Только ли полезность является причиной этой симпатии? Мне думается, что пчёлы ассоциируются в нашем воображении с погожим днём, солнцем, цветами и сладостью. Ибо сами они не столь уж сладостны: жестокие и беспощадные по отношению к трутням — которым, кстати, в нашей среде зачастую живётся недурно, — все пчёлы тем не менее почитают матку в отличие опять-таки от человеческой среды, где многие дочери изводят своих матерей, заставляют их готовить и нянчить внучат, а сами развлекаются. Следовательно, этот мир пчёл отличен от нашего, и естествоиспытатели правильно предостерегают от сопоставления его с нашим миром.

Однако трудно нам избавиться от этих сопоставлений; к примеру — раз уж речь о пчёлах — глядя на соты, мы не можем не восхищаться этим сооружением, хоть пчела и не является строителем в нашем понимании; не пользуется ни отвесом, ни так называемым ватерпасом, чтобы помочь себе в определении вертикальности и горизонтальности, не знает ни цифр, ни расчётов, не ведает, что такое кубист, а создаёт шестигранники; словом, строит, причём в современном стиле, экономно, целенаправленно.

И вообще, в нашей жизни мы постоянно сталкиваемся с сравнениями, параллелями и ассоциациями с миром животных, птиц, пресмыкающихся или насекомых. Часто, например, двое господ, разомлевших после пяти-шести рюмок, подсчитывают свои прожитые на белом свете сорок с чем-нибудь лет, приговаривают: «О чём толковать… мы уже старые клячи». Или же, беседуя о ближних, люди говорят: «Это не орёл»; а частенько попросту: «Свинья». У женщин они находят массу сходств с представителями животного мира, говорят ласково: «Мышка», «Кошечка». Порой выражаются изысканно: «Ночная бабочка». О молоденьких девушках отзываются добродушно: «Коза». Домовитая женщина, заботящаяся о своём потомстве, именуется «Наседкой», а для характеристики других пользуются такими заимствованными из зоологии выражениями, как: «Оса», «Выдра», «Змея».

Так сидел я под липой, то размышляя о том, о сём, то предаваясь глубоким раздумьям, подобно пантеисту, пытающемуся проникнуть в сокровенные тайны природы. Наконец, увидев, что великолепный старец направляется теперь ко мне, поднялся. Я поблагодарил его за то, что он разрешил мне отдохнуть под сенью дерев и наблюдать за его интересной работой. И спросил, не пожелает ли он уступить мне немного свежего мёда. Старец ответил, что мёд продаётся по цене масла: литр мёда стоит ровно столько, сколько килограмм масла. Я попросил пол-литра, заплатил, как за полкилограмма масла, банку с мёдом положил в портфель и направился восвояси, насыщенный красотами природы. Дома я поставил банку в шкаф и, не будучи большим любителем мёда, вскоре забыл о своей покупке.

Однажды утром меня посетил племянник, юный студент, находящийся проездом в нашем городе. Желая угостить его завтраком, я в поисках Съестного открыл шкаф и увидел банку с мёдом, приобретённую во время прогулки. Племянник мой специализировался по переработке овощей и плодов. Одним из предметов, которые он изучал, было товароведение.

Племянник посмотрел банку мёда на свет, налил на блюдце воды, затем взял из банки немного мёда и про. извёл примитивный домашний анализ. Юнец хотел показать, на что он способен. И он доказал мне, что мёд этот не чистый, а с большой примесью свекловичного сахара.

«Гм… — подумал я — свекловица тоже ценное растение. А добывает ли сладость из растений пчела или химик-технолог и преподносит нам в форме сахара, который мы затем видим на нашем столе, — это, собственно, безразлично. Правда, поэты предпочитают воспевать цветы, а не свекловицу и скорее отдают в своих стихах предпочтение пчеле, нежели технологу, но… не поэзией единой жив человек».

Так рассудил я, но несколько позже: ибо первые слова, адресованные мною великолепному, величественному старцу по ознакомлению с результатами анализа, были нижеследующими: «Ах ты старый жулик!»

Перевод М.Игнатова

Адвокат говорил о том, что во многих романах, пьесах и фильмах всякого рода уголовники изображаются джентльменами. За свою многолетнюю практику он встречал гораздо меньше таких типов, чем в книгах, в театре и на экране.

Судья согласился с адвокатом: и он в жизни встречал их куда меньше.

Нотариус вспомнил известных героев детских книжек, таких, как Ринальдо Ринальдини или наш Яносик. Они снискали всеобщую симпатию тем, что нападали на богатых, а бедняков оставляли в покое.

Доктор удивился, почему им симпатизировали: то, что они грабили богачей и не трогали тех, у кого нет ломаного гроша за душой, свидетельствует лишь о том, что у них была голова на плечах. Наличие головы на плечах ещё не повод для симпатии.

