– А если я смогу вас материально заинтересовать, можно ли рассчитывать на то, что для нас найдется место поближе? – с укором произнес он.

– Ваня! – одернула его Лена, глядя на администратора извиняющимся взглядом. – Простите его, пожалуйста, он сказал это не со злости, просто ему пришлось слишком долго ждать этого дня. Простите еще раз, – проговорила она и, покраснев от досады, с силой потянула Ваню за рукав.

Выйдя из дверей загса, Иван полуобрадованно-полуогорченно взглянул на Алену и, комично надув щеки, произнес:

– Человек сам себе вешает ярмо на шею, а ему палки в колеса вставляют.

– Что? – сощурила глаза Лена. – Это кто тут себе ярмо вешает? Ты?

– Причем, заметь, вполне осознанно и добровольно, – напыжился Иван и принял позу полководца перед решающим сражением.

Одной рукой он ухватился за молнию куртки, засунув большой палец внутрь и выставив остальные плотно сложенными наружу так, чтобы как можно больше походить на Кутузова. Зажмурив один глаз, он чуть выпятил вперед нижнюю губу и сосредоточенно нахмурил брови, сложив их в каком-то немыслимо кривом изломе.

– Сейчас ты за свои слова поплатишься! – воскликнула Аленка.

Наклонившись вниз, она схватила снег и, слегка приплюснув его перчатками, залепила в Ивана снежком. Сделав неуловимое движение головой, он отстранился, и снежок, пролетев мимо него, ударился в стеклянную дверь загса.

– Получите сдачу! – воскликнул он, резко наклоняясь и запуская в Лену ответный снежок. – Не забудьте расписаться!

Снежок закрутился в воздухе и угодил прямо ей за шиворот.

– Ну, все! – грозно крикнула она. Глаза ее сверкали задорным огнем, щеки раскраснелись, а чудесные длинные локоны, выбившись из-под меховой кепки, упали на лицо.

– Ой! Я не хотел! Ой! Я не целился! – оправдывался Иван, закрывая руками шею и макушку от летящих в него снежков. Он щурился, ежился, но с места не сходил, пригибаясь каждый раз, когда выстрел достигал цели. – Ой! Ой-ой-ой!!!

– Вот тебе, Кутузов!

Долотова с завистью смотрела в окно на ребят, улыбаясь и пряча нос в полосатый шарф; их молодая энергия и задор частично передались и ей, напомнив о тех днях, когда она была такой же девчонкой и считала, что жизнь только начинается. Накинув платок на плечи, она, приоткрыв дверь, высунула в образовавшую щелочку нос и, стараясь говорить как можно громче, хрипло крикнула:

– Грачев! Зайдите на минуту!

– Все, сейчас с меня снимут ярмо, и я опять стану холостым, – заявил Иван, отряхиваясь от снега, торопясь проскочить в дверь и скрыться от заслуженного возмездия.

Потопав ногами о коврик, он проследовал к столу Оксаны Филипповны и, остановившись около него, серьезно проговорил:

– Простите меня, пожалуйста, я не хотел вас обидеть, неудобно вышло, просто я ждал этого дня три года и никак не думал, что придется ждать еще три месяца.

– Я не сержусь, я привыкла к тому, что все требуют расписать их чуть ли не на следующий день после подачи заявления, – засмеялась она и тут же закашлялась снова. – Но у нас существует запись, и больше, чем позволяет помещение дворца, мы принять не сможет при всем желании.

– Хорошо, я подожду еще, – согласился Иван, собираясь уходить.

Подождите, – произнесла Долотова, открывая заново свой тяжелый пыльный кондуит. – Знаете, вы мне чем-то понравились, и я думаю, что смогу вам помочь. – Бросив взгляд на озадаченное лицо Ивана, она опять засмеялась, с трудом удерживаясь от кашля. – Три месяца назад одна пара подавала заявку. Не знаю, что у них там произошло, но сегодня сразу после обеда они пришли и попросили перенести регистрацию еще на месяц. Так что одно место у меня есть, причем совершенно бесплатно, – добавила она, бросив взгляд на Ивана.

Он покраснел до корней волос, уже сожалея о своей бестактности и неразумном поведении.

