Васька сердито пробурчал:
— Не знаю, зачем тебе все это понадобилось.
Егор вышел из литейки.
— Что ты затеваешь? — спросил Мазай.
— Что я затеваю? Ничего не затеваю. Просто мне кажется, что Бакланова нужно принять. Пока из училища придет ответ, нечего ему болтаться зря. Пусть работает. Об этом я и хотел посоветоваться с тобой без него.
— Ты что же это, двуличничаешь?
— Почему?
— А потому, что у тебя семь пятниц на неделе! — закричал Мазай. — Что ни день, то пятница!
— Интересно! Ты хоть объясни, по крайней мере…
— Кто настоял, чтоб уйти от Баклановых с квартиры? Ты. Развез свои рассуждения на сто морских миль: «Если дело касается чести, нечего долго раздумывать». — Мазай удачно скопировал Жутаева. — А теперь в чем дело? На квартире у дезертира оставаться нельзя, я с этим согласен, а вот чтобы покрывать дезертира, работать с ним вместе — извини, шалишь, нет на это моего согласия! И не о чем больше разговаривать. А придет сюда еще раз — я ему по шее надаю: лети на все четыре стороны!
— Обижайся, Мазай, или не обижайся — твое дело, но я скажу откровенно: думаешь ты мало, голове работы не даешь. Вот и все. Больше на кулаки надеешься, а напрасно. От кулаков не всегда толк бывает.
— Ну и ладно, не твое дело! Я тебе не даю советы, не указываю, и ты ко мне не суйся. А Бакланову здесь не работать. Вот клянусь!
— Посмотрим.
— Смотрелки заболеть могут. Понятно?
— Не грозись. Не испугаешь. И вообще мне кажется, что драки у нас больше не получится. Во-первых, тебе не очень-то интересно драться со мной, а во-вторых, я кулаками вообще не собираюсь ничего доказывать. Что касается Бакланова — ты пойми, Мазай, одно: парень совершил проступок, понял свою ошибку, хочет исправиться, просит, чтобы мы протянули руку, а мы вместо помощи на дно его толкаем. Вот что получается. По-твоему, хорошо это? По-товарищески? Но и другое еще нужно учесть. Скажи: справимся мы вдвоем в день плавки? Молчишь? Знаешь, что не справимся.
— Директор людей подбросит столько, сколько нам нужно будет.
— Правильно, людей-то нам, конечно, дадут в помощь, хороших людей. Но ты подумал о том, что они никогда еще расплавленного чугуна не видели? Не мешает об этом подумать. Станешь лить из ковша, как ударят брызги — и ковш бросят. Первый раз с непривычки расплавленный чугун для всех страшен.
— Ну, ну, знаешь, ты меня не усватывай! Договорились, что старшим буду я, ну и подчиняйся, делай то, что я велю. Берись за решето — время зря уходит.
Мазай понимал, что Жутаев прав, что Бакланову нужно помочь в его беде, но он не хотел возвращения Егора в училище. Не хотел потому, что боялся, как бы Бакланов при встрече с директором или мастером не наговорил на него, Мазая, не обвинил его в своем побеге. А случись такое — радости мало. Начнут трезвонить о Мазае, станут повсюду приводить для примера, разбирать по косточкам. А зачем это ему? Он привык к похвалам. На народе отчитывали его только раз, на последнем собрании, и он понял тогда, как плохо чувствует себя человек, когда критикуют его при всем честном народе. Сейчас Мазай готов был пойти на что угодно, только бы не допустить повторения такой встряски.
— Нет уж, пускай дезертир выкручивается как хочет, а нам до него никакого дела нет.
Видя, что Мазая не переубедить, Жутаев пошел к бочке с водой и начал мыть руки.
— Ты что, шабашить задумал? — крикнул Мазай. — Так наработаем… Берись за решето, нечего болтаться по литейке. Слышишь? Или не тебе говорят?
— Не кричи. Кричать и я хорошо умею — может, еще покрепче твоего. А впрочем, если пришла охота развивать голосовые связки — пожалуйста, упражняйся. Только знай: крика твоего не боюсь. Понятно? Давай-ка лучше пойдем к бригадиру и расскажем о Бакланове. Как он решит, так и будет.
— Иди, если тебе надо, советуйся. Можешь у кого угодно совет спрашивать, а я не люблю перед всеми шапочку ломать. Свой котелок на плечах имеется. Иди. Я работать сюда приехал, а не шататься по начальству.
Мазай решительно отвернулся и отошел прочь, а Жутаев не спеша вышел из литейки.
