Окончательное разочарование в «верных слугах» произошло у Царя весной 1571 года, когда Крымская орда под водительством Девлер-Гирея (1512–1577), численностью до 100 тысяч человек, в очередной раз вторглась на Русь. Этого нашествия в Москве опасались. Царь ещё ранее распорядился устроить сторожевую службу на границах Руси, однако к маю, когда и началось вторжение, пограничная служба ещё не была полностью создана. Крымцы быстро «доскакали » до реки Оки, а затем окольными путями, которыми их вели предатели-перебежчики, знавшие расположение русских войск, вышли к Москве с запада и укрепились в селе Коломенском. Татары разгромили опричные отряды, причем Царь чуть не попал в плен и ему пришлось срочно перебираться в Александрову слободу. С армией земского набора того не получилось. Воевода Иван Вельский с земским воинством сражались столь самоотверженно, что крымцам пришлось отступить.
Крымцы самой Москвы не взяли, но устроили грабеж и пожар в посадах, в силу чего Москва выгорела почти полностью. Число погибших исчислялось десятками тысяч; Н. М. Карамзин даже называл цифру — 800 тысяч, которая кажется баснословной.
Царь испытал потрясение, неизбежно повлиявшее и на его кадровую политику. Со второй половины 1571 года она приобретает новые черты, а ненависть к старобоярским кланам постепенно проходит. Удельная аристократия была фактически сокрушена, а оставшиеся в живых отдельные её представители не являли никакой угрозы. «Перетряхивание» служилого люда давало о себе знать: ропота и злоумышлений больше не открывалось. За последние шесть с лишним лет царствования Иоанна Васильевича (1578–1584) на Руси вообще не было ни одной смертной казни по царскому повелению.
Первый Царь начинает «возвращать милость» к детям и родственникам тех, кто ранее был в опале. Стал «желанным» для Царя боярин Петр Пронский, отец которого был умерщвлен. Возвращены были в «ближнюю службу» Никита Одоевский, сестрой которого была жена Владимира Старицкого, князь Андрей Хованский, двоюродный племенник ненавистной Царю Евфросинии Старицкой, князь Василий Суздальский, князь Иван Андреевич Шуйский и другие. Милости царские распространились и на детей Фёдора Басманова, одного из руководителей Опричнины, казненного по приказу Царя: они вернулись из ссылки, и им были возвращены отцовские вотчины. Осенью 1572 года Иоанн Васильевич отменяет Опричнину и само это слово запрещает даже упоминать.
Годуновы — Дмитрий Иванович и его племянник Борис — не пострадали в грозные опричные годы. Мало того, Дмитрий Годунов сделал заметную «разрядную карьеру». В Александровой слободе он исполнял роль постельничего, став после отмены Опричнины главой Постельного (точнее — Постельничего) приказа, то есть вошёл в разряд высших чиновников. Эта должность вводила человека в близкий семейный царский круг. Постельничий — должность учреждённая Иоанном Грозным — не только заведовал «постелью » Государя, то есть обустройством личных царских покоев, но и хранил царскую печать «для скорых и тайных дел», отвечал за охрану Царя в ночное время и даже обязан был почивать рядом с Государем. Это был близкий царский служащий, не только личный слуга, но и секретарь. В его распоряжении находился штат подчинённых, обслуживавших повседневные нужды Царской семьи. Кроме того, он ведал личной охраной государя, подбирал надёжных людей.
Дмитрий Годунов занял должность главы Постельничего приказа в 1565 году, после внезапной смерти руководителя приказа Ивана Наумова. Никто не знает, каким образом Дмитрий Годунов так приглянулся Первому Царю, что он его допустил до своих апартаментов, куда вообще редко кто допускался, и делил даже с ним ночлег. Для этого надо было быть человеком весьма неординарным; неглупым, скорым в исполнении, услужливым до самозабвенной преданности, беспрекословным. Надо было стать в глазах Царя «своим». Обязательно надо было являть и признаки благочестия, соблюдать православный повседневный обряд в мельчайших подробностях. Первый Царь знал каноны, молитвы, службы назубок и на литургиях не терпел никаких отступлений.
