Важная деталь: Клешнин был близким родственником Нагих: его дочь вышла замуж за одного из «героев» Угличской истории Григория Фёдоровича Нагого. Так что «близкие отношения » у него могли существовать не только с Годуновым, но и с его заклятыми врагами! Следует ещё прибавить, что якобы «сердечный друг» Годунова окольничий Клешнин вскоре после восшествия на престол Бориса Годунова уходит в монастырь, принимает схиму с именем Аевкий и умирает в 1599 году. Однако вернёмся к повествованию «Нового летописца».
Годунов и его советники во главе с Клешниным не оставили своих смертоубийственных планов, невзирая на то что Сам Господь спасал Царевича. Из этого тезиса неизбежно должен следовать вывод, что все они — слуги антихриста. Подобный сокрушительный аргумент вырисовывается из следующего фрагмента, в котором рассказывается, как подыскивались губители. Здесь главным заводилой выступает Клешнин, который говорил Борису: «Не скорби о том (что не может найти убийц. — Л.Б.), есть у меня братья и друзья, будет.твоё желание исполнено». Среди «друзей», готовых пойти на чёрное дело, чтобы угодить Годунову, сыскался только один — Михаил Битяговский, в «которого вошёл дьявол».
Далее следует патетический пассаж, где проводятся немыслимые с позиции христианского правоверия аналогии: «И как вошёл сатана в Иуду Искариота, и тот пошёл к иудеям, говоря: “Что мне дадите, чтоб я вам предал Иисуса?”; они же поставили ему тридцать сребреников, и он начал выжидать, чтобы предать Иисуса, — так и сей окаянный Михаил, замыслив на своего государя, на такого чистого агнца, вошёл к Андрею Клешнину и возвестил ему: “Я хочу вашу волю сотворить”». Узнав об этом, Борис Годунов «пришёл в великую радость» и «обещал воздать ему большую честию, и, одарив его, отпустил в Углич, да с ним же отпустил сына его Данилку да Никиту Качалова, и велел им ведать в Угличе всё. Они же вошли в Углич, как волки, пыхающие на праведного, и пришли в Углич вскоре, и начали всем владеть».
Картина заговора полностью нарисована. Если оставить в стороне исторические разыскания, забыть о документах эпохи и обратиться к данному повествованию с позиции обычного человеческого здравого смысла, то вся сюжетная конструкции обратится в прах. Откуда взяты все эти броские детали секретных переговоров, прямая речь и заявления участников? Кто это описал, удостоверил, какими документами и когда подтвердил? Ответ может быть только один: никто, ничем и никогда. Это — художественное произведение, отстоящее куда дальше от истории, чем, скажем, «Борис Годунов» А. С. Пушкина. Всё это — не описание события, а изложение последующего пристрастного восприятия его.
Когда Филарет и его безымянные «писцы» составляли «правильный» исторический свод, то никого из участников и очевидцев тех давних событий — прошло ведь сорок лет — не было давно на свете. Можно было писать всё, что угодно, не опасаясь никаких разоблачений. Да и кто бы посмел высказаться против воли Патриарха! Подобное являлось в нормах того времени не только святотатством, но и государственным преступлением. Конечно, невозможно установить, верил ли сам Филарет вопиющим бредням «Нового летописца». Но это и не самое главное. Ведь Филарету требовалась не правильная история, а исключительно «нужная». Поражает другое.
Если для Филарета история с Угличем всё ещё была живой, всё ещё была «актуальной», то для историков, писавших свои труды через века — тут уже, казалось, не могло быть никакой злободневности, заставлявшей выдавать желаемое за истинное. Но ведь выдавали, да и до сих пор некоторые выдают!
В этом месте необходимо ещё раз вернуться к «Иуде » — дьяку Михаилу Битяговскому, который, как и его сын Даниил, значились в «Новом летописце», как и во многих иных сказаниях, в числе главных участников убийства Царевича Дмитрия. Ранее Битяговский служил помощником управляющего Казанским краем, а затем был назначен управляющим «земской избой» в Угличе. Здесь важно подчеркнуть один сущностный момент: Битяговский оказался в Угличе совсем не для вершения «злого дела», а для того, чтобы навести порядок в управлении хозяйством «Царицы Марии ». Она и её родня широко жили в Угличе, обдирая жителей Углича и уезда, что называется, «до нитки». Средств не хватало, и Нагие вводили новые и новые налоги и поборы, отнимая «последние крохи ». Жалобы и мольбы угличан и вызвали потребность отправить туда человека, который будет рачительно управлять удельным хозяйством.