— Если уж зашла речь о жуликах, — сказал профессор Тутка, — то и я могу кое-что добавить. Я шёл поздним вечером по бульвару на набережной. Приятно прогуливаться, когда тепло, безлюдно, а огни фонарей отражаются в воде. Вдруг кто-то обратился ко мне, погруженному в раздумье:

— Не скажете ли, сударь, который час?

— Пожалуйста, — ответил я и взглянул на часы, — без четверти двенадцать.

Я ожидал, что спросивший скажет мне «благодарю» и пойдёт своей дорогой. Между тем он рассмеялся и воскликнул:

— Вы обескуражили меня, профессор Тутка! Помилуйте… в здешней округе каждому известно, что этот вопрос обычно означает предложение расстаться со своими часами. Я дам вам совет: выбирайте-ка лучше другие места для ваших ночных прогулок. А услыхав подобный вопрос — бейте, если есть сила, или удирайте, если умеете хорошо бегать; если же у вас слабый кулак и хилые ноги — ничего не поделаешь, придётся отдать часы.

— Я не умею бить и удирать. Должен ли я отдать вам часы?

— Нет. Меня разоружили ваша крайняя доверчивость и отсутствие малейшего страха. Попросту говоря, меня подкупила ваша наивность.

«Гм… — подумал я. — Любопытный грабитель: не только не отнимает часы, но ещё даёт полезные советы». Меня заинтересовал этот тип, и я предложил:

— Может, ради такого случая выпьем где-нибудь по рюмочке и немного побеседуем?

— Весьма охотно.

— Только я не знаю ни одного ресторана в здешней округе.

— Я знаю. Покажу.

Мы вошли в какой-то невзрачный кабачок. Наше появление, очевидно, возбудило любопытство собравшейся там публики, ибо многоголосый гомон притих, и все взоры обратились к нам. Но это продолжалось считанные секунды, и все снова принялись есть и разговаривать. Вообще, несмотря на то, что здесь распивали водку и присутствовало несколько девиц, все вели себя благопристойно. Однако у меня сложилось впечатление, что это наш приход повлиял на поведение собравшихся.

Мы выпивали и беседовали. Выпили изрядно, и разговор наш становился всё приятнее. И наконец сделался прямо-таки дружеским: выслушав невинный анекдот о прекрасном поле, мой собеседник разразился смехом, вскочил со стула и, воскликнув: «Позволь обнять тебя!» — заключил меня в объятия и назвал «старым негодяем».

Я счёл, что, несмотря на столь сердечную атмосферу, лучше будет расплатиться и покинуть ресторан. Кивнул кельнеру и попросил счёт. Кельнер поклонился и степенно произнёс:

— Уже заплачено.

— Как это? — спросил я удивлённо.

— Не морочьте себе голову, — сказал мой собеседник. — Вы попали в наш район, в наше заведение. Мы тут хозяева и желаем вас угостить.

Искренне удивлённый столь неожиданным финалом, я направился к выходу. Провожал меня мой гостеприимный хозяин. В дверях он спросил:

— Который час?

Я машинально потянулся за часами, но их не было.

— Гм, грустная история, — озабоченно произнёс он. — А есть ли деньги на такси? Советую ехать отсюда на машине.

Я потянулся к кошельку — не было и кошелька. Спустя минуту мой собеседник вручил мне мои часы, потом кошелёк и похлопал по плечу.

Дорогие друзья! Размышляя об этом приключении, я не пользовался определением «вор-джентльмен», Может, потому, что мне пришло в голову иное определение. Основываясь на своих наблюдениях и на последующем их анализе, я пришёл к выводу, что это был «вор-фигляр», человек уже достаточно пожилой и, как я предполагаю, судя по явному уважению, с которым к нему относились в ресторане, возможно, старейшина этой братии или какой-либо иной крупный авторитет; такой человек уже мог «позволить себе» что-либо: позволить шутку, красивый жест. И безусловно, в тот вечер мой собеседник, как и я, просто прогуливался, ибо нельзя допустить, чтобы он таким образом грабил, то есть спрашивал «сколько времени», а потом вырывал часы. Нет, так поступает мелкое жульё, но не профессиональные воры. Из разговора с мим, хоть он и был со мною очень мил, я заключил, что мой собеседник — это явно чувствовалось — недооценивает интеллектуалистов. Не испытывает к ним враждебности, но и недооценивает. Скажем, какой-нибудь профессор, поэт или что-то в подобном роде может даже существовать на этой земле, но земля, собственно, и без них обойдётся. Примерно такой вывод напрашивался из его слов. Кроме добродушной недооценки интеллектуалистов, я чувствовал ещё, что человеку этому хочется продемонстрировать некое превосходство надо мной, некое преимущество: дружески обнимая меня и произнося проникновенные слова, как было упомянуто выше, он обчистил мои карманы так ловко, что я этого не заметил. Пусть попробует это сделать с таким же блеском какой-нибудь там интеллектуалист!