— Кто же тебя так изукрасил? Неужели из-за топоров? Пускай отказали бы в инструменте, насильно мил не будешь, а то ведь избили, ироды!
Как только заговорила Мария Ивановна, Колька начал давиться и обжигаться. Ему было стыдно. Если б за пилу или топор, а то… Колька понимал: Мария Ивановна ждет объяснений. Наташа тоже не решалась рассказывать о драке, чувствуя себя виноватой.
Увидев, что ребята перестали есть, Мария Ивановна сказала:
— Ну, уж суп-то не виноват, ешьте. Всему свой час, разберемся.
Она переставила стул к окну, поближе к свету и уселась вязать варежки. Вязала она их для выздоравливающих красноармейцев, урывая для этого каждую свободную минуту. Обычно эта работа доставляла ей удовольствие, она отдыхала за ней. А сейчас, расстроенная, нервничала, часто вздыхала.
— Мама, — не выдержала тягостного молчания Наташа, — ты больше нас не пустишь, да?
— Как не пущу! Пущу. Только вот досадно, что есть еще на свете люди, которые могут обидеть ни за что, ни про что.
Колька угрюмо отодвинул тарелку.
— Нас никто не обижал, тетя Маша. Нас везде хорошо встречали. Это я подрался! — последние слова он произнес с каким-то отчаянием, решив: «будь, что будет».
— Только и всего, — рассмеялась Мария Ивановна. — А я, старая, грешным делом, нехорошо на людей подумала: не с охотой, мол, помогают. Ан нет, ошиблась. Люди-то лучше, чем я о них думала. А драки промеж мальчишек — дело обычное. Ну, полно вам сидеть без дела, беритесь-ка за ложки, пока суп не остыл…
Наташа слушала мать, глядя в сторону. Иногда у девочки мелькала озорная мысль рассказать, что она тоже участвовала в драке, но боязнь огорчить мать удерживала ее.
К концу обеда Колька сообщил Марии Ивановне:
— Тетя Маша, а нас дядя Глеб пригласил поработать на Волге, попилить.
— Хорошее дело… Ну, я поднимусь наверх, чай отнесу.
Ребята знали: это для Острова.
Минут через десять Мария Ивановна вернулась.
— Уехал, — махнув рукой, недовольно сказала она, — вызвали новый госпиталь смотреть. Еда-то у него на самом последнем месте. Телефоны без конца уши надрывают, от народа отбоя нет. Дверь не закрывается. Город-то в опасности. К Андрею Ивановичу люди-то и идут. Одни докладывают, другие просят топливо для заводов, третьи — насчет амуниции и пушек. Голова кругом может пойти: каждого пойми, с чем пришел, разберись… Да что это я? — спохватилась Мария Ивановна. Но, одевая пальто, опять заговорила:
— Обшивать армию мастериц не хватает. Сбегаю-ка я, ребятишки, к знакомым бабонькам, пускай помогут. Ну, а вы не очень-то балуйтесь, садитесь-ка лучше за книги.
Вернулась Мария Ивановна, когда совсем стемнело. По выражению ее лица ребята сразу поняли, что она довольна. Сметая веником снег с сапог, она рассказывала, что многие домашние хозяйки согласились помочь Красной Армии.
— Только вот плохо с нитками, нет их в городе, — озабоченно закончила она. — Не знаю, как и быть.
— А где же их можно достать? — спросил Колька.
Мария Ивановна пожала плечами.
— Не знаю, Коля, поживем — увидим, а сейчас пора спать! Стелите-ка свои постели.
Наташа, показывая взглядом на мать, тихо стала шептать что-то Кольке.
— Обязательно, — с жаром ответил он.
— Значит, утром, да?
— Да.
Дети улеглись.
Мария Ивановна поправила на их постелях колючие солдатские одеяла и погасила свет.
Глава 18. Накануне именин
На следующий день к ним забежал Глеб Костюченко. От его крупной, крепко сколоченной фигуры, широких, размашистых движений и громкого голоса в комнате сразу стало тесно и шумно. Он много шутил, щекотал отбивавшихся Кольку и Наташу.
— Мария Ивановна, — говорил он, — ну и дали мы им.
— Кому?