Естественно, что прибытие Битяговского в «удел» сразу же вызвало неприятие Нагих, они его быстро просто возненавидели, так как он стремился ограничивать разумными пределами потребности «Царицы Марии», её братьев и дядей. Постоянно происходили «стычки» между управителем и Нагими. Последняя сцена имела место за несколько часов до смерти Царевича Дмитрия, 15 мая 1591 года, когда «Царица Мария», как показывали очевидцы, «ругалась с дьяком».
Надо учитывать обязательно, что Битяговского на столь важную должность — управителя «царёва удела » — ни Клешнин, ни даже Годунов единолично назначить не могли. Это требовало согласования с Боярской Думой и самое главное — одобрения Царя Фёдора Иоанновича. Битяговский ведь и числился в Угличе как «государев человек». Но вернёмся снова к изложению «Нового летописца».
В тексте нет обвинений лично Битяговского «в убиении »; он изображается организатором этого дела; непосредственными же исполнителями стали: «окаянная мамка» Цесаревича Волохова, которая сравнивается со змеёй, «прельстившей Еву», её сын Осип, называемый в тексте почему-то «Данилкой ». Именно Осип-Данилка на дворцовом крыльце — в варианте сказания 1606 года дело происходило «на лестнице» — «кольнул ножом праведного по шее и не достал ему до гортани ». Испугавшись содеянного, Осип-Данилко «бросил нож и побежал». Довершить же начатое решились Данило Битяговский да Никита Качалов, которые «заклали, как чистого агнца, юнца восьмилетнего». Затем прибежала мать, «закричала над ним». Вослед случилось невиданное: «О чудо праведное и ужасное, как мёртвое тело трепетало долгое время, как голубь!»
В этом месте «Новый летописец» перестаёт быть собственно летописью, перечнем дел и событий, а помещает жалостливо-елейные пассажи из скоропалительного жития «невинно убиенного» от 1606 года. Из повествования можно узнать, что непосредственные убийцы — Никитка и Данилка, на самом деле Осип, от страха «побежали, и пробежали двенадцать вёрст; кровь же праведного вопияла к Богу и не пустила их; они же окаянные, возвратились назад», а горожане их «побили камнями».
Далее следует очень показательный, в смысле идейной оценки последующих событий, фрагмент. Когда к Царю Фёдору прислали гонца с известием о гибели его сводного брата, то коварный Борис Годунов «велел грамоты переписать, а писать повелел, что Царевич одержим был недугом и сам себя зарезал небрежением Нагих». Эту, «годуновскую» версию якобы и донесли до Царя Фёдора. После этого идёт изложение расследования, проводившегося в Угличе по повелению Царя. О следственной комиссии почти ничего не говорится; упоминается только, что там был Василий Шуйский, Андрей Клешнин и «власти».
Князь Шуйский «начал расспрашивать всех людей града Углича», как погиб Царевич. И все жители «возопили единогласно, иноки и священники, мужи и жёны, старые и юные, что убиен был от рабов своих, от Михаила Битяговского, по повелению Бориса». Просто оторопь берёт от буйства неуёмной фантазии составителей «Нового летописца». Все «вопящие» жители Углича, оказывается, уже точно знали, что Борис Годунов — главный злодей. Но почему же при такой немыслимой осведомленности они не ведали, что его «правой рукой» в этом тёмном деле был тот самый Клешнин, который сопровождал Шуйского?
В тексте как-то невнятно произносится, что когда Шуйский вернулся в Москву, то сообщил «неправедно», что Царевич самоубился небрежением Нагих, за что Нагие и горожане Углича подверглись жестоким наказаниям^^^ Об отпевании и погребении Дмитрия в тексте упомянуто скороговоркой: «Тело же его праведное погребли в соборной церкви Преображения Спаса ». Всё. «Нужная» история написана, и тема считается исчерпанной.
