— Что делать? — раздались перепуганные разноязычные голоса.

— Прыгать! Но только с парашютом! — провозгласил бывалый старец, который, очевидно, многое знал о могуществе пагубной страсти и о том, как следует вести себя, столкнувшись с нею лицом к лицу. Сам он немедленно выбросился из лайнера.

Я последовал его примеру вместе с остальными товарищами по несчастью. Каковы были моё удивление и радость, когда в результате прыжка с парашютом я очутился на крыше трансконтинентального экспресса.

«Значит, мне не придётся блуждать по неведомой чужой стороне, — подумал я. — Этот поезд доставит меня в какой-нибудь город, откуда я продолжу путешествие в нужном мне направлении».

С крыши я без труда пробрался внутрь вагона, осчастливленный подобным оборотом дела. Но счастье было недолгим. Ибо, как я выяснил у перепуганных пассажиров, это был поезд-призрак, мчавшийся очертя голову, без остановок по необозримым просторам обширного континента, в то время как машинист, манкируя своими обязанностями, отдавался без остатка пагубному для остальных путешественников чувству к прекрасной пассажирке купированного вагона…

Мы мчимся до сих пор.

Перевод М.Игнатова

Это случилось в те времена, когда я, будучи ещё молодым исследователем тропиков, бродил по джунглям бассейна Амазонки. Однажды тропическим утром ко мне, отдыхавшему под сенью дерева мамбо на берегу одного из левых притоков великой реки, подбежал сказочно раскрашенный туземец, верный Нагикапу, и, еле переводя дух, изрёк на наречье междуречья:

— На рассвете самка апи приведёт детёнышей к опушке джунглей — тут мы её и выдоим.

Следует отметить, что дойка диких апи предприятие необычайно трудное и опасное. Добровольно они снабжают молоком только свой молодняк и исключительно в тех случаях, когда он имеется. Кроме того, апи охотнее уничтожают смельчаков, нежели позволяют им подоить себя. Менее воинственные самки при виде белого человека дают снятое молоко.

Когда бог Рамогинавабула (так туземцы называют сумерки) наполнил джунгли рычанием хищных зверей, мы с Нагикапу, прихватив бидон для молока и на всякий случай оружие, сели в челнок из коры дерева мамбо и спустились вниз по реке, старательно огибая разинутые пасти аллигаторов. Высадились на опушке джунглей, замаскировались в чаще кустарника лю и стали поджидать апи, подражая хихиканью обезьян-хо-хотуний (чтобы сбить с толку хищников) и отмахиваясь от тропических слепней.

Взошла луна, слепни угомонились, буйствовала симфония джунглей, у нас уже болели животы от усердного хихиканья, а самка всё не появлялась. Обуреваемый сомнениями, что когда-либо увижу вожделенное животное, я тем временем наблюдал за птичкой питу, которая с любопытством поглядывала на нас с веточки. Эти своеобразные птички несутся только на лету, из-за чего их яйца преимущественно разбиваются, а из тех, что падают в воду, выклёвываются черепахи питу. Птичка питу сидела на веточке деревца анго-унго, которое отличается от деревца унго-анго тем, что эти птички садятся лишь на одно из них. К сожалению, орнитологам ещё не удалось установить, на какое именно, поскольку птички питу часто ошибаются.

Моё созерцание пышной тропической природы внезапно прервал ужасающий рёв, и из предрассветной дымки совсем рядом возникла громоздкая туша самки апи, окружённая характерными силуэтами резвящегося у её вымени молодняка. Это был экземпляр, отличающийся повышенной упитанностью, высоком удойностью и чрезвычайной свирепостью. Самка огляделась вокруг и, не заметив нас, прятавшихся с подветренной стороны в чаще кустарника лю, принялась спокойно пастись, издавая благодушное урчание.

Действовать надлежало быстро и по возможности результативно. Прежде всего подползти на животе к самке, желательно сзади, поскольку сзади самки апи видят хуже, чем спереди. Затем моей задачей было бесшумно подставить бидон, а задачей Нагикапу — ловко и незаметно надоить в него молока, создавая у самки впечатление, будто её сосёт молодняк, который, в свою очередь, не следовало тревожить.

