— У меня папа так учился.

Жутаев тоже мечтал о дальнейшей учебе.

Они просидели у запертой литейки уже полчаса. Жутаев поднялся:

— Ты посиди, Сережа, тут, а я сбегаю в общежитие. Если не найду Мазая, отыщу мастера, может быть, у него второй ключ есть. Тогда и без Мазая обойдемся.

Жутаев прежде всего побежал в общежитие. В комнате он застал одного Колю. Тот заверил Бориса, что Мазай давно ушел на дежурство и с тех пор не появлялся.

— Ты не заметил — ключ от литейки у него?

— У него. Сам видел.

Жутаев пошел к Селезневу. Мастер жил в небольшом особняке, неподалеку от училища. Калитка оказалась запертой, и Борис нажал кнопку звонка. Вскоре звякнуло кольцо, и в калитке показалась пожилая женщина. Жутаев не раз видел ее в училище и знал, что это жена Селезнева. Борис поздоровался и спросил, дома ли Дмитрий Гордеевич.

— Дома-то он дома, да только… — Она замялась, видимо соображая, все ли говорить пареньку. Наконец решила сказать правду. — Прихворнул малость Дмитрий Гордеевич. Врач велел пропотеть, я напоила его чаем с малиной и уложила в постель. Он и заснул. Если у вас неотложное дело, пойдемте разбудим.

— Не надо, не надо! — запротестовал Жутаев. — Особых дел у меня нет, и вообще ничего спешного. Пусть Дмитрий Гордеевич выздоравливает. До свидания, я пойду.

— Вы хоть фамилию свою скажите…

— Жутаев. Только вы, пожалуйста, не беспокойте Дмитрия Гордеевича. Ничего особенного… — И для большей убедительности добавил: — Я приходил просто так.

Борис снова пошел к мастерским, досадуя, что зря потерял вечер. «Теперь Сережка, наверно, заждался меня, глаз не спускает с ворот», — думал он, торопливо шагая по каменной мостовой.

Но Сережа был не один. Едва Жутаев успел выйти на улицу, Мазай окликнул Сережу:

— Эй, ударник, ты бы сплясал или спел, чем бездельничать, зря время тратить!

Сережа оглянулся вокруг — никого нет.

— Васька! Ты где?

— На вахте, там, где положено быть дежурному.

Мазай вышел из-за укрытия и встал у края площадки.

— Вот ты где притаился! Ловко! Мы с Борисом думали, что тебя и вовсе тут нет.

— Слышал я ваши разговоры.

Мазай сошел с площадки и сел напротив Сережи.

— А Борис пошел искать тебя.

— Ну, и пускай. — Делать нечего — плыви куда вздумается. Хочешь — по ветру, хочешь — бейдевинд. Не жалко.

— Слышал, как я тебя звал?

— Конечно, слышал. Не глухой.

— А почему не откликался?

— Нужно было. Секрет. Понятно?

— Ты бы хоть не выдумывал, людей не смешил!

— Сказать?

— Твое дело. Или, может, секрет не секретный?

— Ну ладно, брось придираться. Просто захотелось послушать, как закадычные друзья разговаривают. И все.

— Не послушать, а подслушать. Верно? Давай, давай! Ну, и что интересного услышал?

— Ничего. О том, что ты к Жутаеву в подручные собираешься, я и раньше знал.

— Ну, и знай себе на здоровье. Толстей да поправляйся, никто не позавидует. А я другое знаю: чтобы подслушивать, совесть не требуется.

— Ого! И еще что скажешь?

— У меня все. Давай ключ, в цех пойду. И так из-за тебя сколько времени угробили.

— Вот так здорово! Будто я кого за полу держал!

— А то не держал! Жутаев, наверно, по всему городу ходит, ищет.

Мазай поднялся и, наклонившись к Сереже, словно желая сообщить ему что-то по секрету, заговорил:

— Брось ты, Сережка, водиться с Жутаевым! Почти два года мы были вместе, дружили… Я думал, на всю жизнь у нас дружба закручена и никогда не пойдем в разные стороны. Я остался как штык, а ты — назад пятишься.

В голосе Мазая не было сейчас ни угроз, ни обычного бахвальства: Сережа уловил в нем только обиду и просьбу.

— Напрасно ты так думаешь. Я не пячусь. И не собираюсь пятиться. Тебе просто так кажется.

— Ты лучше не вертись. С Жутаевым водишься? Дружишь с ним?

— Водиться вожусь, а до дружбы, по-моему, далеко. Но товарищ он хороший.

— А чертежи не вместе чертили?

— Вместе. Ну и что же? Не только друзья вместе уроки учат.