– Только знаете, это совсем скоро. Вот, – она провела пальцем по строке, проверяя правильность записи, – все верно. Восемнадцатое декабря, одиннадцать сорок пять. Если вас устроит, то это уже через двенадцать дней. Успеете?

– Правда?!! – Глаза его засияли, и, если бы он не постеснялся показаться перед строгим должностным лицом совсем уж полным дураком, то в эту секунду он бы, словно обыкновенный мальчишка, перевернулся через голову, сделав сальто во всем своем тяжелом облачении. В эту минуту он был настолько счастлив, что готов был схватить Оксану Филипповну в охапку вместе со стулом и сделать несколько танцевальных па, закружившись по полутемному залу.

– Так вас записывать?

– И вы еще спрашиваете?

Глядя Ивану вслед, Долотова заметила, что он идет, стараясь сдерживать сами собой ускоряющиеся шаги. Решив быть респектабельным и положительно цивильным, он, попрощавшись с регистратором и поблагодарив ее от всей души, неторопливо направился к дверям, но ноги его двигались быстрее, чем ему хотелось. Поэтому, едва достигнув тяжелых стеклянных дверей, он, наплевав на всю свою солидность и обстоятельность, выкатился на улицу, к ожидавшей его Аленке, схватил ее на руки и закружил по занесенной снегом дорожке.

Выход, будто подсказанный Володьке кем-то свыше, казался гениальным и простым одновременно. Действительно, совершенно незачем ломать голову и изобретать велосипед заново, проще было подняться к себе и взять деньги из кошелька матери. В самом деле, это решение было оптимальным буквально для всех.

Самому Володе деньги были нужны просто-таки до зарезу, как воздух, о Катерине и говорить нечего, а мама быть против не могла даже в принципе, ведь, если здраво рассудить, она бы так и так потратила деньги на него, живи они по-прежнему вместе. Единственное, что могло ей не понравиться, так это то, что он возьмет деньги в ее отсутствие, но тут уж, простите, она виновата сама, потому что охоту встречаться с ней своими деспотическими замашечками отбила у сына начисто.

Наверное, живи они сейчас вместе, сумма ее расходов была бы несколько меньше, но ничего не поделаешь – в данном случае обстоятельства складываются так, что мамочке волей-неволей придется раскошелиться, ведь, в самом деле, не идти же ему воровать! Взять деньги из дома на пропитание – это одно, а покуситься на чужую собственность – совсем другое.

Воровством задуманное Володька не считал, потому что ни в один чужой карман не лез и булочку с прилавка не стягивал, мало того, в своих действиях он не усматривал никакого криминала, можно даже сказать, что совесть его была почти что чиста и своего обладателя никакими дурными упреками особенно не терзала.

Сказать, что Володька не переживал совсем, было бы нечестно, потому что маленький вредный червячок внутри все ж таки нет-нет да и ворочался, вызывая в такие моменты в душе парня неприятное чувство глухого раздражения.

На самом деле, мать, наверное, четырнадцать лет назад соображала, что делала, когда отправлялась его рожать, чай не девочкой была, понимала, на что идет. Интересно, на что она надеялась, пристегивая его к своей юбке, словно девочку с косичкой?

Все слова о том, что он обязан матери жизнью и что должен поклониться до земли уже за одно то, что она сподвиглась его соорудить, доводили Володьку до бешенства. Он не просил его рожать, в тот момент, когда об этом стоял вопрос, его не спрашивали, обошлись без этого, а теперь он должен всю оставшуюся жизнь денно и нощно благодарить мать за то, о чем он даже не просил! Родила она его для себя, вот пускай теперь сама и пожинает плоды своих трудов, а он тут ни при чем.

Да если бы его сейчас спросили, хочет ли он родиться в той же семье еще раз, он ответил бы отрицательно, это уж как пить дать. Всю свою сознательную жизнь он только и слышал: туда не ходи, того не делай, этого не бери. Да за эти четырнадцать лет его уважаемые родственнички умотали его в усмерть. Честное слово, если бы не Катька, рядом с которой он первый раз в жизни почувствовал себя мужиком, всю оставшуюся жизнь он так бы и считал, что у него руки как крюки, ноги как грабли, а вместо головы на плечах шишка, вот до чего довели человека!