– Мы тоже не думали, – согласился Пашка. – Но дядя Витя Сотников научил.

При упоминании этого человека я вздрогнул. День нашей с ним встречи был не самым лучшим днем на моей памяти. Так уж вышло, что жизнь Виктора Сотникова оборвал я, размазав его по асфальту колесами своего БТРа. Но другого выхода не было. Я только оборвал мучения несчастного.

Жуткая отвратительная сцена из прошлого словно получила свое продолжение в настоящем. Естественно, не столь ужасное, как смерть человека, но не менее отвратительное на взгляд каждого, кто ее наблюдал. Лиза голой рукой схватила здоровенного паука за толстую волосатую лапу и подняла его с пола. Тварь размером с крупного дальневосточного краба повисла в воздухе, безвольно свесив остальные три конечности.

– Пашка, поднеси сюда коптилку, – приказала девушка.

Мальчишка со светильником в руке подошел, и Лиза начала урок зоологии:

– У крестовика самое опасное место – это лапа с ядовитым шипом. Вот она, я сейчас как раз за нее и взялась. – Лиза поднесла конец волосатой лапы к свету и продемонстрировала острый, слегка изогнутый коготь сантиметров четырех длиной. – Поэтому всегда лучше держать за нее. Крестовик даже если и дернется, в смысле, если он еще не до конца пришибленный, то все равно ударить не сможет.

– Этот-то дохлый? – спросил я, беспокоясь за свою подругу.

– Этот? – Лиза подняла инопланетного паука повыше, так, чтобы его круглое туловище оказалось как раз напротив ее глаз. – Этот точно дохлый.

– Дальше, – потребовал Загребельный.

Лицо подполковника выражало неподдельный интерес… и еще некоторое сожаление, может, даже досаду. Я сразу смекнул, что в памяти у Лешего прокручиваются фрагменты его героического прошлого, и подполковник очень жалеет, что тогда ничего не знал об источнике пищи под названием «крестовики».

– Съедобны у них только лапы, – продолжила Лиза. – Три лапы, – тут же поправилась она. – Ту, на которой шип, трогать ни в коем случае нельзя. Внутри проток с ядом. Как ни старайся, все равно его раздавишь.

– Только три лапы… – задумчиво произнес я, намекая, что от такой дичи не очень-то разжиреешь.

– Мяса получается всего грамм триста, но это хорошее мясо.

Лиза сперва пояснила, а затем, выудив откуда-то из темноты топорик, ловко отделила три съедобные конечности. Она отшвырнула бесполезное, теперь уже одноногое туловище и стала обухом топора, словно орехи, колоть хитиновые лапы. Внутри каждой из них обнаруживались продолговатые кусочки белого мяса, очень похожие на давно позабытый деликатес под названием «крабовые палочки».

– Если на углях запекать, то надо лапы целиком класть, а уж потом колоть и есть, – проинформировал Пашка, опуская коптилку на пол.

– Но сейчас-то мы кашу с мясом готовим, – заметила его сестра. – А значит, сперва чистим, а уж потом варим.

– Давай помогу, – предложил я и стал подыскивать на полках что-либо похожее на кухонный топор Лизы.

Не скажу, что мне очень уж хотелось копаться в паучьих потрохах, но, во-первых, долг джентльмена, а во-вторых, надо же было доказать самому себе, что я тоже могу прикоснуться к этой мерзости. Когда под руку подвернулся тяжелый, хорошо отточенный тесак, стало понятно, что испытание моей выдержки начинается.

Ощущая под пальцами колючую щетину, пачкаясь бурой жижей с резким запахом аммиака, я рубил многосуставчатые, как гибкая телескопическая антенна, конечности. Затем переворачивал тесак тупой стороной и крошил твердую оболочку. Хватаясь за каждую новую лапу, я заставлял себя не кривиться. После разделки третьего или четвертого крестовика это стало получаться, ну или почти получаться. Гримасу отвращения на моем лице сменило что-то совсем иное.

– Ты сейчас на маньяка похож, – пошутил Загребельный. – Такой же тупой и кровожадный взгляд. – Подполковник на пару с мальчишкой занимался тем, что ножами выковыривал мясо и собирал его в кривую, битую эмалированную миску.

– Ха-ха, как смешно, – огрызнулся я. – Ты давай работай и не умничай.