Несмотря на безумное напряжение всех нервов, переползая по-пластунски, я не мог не обратить внимания на бесчисленные чудеса, таящиеся среди высоких тропических трав поляны, на которую мы выскользнули, покинув чашу кустарника лю. Вот непромокаемая тропическая лягушка, вот опасный, невзрачный с виду цветочек фу, который испускает ядовитый смрад. А вот удав-кисточник, примитивным кистеобразным хвостом которого туземцы пользуются для намыливания лица перед бритьём… Нет! О боже! Это не кисточник! Это уже хвост апи замаячил в призрачном мерцании заходящей луны!

Я бесшумно открываю бидон и подаю его Нагикапу, ко в ту же самую секунду подлетает птичка питу и по своему роковому обыкновению несётся в воздухе! Яичко падает на спину животного, которое недовольно урчит. Я вижу искажённое ужасом лицо Нагикапу и слышу его сдавленный шёпот на наречье междуречья:

— Бежим!

Когда мы счастливо достигли нашего убежища в зарослях кустарника лю, я заметил, что волосы Нагикапу поседели, и весь этот доселе сказочно пёстрый туземец сделался совершенно бесцветным.

— Проклятая птичка питу! — сказал я. — Всё нам испортила тем, что снеслась не вовремя.

— Птичка питу не виновата… — пробормотал Нагикапу без кровинки в лице. — Мы были на волосок от гибели. Это же не самка, а самец апи!

Перевод М.Игнатова

Однажды новогодним вечером, проводив последних дружков, я вышел из дому малость подышать межпланетным пространством и испить из Млечного Пути. Стою себе упиваюсь и вдруг замечаю: что-то чёрное болтается примерно на высоте десятого этажа корпуса № 5 по улице Краняка и Дивалевича, дом 18. Обсудить это открытие не с кем — улица пуста, словно вымерла. Приходится обсуждать с самим собой:

— Что это там болтается?

Немного погодя я был уже в состоянии ответить на собственный вопрос:

— Мужчина болтается на верёвке, на высоте… два, три, пять… десять, да — десятого этажа.

— Повесился?

— Повесился. Но за ногу. На ноге болтается.

— И к чему бы это за ногу? — продолжаю задавать себе вопросы.

— Кто знает… — отвечаю. — Может, уже настолько потерял голову от расстройства, что уже безразлично было, как вешаться.

А гражданин преспокойно продолжает болтаться вниз головой, на правой ноге. Признаков жизни не подаёт. А может, он в обмороке или просто задумался? Я стоял, теряясь в догадках, а он болтался. Наконец я решил действовать.

— Пойду попробую вытащить его на крышу. Силёнкой бог не обидел, значит, вытащу. Преодолею закон земного притяжения и выволоку голубчика, а там уж разберёмся, кто он таков, живой ли, мёртвый, и тому подобное.

Лифт, к счастью, действовал, я поднялся наверх, выбрался на крышу. Гляжу сверху: трубочист болтается. Попробовал подтянуть — тяжёлый тубочист, наелся ради праздника. Вдобавок тянуть несподручно — я тоже наелся, да ещё в тулупе, и верёвка закручена вокруг вентиляционной трубы. А действовать надо аккуратно, чтобы трубочист не задел носом карниз или что-нибудь в этом же духе. Не исключено, что парень приятной наружности, значит, нос ему ещё пригодится. Но тут замечаю, что верёвка длиннющая и если помаленьку раскручивать её и травить — кто знает, может хватить до самой земли. Ну и начал я травить понемногу. Пущу несколько метров и отдыхаю, поскольку трубочист — чем ближе к земле, тем, негодяй, тяжелее становится. И поглядеть неохота, высоты я побаиваюсь, прямо с души воротит, когда вниз смотришь. Наконец, когда оставалось ещё метра два верёвки, внизу полегчало. Скорей всего трубочист достиг тротуара, там и посмотрим, какая с ним приключилась напасть, — решил я. Передохнул немного, и вдруг захотелось развлечься ради праздничка и съехать вниз по верёвке. Я получше прикрепил её на крыше и съехал на землю. При этом, разумеется, старался не угодить на лежащего трубочиста. И представьте, дорогие граждане, моё удивление, когда оказалось, что никакого трубочиста нет. А вместо него — олень. Точнее, бездыханная туша огромного оленя с великолепными ветвистыми рогами. А трубочист исчез бесследно.