— И к экзаменам будете вместе готовиться?

— Не знаю… может, и будем.

— Больше не с кем. Правда?

— А с кем же? С тобой? Или с Колей? Вы оба почти не занимаетесь. С вами подготовишься!

— Подготовимся. Тянем нормально. А больше тянуть — себе дороже станет.

— Я, дурак, раньше тоже так думал.

— А теперь что — поумнел?

— Вроде.

Мазай отошел от Сережи, сел на прежнее место и продолжал уже с пренебрежением:

— Пускай дураки потеют над экзаменами, а мы похохочем над ними. На кой мне нужны всякие технологии и другая премудрость! Формовать умею? Ясно. Хватит с меня! Пускай Жутаев мозги начиняет разными теориями, а я и так, без философий: ремесленное кончу — будьте здоровы, живите богато. Пойду на завод работать, там про меня совсем не то скажут, что здесь. Там не смотрят, у кого какая походка. Там ценят только работу. Мне на экзаменах пятерки не нужны: документы дайте об окончании ремесленного. И точка.

— Эту песню, Васька, я не первый раз слышу. И даже сам долго подтягивал ее за тобой. В общем, ты как хочешь, а я решил: кровь из носу, а экзамены сдам на пять. Окончу ремесленное и опять буду учиться. Сначала поступлю в вечернюю десятилетку, а потом — в институт.

— Слыхал, как ты Жутаю все это размазывал.

— А я ни от кого и не скрываю.

— Значит, в инженеры надумал?

— И буду инженером. Вот увидишь! Ты что смеешься?

— Смешинка в рот попала.

— И почему ты такой, Васька?

— Какой? Я обыкновенный.

— Нет. Тебе хочется все повернуть на свой лад, а оно не поворачивается. И злишься поэтому, смеешься над людьми. Разве не правда?

— Лучше смеяться, чем плакать. Я плакать еще не научился… Слезной фабрики у меня нет.

— Подожди… Вот ты сейчас говорил о своей мечте, как поступишь на завод, будешь работать. Я же не смеялся…

— Потому как не над чем.

— У тебя своя мечта, у меня своя. И в моей тоже смешного нет. Ты просто не можешь не задеть человека, не высмеять — одним словом, всех ставишь ниже себя.

— Слушаю я и не пойму: кто со мной разговаривает— инженер Жутаев или инженер Рудаков?

Можешь не подзуживать. Жутаев выйдет в инженеры. А я тоже не отстану.

— Липовые вы формовщики, если вас в цех не тянет. Еще ремесленное не кончили и в цехе не работали, а уже — в инжене-е-еры!

— Почему в цех не тянет? — удивился Сережа. — Да меня из цеха ничем не выкуришь. Я и учиться собираюсь, чтобы стать настоящим металлургом. Передовым. Таким, как Коробов в Магнитке. Его академиком все зовут. Я хочу так работать, чтобы знать все повадки металла, чтобы знать технологию и вообще всю теорию металлургии, как наш Соколовский. Ты вот не ходил на встречу с Коробовым, а зря. Понял бы, что без книг, без знаний хорошим металлургом не станешь. Ну ладно, Васька, об этом хватит! Открывай цех — работать пойду.

— Сережка!

— Ну?

— Скажи откровенно, раз и навсегда: ты мне друг? Только не виляй, а говори прямо.

— Вот чудак!

— Ты не «чуди», а говори.

— Ну, друг, — нехотя ответил Сережа.

— «Ну, друг»! — передразнил его Мазай. — Липа ты, а не друг! Настоящий друг вашим и нашим не кланяется.

— Кому это я кланяюсь?

— Кому? А Жутай?

— Что «Жутай»? Ты Борьку лучше оставь. Сам не ладишь с ним и хочешь, чтобы я тянулся за тобой. А я при чем? У меня своя голова на плечах.

— Понятно.

— Откровенно тебе говорю: к Жутаеву ты зря цепляешься, он, брат, парень стоящий. Ну давай открывай цех.

Сережа пошел к двери, но Мазай продолжал сидеть.

— Не торопись, успеешь, — насмешливо сказал он. — Все равно доброго слова не заработаешь. Сегодня вон как мастер хвалил Жутая, что придумал эти дополнительные часы. А тебя даже и не вспомнил…

— Не подзуживай, ничего не выйдет. Я работаю не ради похвалы, — прервал его Сережа.

— …О тебе Селезнев даже не заикнулся, — продолжал Мазай, будто не слышал Сережу. — Словно потонул ты — и крышка. А Жутаю, глядишь, к Первому мая премию дадут. Так на дураках умники и выезжают.