— А вы разве ничего не слыхали? Ай-ай-ай, какая отсталость! Наши вышибли белопогонников из Губовки и Барановки. Всыпали им… Солидные трофеи: орудия, пулеметы, винтовки. В общем — склад. Ну и людишек прихватили. А красноармейцы на фронте взяли и стишки сочинили. Как раз в точку, ловко получилось. Сегодня в газете напечатали.
Рассказывая, Глеб сиял так, словно сам участвовал в разгроме белобандитов.
Наташа затеребила его за рукав бушлата.
— Расскажите, дядя Глеб, расскажите стихи.
— Наташа, понежнее, последний бушлатишко разорвешь, в тельняшке оставишь, — отбивался от нее Глеб Дмитриевич. — Мария Ивановна, умоляю, защитите меня от нее.
Мария Ивановна с напускным огорчением всплеснула руками:
— Не обижай, доченька, моряка, не обижай, милая, он у нас слабенький, хиленький, маленький — полкомнаты занял.
Все дружно рассмеялись, а громче всех — Глеб.
Наконец Костюченко многозначительно прищурился и вытащил из кармана газету:
— Слушать меня, только чур не перебивать, а то собьюсь с курса.
— Не будем! — закричали Колька и Наташа.
— Отставить. Начинаю:
Французам и британцам,
И всем американцам,
Душителям Руси,
За пушки, пулеметы,
Винтовки, самолеты —
Огромное мерси!
Что новое сраженье,
То новое снабженье.
Военного добра —
Высокая гора!
Спасибо вам, бароны,
За ружья и патроны,
Снабжай через беляка
Армейца-храбреца.
Дети развеселились, Наташа громко распевала: «Спасибо вам, бароны, за ружья и патроны…»
Глеб поднял руку:
— Концерт окончен! — сунув Марии Ивановне небольшой пакет с рыбой, Глеб Дмитриевич поздравил ее с днем рождения, напомнил ребятам, чтобы завтра с утра явились на Волгу на распиловку дров и ушел…
Еще вечером Наташа и Колька договорились написать Марии Ивановне поздравительное письмо. И теперь, улучив минуту, когда она вышла, сели за стол.
— А как же начнем? — спросила Наташа, очищая бумажкой перо. — Только не думай долго, а то мама придет.
— Как же не думать? — говорил Коля, мучительно ища первые слова. — Как начать?
Они посмотрели друг на друга и погрузились в размышления.
— Вот что, — предложил через некоторое время Колька, — давай так…
— Знаю, знаю, — закричала Наташа, — подожди, я сама, я первая скажу, да. Слушай… «Дорогая наша мама»… писать?
— Нет, — решительно пережил Колька. — Лучше будет как оно по правде, пиши: «Дорогая мама и тетя Маша…» Согласна?
Наташа кивнула головой.
— Тогда пиши… Ну, что ты так медленно, — Колька торопил Наташу, боясь, что все мысли вылетят у него из головы. К тому же каждую минуту могла зайти Мария Ивановна. — Ну, скоро?
— Да что ты привязался? Садись сам пиши. Строчит, как швейная машинка, а я поспевай. Видишь, стараюсь, буквы покрасивее вывожу, ну, смотри, видишь, да?
— Причем тут швейная машина? — с обидой отодвинулся от нее Колька. — Я тоже хочу, чтобы лучше получилось.
Он загрустил. Нет его матери. Ее дня рождения уже не праздновать. Они всегда отмечали это событие. Последний раз Колька принес ей сирень. Мать прижала к лицу цветы, вдыхала их аромат и гладила по голове Кольку. «Милый ты мой», — несколько раз повторила она.
По Колькиному лицу Наташа догадалась о его настроении. Она мягко коснулась его руки.
— Ну, давай… Я поспею, можешь говорить быстро-быстро, как пулемет.
Они написали:
— «Дорогая мама и тетя Маша! Сегодня вам исполнилось пятьдесят лет. Мы любим вас и желаем много-много счастья!»
Поставили свои подписи. Сперва Наташа, а затем Колька. По нескольку раз перечитали написанное, остались довольны.
— Хорошо, — сказала Наташа.
— Ничего не скажешь, — согласился Колька.
Особенно понравился конец письма, то место, где говорилось: «желаем много-много счастья».
После полудня пришла Мария Ивановна, прочитала лежавшее на комоде письмо, украшенное по бокам цветами, нарисованными Наташей, прижала к себе ребят и крепко расцеловала их. Наташа застеснялась:
