал ко мне свою жену – прибрать в квартире, раз уж я остался без камердинера.

Когда я вернулся домой, открыла мне какая-то баба, я и не припомнил тотчас, откуда она взялась. Стены квартиры содрогались от богатырского храпа, на полках звенела посуда. Дворничиха выпучила глаза, как бы извиняясь за причиненные неудобства.

– Что за новости?! Кто это? – возмутился я. – Еще один посланник генерала Вилсона? И явно живее двоих предыдущих!