До сего дня неведомо, от кого Горсей получил подобные сведения; самого его около царских покоев, что называется, и «близко не стояло». Оставим в стороне гадания и зададимся вопросом: могли вообще возникнуть у Годунова и Вельского намерения «додушить» умирающего Царя, у которого случилось, по всей видимости, кровоизлияние в мозг, или инсульт? Никто не поручится за то, что ни тот ни другой в глубине души не хотели бы избавиться от надзора и «всевидящего ока» Грозного Царя. Они не просто его боялись, а перед ним трепетали, как и все прочие лица, включая и иностранных послов, оказывавшихся рядом с Иоанном Грозным. Но одно дело — трепетать, а другое дело — отважиться на цареубийство, совершить страшный грех перед Богом. Вопрос так и остаётся открытым. Другие источники и свидетельства версию Горсея о насильственной смерти Царя не подтверждают.
С православной точки зрения утверждения о насильственной смерти Первого Царя кажутся невозможными. Грозный ведь перед кончиной принял постриг, «великую схиму», а постриг над мертвыми не совершается, это — каноническое преступление. Значит, никакой «подушки» не было.
Однако существует ещё один, уже русский источник — «Московский летописец», составленный во второй четверти XVI века, почти через полвека после кончины Грозного, в котором говорится, что Царю «дали отраву ближние люди. Духовник Царя Феодосий Вятка возложил на него, умершего Государя, иноческий образ и нарёк его во иноках Ионой »^'*^ Здесь уже говорится не об «удушении», а об отравлении. Правда, эту фразу предваряют слова «нецыи глаголют», то есть «некоторые говорят», но многие сочинители на это не обращают внимания и уверенно пишут, что Царя постригли уже мёртвым. Иначе говоря, Митрополит Дионисий, духовник Вятка^"** и приближённые творили чёрное дело, стараясь обмануть Господа!
Современный исследователь в этой связи написал: «Если он был удушен руками или подушкой либо отравлен ударной дозой единовременно, то вопрос пострига отпадал сам собой. Но гробокопатели нашли в 1963 году Царя облачённым в великую схиму. Предсмертный постриг подтверждает большинство авторитетных источников». Это совершенно верно. И далее, комментируя возмутительные идеологические манипуляции с фактографией руссоненавистников всех мастей, автор восклицает, что в поле зрения у них попадает только один источник, в который «вцепились все, кому ненавистен был не какой-то конкретный Царь, а сама идея Самодержавия, Монархии, Русского Царства. Им рыться в отбросах, оставленных всевозможными врагами России, да на диссидентских помойках — самое разлюбезное, привычное дело»^"·^. Сказано, может быть, излишне эмоционально, но по существу — абсолютно точно.
Вот типичный образец летописного изложения событий: «В ту же зиму Царь тяжело заболел и, чувствуя близость смерти, повелел Митрополиту Дионисию себя постричь; и нарекли ему имя Иона» («Новый летописец»). Или вот скупые строчки из «Пискаревского летописца»: «Лета 7092-го преставился Царь и Великий князь Иоанн Васильевич всеа Русии месяца марта в 19 день, с середы на четверг, за пять часов до вечера; а жил 54 лета; а положен во Архангеле, в пределе, на Москве»^^^. Вообще, о каком-то насилии над Первым Царём ни один из русских источников не упоминает. «Московский летописец» упоминает только как слух, который не может явиться документальным подтверждением. Через годы, когда сначала исподволь, а потом и публично начнётся кампания по дискредитации Бориса Годунова, давний слушок оживёт и пойдёт гулять по свету.
В этой истории для нас важен один аспект. Иоанн Грозный умер ещё далеко не старым человеком; ему в августе 1584 года должно было исполниться 54 года. В понятиях того времени это был пожилой, но ещё не старый мужчина. Мало кто знал, что в ту зиму Грозный много болел, чувствовал себя из рук вон плохо; приступы слабости одолевали, а порой головокружения такие случались, что без посторонней помощи и ступить шагу не мог. Близким трудно было не предположить, что Царь «угасает». Конечно же, об этом не говорили, тема о здоровье Царя была наглухо закрытой и навсегда запретной.
