«Фёдора же Никитича с братьями и с племянником с князем Иваном Борисовичем Черкасским не единожды приводили к пытке», — утверждает «Новый летописец». Более нет никаких указаний на процедуру дознания и её результаты. Нет данных и о том, что указанные лица — Фёдор Никитич и его племянник Иван Черкасский^^^ — физически пострадали при дознании, а такое часто случалось. Никаких телесных недостатков у них потом не наблюдалось, и они прожили после тех мытарств долго: Фёдор-Филарет преставился в 1633 году, а Иван Черкасский в 1642 году.
О судьбе Ивана Черкасского, который при Царе Михаиле Фёдоровиче в 1630-х годах станет фактическим главой государственного управления, следует сказать особо. Он родился около 1580 года и в 1598 году в качестве стольника подписался под соборным определением о призвании Бориса Годунова на Царство. Князь Черкасский был взят вместе с Романовыми^^^. Уже потом выяснилось, что старобоярский дом князей Черкасских часто посещал Григорий Отрепьев, который служил у Романовых. Исходя из знакомства будущего Лжедмитрия с Романовыми, некоторые авторы предполагают, что именно этот факт мог стать поводом для разгрома Романовского клана. Но думается, что это слишком вольная интерпретация. В 1600 году, когда начало раскручиваться это дело, будущий самозванец ещё был никому не известен, и даже не вполне ясно, находился ли он в России или уже бежал в Польшу.
Боярский приговор, состоявшийся в июне 1601 года, определил князю Ивану Черкасскому самую высшую меру наказания, какая только была применена в этом процессе: имение его было «отписано на Государя», а самого его решено было сослать в Сибирь на житье; туда же были сосланы только двое из выдающихся представителей рода Романовых — Иван и Василий Никитичи. Однако пристав, везший князя Ивана Борисовича в ссылку, получил приказание оставаться со своим узником до царского указа в Малмыже на Вятке. 28 мая 1602 года Царь указал быть князю Ивану Черкасскому и дяде его Ивану Никитичу Романову на государевой службе в Нижнем Новгороде; пристав должен был везти князя Ивана из Малмыжа в Нижний нескованного и смотреть, чтобы он ни во время пути, ни в Нижнем ни в чём не нуждался и никакого «лиха » над собой не учинил. В Нижнем Новгороде князь Черкасский должен был «жить до указа», который и вышел 17 сентября 1602 года: Царь Борис «пожаловал» князя Ивана и Ивана Никитича Романова, велел их «взять к Москве», куда князь Иван и был привезен в ноябре того же года.
Возвращаюсь к поставленному ранее вопросу: были ли добыты в ходе следствия некие компрометирующие Романовых показания, уличающие их в злоумышлении против Царя, то есть в государственном преступлении особой тяжести? Точного ответа нет. Можно предположить, что что-то всё-таки обнаружилось, но что именно, так и осталось не ясным. Получается, что в итоге остались только «коренья»? Думается, что не только. Ведь существовали какие-то «изветы »^^^ служащих на своих господ, их «рабов и рабынь », по лексике «Нового летописца », которых «подучали » доносить.
Здесь уместно сказать о следующем. Трудно сомневаться в том, что Борис Годунов боялся отравления. В ту эпоху отравление было, так сказать, инструментом «политической борьбы» как у нас в стране, так и за рубежом. Разговоров об этом всегда было много, но подлинных фактов почти и нет. Ясное дело: подобные чёрные дела никогда не афишировались.
Но вот что установлено доподлинно: Царский род повергался целенаправленной травле на протяжении нескольких поколений. Вскрытие царских и великокняжеских могил в Кремле и проведённые потом биохимические исследования показали с неотвратимой очевидностью, что в тлене, волосах, одежде и даже на стенках саркофагов почти во всех случаях выявлено превышение содержания мышьяка и солей ртути в разы против нормы. Фактически подобные показатели были несовместимы с жизнью. Царей травили, и они травили своих врагов и злоумышлителей, хотя, как уже говорилось, в последнем случае ничего определённого установить и нельзя. Таковы были нравы эпохи, таковы были «инструменты» политической борьбы.