Сказал я это так… чтобы отмазаться. На самом деле, подгонять Андрюху не было нужды. Они с Пашкой трудились куда проворней, чем мы с Лизой, и в миске уже накопилось килограмма два паучьего мяса. Вот только вид и аромат у него были весьма подозрительными.

– Когда промоем от крови, почти весь запах уйдет, – перехватила Лиза мой озабоченный взгляд. – А когда сварится, вообще ничего такого неаппетитного чувствоваться не будет.

– Надеюсь. – Я подкинул Лешему последнюю из обработанных мной паучьих конечностей и с несказанным наслаждением наконец распрямил спину.

Пока ужин варился, у нас появилось немного свободного времени. Лиза хотела употребить его на уборку, но Загребельный не позволил.

– Незачем суетиться и попусту тратить силы, – пояснил он. – К завтрашнему вечеру здесь все равно не останется ни одной живой души. Так что и посуда, и уборка… К дьяволу их! Убежище, как и все Одинцово, это уже прошлое.

Лиза знала о наших планах по перемещению раненых в Подольск, а поэтому поняла, что имел в виду подполковник, и возражать не стала. Общими усилиями мы собрали очистки в мешки, сунули их в грязную миску и запихнули все это в дальний угол кухни. Авось до утра не протухнут.

Основательно вымыв руки, благо дефицита воды в убежище не наблюдалось, мы стали одеваться.

– А мне уходить нельзя, – сообщила девушка. – Кто же будет за едой приглядывать?

– И я останусь. – Пашка повернулся спиной к своим пожиткам. – Тепло тут.

На кухне стало действительно тепло, почти жарко. И эту благодать даже не мог испортить чад, который исходил от плиты. С вытяжкой явно что-то произошло, поэтому часть дыма теперь шла в помещение. Он поднимался к закопченному потолку, словно цеплялся за него, и призрачными извивающимися червяками полз в направлении входной двери и раздаточного окна.

Я вспомнил слова Загребельного. Кажется, тот говорил, что в наглухо закрытых помещениях огонь лучше не разводить. Однако это он имел в виду костры, которые жгут всю ночь. Сейчас же огонь в плите развели только, чтобы приготовить пищу. Всего через какие-нибудь полчаса его затушат, или он погаснет сам. Подумав о приближении холода, я поежился.

– Знаешь, Андрей, давай и мы останемся. Костер, хорошая компания… Что еще надо человеку? – произнося эти слова, я взъерошил Пашкину белобрысую шевелюру.

– Почему нет? – Лешего не пришлось долго уговаривать. – А ну, молодежь, сгоняйте за стульями, а то старые дядьки едва на ногах держатся.

Стоило Лизе с Павлом покинуть кухню, как я зашипел на приятеля:

– Э… ну, ты, полегче с определениями. Какие же мы старые?

– Что, седина в бороду, бес в ребро? – осклабился Загребельный. – Скажи ей, что тебе тридцать, а выглядишь на полтинник, потому как… – Леший прыснул и припомнил бородатую шутку: – У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба.

– Лиза знает, сколько мне. – Я уже и сам был не рад, что начал этот разговор.

– Тогда вообще не вижу смысла обижаться. – Мой приятель в недоумении развел руками.

Когда я угрюмо промолчал, Андрюха пошел на попятную:

– Ладно уж, больше ни слова о возрасте. Обещаю. – Леший помедлил и добавил: – Только один совет…

– Ну?

– Побрейся. А то рожа у тебя, прямо как у криминального элемента с Кавказа, – слово «Кавказ» Загребельный произнес с колоритным грузинским акцентом.

Вот чего-чего, а грузином меня никогда не величали. Может, именно поэтому я тут же поднес руку к лицу и ощупал его, словно слепец. Впалые щеки и квадратный, слегка тяжеловатый подбородок поросли недельной щетиной. Однако не думаю, что это уж очень делало меня похожим на горячих горных абреков. Насколько я помнил, их основными отличительными чертами всегда были орлиный нос и кепка-аэродром.

Цирк-зоопарк, нос! Я мигом коснулся своей переносицы и обнаружил на ней хорошо прощупываемый горб. Вот, блин, проклятый эфэсбэшник, накаркал-таки со своим верблюдом. Один горб у меня уже образовался. Притом все, как и говорил Леший… борьба тогда была не на жизнь, а на смерть. Я тут же припомнил часы, проведенные в плену у кентавров. Мне тогда переломали не только нос, но и ребра. А о сотрясении мозга и прочих повреждениях моего бренного тела не стоит и вспоминать.