Едва за Борисом закрылась дверь, Мазай бросился к окну. Он увидел, как Жутаев вышел из цеха, оглянулся вокруг — видимо отыскивая Бакланова. Егор стоял неподалеку, на пригреве возле комбайна. Увидев его, Борис что-то крикнул. Бакланов оглянулся и со всех ног помчался к нему. Жутаев что-то сказал Егору, и оба пошли к механическим мастерским.
Мазай стоял, облокотившись на подоконник, и с неприязнью смотрел им вслед. С каким бы удовольствием он согласился, чтобы вместо этих двух очень неприятных ему ребят здесь были любые двое из его группы!
Мазай даже глаза прикрыл, стараясь представить себе, что по площади идут не Жутаев и Бакланов, а кто-то другой. И он так отчетливо и ясно увидел Олю и Сережку, что тут же открыл глаза. Но вдали шагали Жутаев и Бакланов.
Мазай снова зажмурил глаза. Вместо Оли и Сережки перед глазами поплыли какие-то светлые круги, палочки, звездочки. Отгоняя их, он плотно сжимал веки, но светящиеся фигурки не уходили.
— А, черт их побери! — во весь голос выругался Мазай и открыл глаза. — Дурак я — не так нужно было повернуть с Баклановым. Надо бы вывести его из литейки, прижать где-нибудь в углу, чтобы никто не видел, и пригрозить: «Если ты, пресноводная малявка, хоть словом кому-нибудь обмолвишься, что я тебя обижал, если скажешь, что из-за этого сбежал, — и не просись в цех, не возьму. Помни: в побеге виноват только ты сам. И пи на кого не сваливай. Что хочешь выдумывай: надоело в городе жить, блинов с маслом захотелось, по коровам соскучился, — но Мазай здесь ни при чем. Согласен? Пожалуйста, иди в цех, работай. А вернешься в училище, я перед директором тебя поддержу и вообще больше никому в обиду не дам». Вот как надо было делать. Жутай — тот сразу понимает, что к чему, а я… все кашу ем…
Ругнув себя еще раз дураком и оболтусом, Мазай стал думать: как хорошо могли бы сложиться дела, перетяни он сейчас на свою сторону Егора. Ведь Жутаев при всем собрании рассказывал, как обижали Бакланова, и догадки строил, что Егор потому и сбежал. А вот взять бы на следующем собрании и выступить: «Прошлый раз Жутаев на меня по злобе наговорил. Столько выдумал, что и не запомнить. Бакланова тогда не было, спросить не у кого, и Жутаеву поверили. Теперь Бакланов здесь и может рассказать, как оно па самом деле было». А Бакланов выступит и начнет ввинчивать: «Васька Мазай — дорогой человек. Он мне как брат родной. И сбежал я совсем не из-за него, а по своей глупости, и никто тут не виноват». Потом выступят ребята и все в один голос поддержат его, а Жутаеву останется только краснеть да искать, куда глаза свои деть… Вот было бы здорово!
«Нет, не так нужно было с Баклановым обойтись. Ну, ничего, еще не поздно. Попробуем покалякать с ним», — решил Мазай.
Стук двери прервал его размышления. В литейку вошел руководитель шефской бригады, мастер слесарного отделения Галузин, а за ним Жутаев и Бакланов. Галузин прошел к пылающей печке:
— Мазай, идите-ка сюда.
Мазай, нарочито чеканя шаг, подошел:
— Слушаю, товарищ мастер.
— Вы не согласны, чтобы Бакланов поработал в литейке вместе с вами и Жутаевым?
Мазай пожал плечами:
— Почему не согласен? Даже наоборот. Тут работенки, товарищ мастер, на целый десяток хватит. Бакланов мне дороги не перешел. Пускай работает.
Галузин непонимающе взглянул на Жутаева, на Бакланова и снова на Мазая.
— Жутаев официально заявил, что вы против. Как это понимать? Объясните, пожалуйста.
— Я пошутил, а Жутаева хлебом не корми, только дай сбегать к начальству пожаловаться. Подождите маленько— вы его тоже узнаете, товарищ мастер. А так вообще я не против и говорю — пускай Бакланов работает. Правда, он плоховато знает дело, боюсь — брак допустит, но если и вы за это, о чем может быть разговор? Я тоже за. Мне он не мешает.
Жутаев широко открытыми глазами смотрел на Мазая и не верил своим ушам. Он был возмущен двоедушием Мазая, он был готов наговорить ему самых обидных и резких слов, и с языка уже вот-вот сорвались было эти слова, но он вспомнил совет Селезнева — владеть собой — и сдержался. Вспышка гнева погасла, и Борис уже улыбался, довольный, что, так или иначе, Мазай оказался побежденным.