Когда же колокола московских церквей, зазвонив все разом, оповестили москвичей о событии — преставился Царь, то наступила оторопь. Иоанн Васильевич, Царь Грозный, но справедливый, так долго правил, все так к нему привыкли! Казалось, что он будет на престоле всегда. В Москве уж людей-то не осталось, кто бы помнил правление другого Самодержца. И вдруг, как громом, поразила весть: Царя больше нет! Когда первое ошеломление прошло, то сразу же возникли разговоры: Царя «извели», его «погубили » злобные, «близкие люди ». Как-то само собой и имя главного «злодея» прозвучало и стало передаваться из уст в уста ■— Богдан Вельский.
При жизни Иоанн Васильевич назначил «опекунами» к Фёдору, его «близкими советниками», их иногда ещё называют «регентами», четырех именитых лиц: дядю Фёдора Никиту Романова-Юрьева, князя Ивана Мстиславского, Богдана Вельского и князя Ивана Шуйского. Завещание Грозного, как отмечает исследователь, «нанесло смертельный удар честолюбивым замыслам Годунова »^^ Впрочем, вопрос о том, было ли в регентском совете четверо или пятеро лиц, остается нерешённым. В некоторых источниках Ворис Годунов фигурирует в составе совета. Об этом, например, уверенно пишет Джером Горсей. Так или иначе, но придворный расклад резко поменялся, когда после погребения Иоанна Грозного на третий день по кончине у стен Кремля оказалась бушующая толпа недовольных, требующая выдачи Богдана Вельского.
В «Новом летописце » об этом событии говорится как о «дьявольском умышлении », так как именно дьявол «вложил в людей мысль, будто Богдан Вельский со своими советниками извёл Царя Иоанна Васильевича, а ныне хочет бояр перебить и хочет отнять у Царя Фёдора Иоанновича Царство Московское для своего советника »^^^.
Как уже говорилось ранее, «Новый летописец» насквозь пропитан просто патологическими антигодуновскими настроением, а потому составители и додумались написать, что Вельский хотел «похитить престол», но не для себя, а для своего «советника», под которым мог подразумеваться только Ворис Годунов. Никто из других ненавистников Годунова подобного буйства фантазии не демонстрировал; в этом отношении «Новый летописец», который, напомним, был создан под покровительством Патриарха Филарета, превзошёл всех. Однако толпа пришла всё-таки требовать «голову» Вельского, а не Годунова; ведь именно на него пало подозрение в погублении Царя Иоанна Васильевича.
Почему такая ненависть была именно к Вельскому? Никто вразумительно эту коллизию не разъяснил, но, думается, здесь можно высказать предположения, основанные на некоторых косвенных данных. Вельский был молодой выдвиженец, вознесшийся до самых царских чертогов, сопровождавший Царя Иоанна Васильевича на всех выходах и приёмах. Его видели постоянно многие тысячи глаз, и к моменту смерти Самодержца его имя было хорошо известно, как хорошо была известна и его манера жизни. Ничего, кроме осуждения, она вызвать не могла. Не имевший «ни чина, ни звания». Вельский постоянно появлялся в дорогих, расшитых золотом одеждах, весь обсыпанный драгоценными камнями. Ездил же всегда на лучших лошадях, гонял во весь опор, и говорили, что погубил он своей шалой ездой не одну душу христианскую.
Русские могли бы многое понять и простить, но только не бесстыдное выпячивание своего богатства. Знатности нет, род ведь его «неказистый», а как чванливится? Шишок, он и есть шишок (выскочка). Вельский стал как бы символом всего плохого и неприятного, что глаз народный различал у «сильных мира». Потому и пришли люди под стены Кремля и стали требовать выдачи «злодея-душегуба» Вельского, угрожая в случае отказа начать штурм Кремля, ворота которого вовремя успели запереть изнутри.
Точно неведомо, что творилось в тот роковой момент в Кремле в окружении нового Самодержца Фёдора Иоанновича, но можно быть почти уверенным, что там царило паническое настроение. Передавали потом, что Вельский рыдал, побежал скрываться то ли на двор к Митрополиту, то ли в опочивальню государя; в этом пункте свидетельские показания расходятся. Но одно несомненно: «баловень судьбы» теперь воочию узрел приближение страшного конца. Но до этого не дошло. Царь велел послать к бунтующим делегацию, возглавлявшуюся князьями Мстиславским и Шуйским, которая и объявила царскую волю: Богдан Вельский ссылается в Нижний Новгород. Страсти начали затухать, и мятежная толпа во главе с «детьми боярскими» Ляпуновыми и Кикиными отошла от Кремля и быстро рассеялась.