В литературе существует точка зрения, что в качестве начальника приказа Годунов-старший сблизился с Малютой Скуратовым (Григорием Скуратовым-Вельским). Подобное логическое построение вполне уместно. Ведь фактически Дмитрий Годунов являлся ближайшим советником, точнее говоря, «наушником» Царя, к которому имел доступ постоянно. А Григорий Скуратов-Вельский, как истинно преданный, даже говорили, «по-собачьи преданный» Иоанну Грозному, не мог игнорировать влиятельного руководителя Постельничего приказа. Когда это сближение произошло, точно неизвестно, но очевидно, что не ранее конца 60-х годов, когда Скуратов начал выдвигаться на первые роли в Опричнине. Здесь самое время представить этого человека, которому навеки отведена на скрижалях истории роль злодея, которого Н. М. Карамзин величал «лютым кровопивцем».
О Григории Скуратове-Бельском всегда писали часто, писали все кому не лень, представляя его жестоким и беспощадным человеком. На то есть бесспорные причины; он стал олицетворением всего плохого, злого и несправедливого, что принесла Опричнина. Но при всём том не может не удивлять отсутствие фактических данных об этом деятеле. Не известны ни место рождения, ни происхождение, ни дата рождения.
По горькой иронии судьбы даже место погребения не сохранилось, хотя он по царскому повелению с почестями в январе 1573 года был похоронен в богатом Иосифо-Волоцком монастыре под Волоколамском. Григорий Скуратов-Бельский погиб от вражеской пули при штурме ливонского города Вейсенштейн (ныне Пайде в Эстонии). Царь явил неслыханную милость к вдове верного слуги; ей было назначено «государево содержание », или проще говоря — пенсия. Это первый «пенсионный случай» зафиксированный в Русской истории...
До того, как Малюта «развернулся» в опричной среде, он был никому не известным и неинтересным человеком. В начале Опричнины он никакой заметной роли не играл и первый раз в разрядных книгах встречается под 1567 годом, когда по время похода Царя на Ливонию упомянут в качестве «головы» (сотника) опричного войска. Должность была невелика, но его звёздный час наступил двумя годами позже, когда возникло «дело Старицких».
Владимир Андреевич Старицкий (1533–1569) имел знатное происхождение: внук Великого князя Московского Иоанна III, двоюродный брат Иоанна Грозного, один из последних удельных князей, владелец Старицкого удела. Старицкие по праву первородства всё время являлись угрозой для центральной великокняжеско-царской власти. Все недовольные Иоанном Грозным видели во Владимире Старицком альтернативу авторитарному правлению Иоанна Грозного; вокруг них всегда группировались осколки старой родовой аристократии, мечтавшие о реставрации боярско-родовой вольницы. На Владимира Старицкого и его мать, гордую и непреклонную Ефросинию Старицкую (урождённая княжна Хованская) не раз поступали доносы, где они обвинялись в злоумышлениях против Царя.
Иоанн Грозный не единожды прощал родственников, брал с них покаянные «слова » и клятвы преданности, но проходил время, и опять в кругу Старицких начинали роиться царские недоброжелатели, опять в их среде звучали «непригожие речи ». «Проблема Старицких» много лет занимала и волновала Первого Царя, понимавшего, что без разгрома этого «гнезда злоумышлителей» за дело державного строительства нельзя быть спокойным. Именно князь Владимир и его «злобесивая » матушка^^^ являлись знаменем и надеждой всех врагов, как внутренних, так и внешних. Но их просто так не настигнешь, злоумышления не отроешь; хитрые, «как бестии».
Вывел же «на чистую воду» Старицких именно Малюта Скуратов в 1569 году. В это время он возглавлял уже опричное «сыскное дело», а среди его осведомителей оказался царский повар, некий Молява, признавшийся, что Старицкие дали ему денег и яд, чтобы он отравил Иоанна Грозного. Были найдены и 50 рублей — для того времени для простого человека деньги огромные —- и белый порошок. Царь сам «снимал» показания с повара и убедился в его правоте. Старицких — сына и мать — схватили и казнили. Дети же князя Владимира под царскую кару не попали.