Борис Годунов не мог не бояться отравления. Он вообще последние годы своего царствования чувствовал себя не очень хорошо: мучили головные боли, подагра и бессонница, а порой был так слаб, что его выносили на публику в кресле. Никто никогда не узнает, было ли это естественным следствием многолетнего переутомления, или здесь не обошлось без неких зелий. Прах же Бориса Годунова практически не сохранился, о чём раньше уже упоминалось, так что никакие экспертизы в данном случае невозможны в принципе.
В то же время известно совершенно точно, что Борис Годунов держал при своей особе штат лекарей-немцев; к немцам он вообще питал особое расположение. Выпускник Лейпцигского университета и зять известного наёмника Конрада Буссова — Мартин Бер (1577–1646) несколько лет прожил в Немецкой слободе и в своих воспоминаниях оставил полный список царских врачей. «В 1600 году Борис вызвал из Германии несколько аптекарей и докторов медицины, — писал Бер. — Сверх того, по желанию Царя, Английский посланник уступил ему своего собственного медика, родом баварца, Христофора Рейтлингера, врача весьма искусного, знавшего разные языки. Доктора же, прибывшие в Россию из Германии, были: Давид Васмер, Генрих Шредер из Любека, Иоанн Гилькен из Риги, Каспар Фридлер из Кенигсберга да студент медицины Эразм Венский из Праги. Все они должны были пользовать только Государя, не смея лечить никого из посторонних; самый знатный боярин не иначе получал от них пособие, как с дозволения Его Величества.
Врачи полностью содержались за царский счёт и имели годовое жалованье в 200 рублей, что по тем временам было огромной суммой. Однако пора вернутся к Романовской истории.
Чтобы несколько прояснить основу сюжета — почему Борис Годунов сподобился разгромить старобоярский клан Романовых, следует обратиться к запискам иностранцев. Закордонные пришельцы непременно фиксировали все слухи и сплетни о правителях, циркулировавшие в столице Московии. Анализ подобных слухов помогает понять систему бытовавших представлений и суждений времени. У Конрада Буссова можно найти следующий пассаж:
«Царица Ирина Фёдоровна, родная сестра правителя, обратилась к своему супругу с просьбой отдать скипетр её брату, правителю (который до сего дня хорошо управлял страной).
Но Царь этого не сделал, а протянул скипетр старшему из четырех братьев Никитичей, Фёдору Никитичу, поскольку тот был ближе всех к трону и скипетру. Но Фёдор Никитич его не взял, а предложил своему брату Александру. Тот предложил его третьему брату, Ивану, а этот — четвертому брату, Михаилу, Михаил же — другому знатному князю и вельможе, и никто не захотел прежде другого взять скипетр, хотя каждый был непрочь сделать это. А так как уже умиравшему Царю надоело ждать вручения царского скипетра, то он сказал: “Ну, кто хочет, тот пусть и берёт скипетр, а мне невмоготу больше держать его”. Тогда правитель, хотя его никто и не упрашивал взять скипетр, протянул руку и через голову Никитичей и других важных персон, столь долго заставлявших упрашивать себя, схватил его. Тем временем Царь скончался...
Конечно, вся изложенная история выглядит фантастически. Никакого «дележа» «скифетра Росейского Царствия» у постели умирающего Фёдора Иоанновича не было, да и не могло быть. Подробнее об этом говорилось выше, и повторяться нет надобности. Но что здесь примечательно: Буссов озвучивает мысль о законном правопреемстве Романовых, и первого среди них — Фёдора Никитича, на занятие российского престола. В то время как Годунов выставляется «захватчиком», узурпатором, присвоившим себе царский венец неправедно. Ни о каком избрании на Царство, о выражении «воли Земли Русской » тут уже не говорится; об этом вообще не вспоминали не только в Немецкой слободе, где жил Буссов, но и в боярских хоромах.
Трудно предположить, чтобы такие «баловни судьбы», как Никитичи, считавшие себя первыми среди прочих, не испытывали досады от того, что царский венец их род миновал. Конечно, никому из них не приходило в голову, что фактически Борис Годунов получил корону не из рук Фёдора Иоанновича, а из рук Царицы Ирины, своей родной сестры. И здесь о «царском корне», которым так всегда тщеславились Романовы и их апологеты, вообще речи вести нельзя.
