— Ты ведь, наверно, тогда тоже танцевала?.. «Вальс цветов»… А я сидел в зале и смотрел на вас… Я себя не помнил от восторга… Да, я впервые в жизни забыл о самом себе… С этого всё и началось… потом меня хотели сделать прежним… да я и сам хотел… взяли фотографию Каарела… а он её увидел… в моей истории болезни…

Жалкие обрывки фраз, которые вырывались из меня в промежутках между всхлипами, вряд ли отличались ясностью смысла, но, как это ни странно, Тийна уловила суть.

— Так вот в чём дело! — промолвила она. — Да, теперь мне всё понятно…

— Что понятно? — спросил я.

Тийна почему-то задумалась.

— Знаешь, — заговорила она после долгого-долгого молчания, — Каарел очень любил танцевать… Танец был его жизнью… Вот только одна мысль не давала ему покоя: мысль о том, что балет — искусство, хоть и прекрасное, но бесполезное. Когда Каарел грустил, — а грустил он часто — он говорил, что вот, например, врачи спасают людям жизнь, строители строят дома, портные шьют одежду… А что делаем мы, артисты? Веселим, развлекаем — и только… Имеем ли мы право тратить нашу жизнь впустую?

— Впустую?! ВПУСТУЮ?! Да ты знаешь, что бы со мной было, если бы не ваше бесполезное занятие?!

По лицу Тийны скользнула тень улыбки… Очень грустная тень.

— Не кричи на меня, пожалуйста, ведь я так тебе благодарна… Я знаю: Каарел был очень рад убедиться в том, что всё-таки ошибался!.. Конечно, он захотел завершить начатое дело и поэтому уговорил Ольгу Васильевну оставить тебя здесь…

Робкая мысль о том, что я хоть чем-то смог порадовать Каарела, согрела моё сердце. Даже дышать полегче стало… Я взглянул на Тийну… И увидел, как её улыбка гаснет.

— Он вылечил тебя, — сказала девушка прежним безжизненным голосом. — Вылечил… и ушёл. И больше не вернётся. Никогда.

Она замолчала и снова уставилась в землю.

Небо не рухнуло, солнце не погасло, река не повернула вспять, и вообще, всё продолжало идти своим чередом. Август радовал теплом, ясным небом и грибными дождями. Лету не было дела до человеческих бед и печалей. Как и многим людям.

В лечебнице настало время пикников и костров по вечерам. Новый доктор, Георгий Владимирович, что ни день придумывал новые развлечения: то шашлыки, то походы в село Покровское, то рыбалку на речке, протекавшей под самыми стенами лечебницы.

Доктор быстро перезнакомился со своими коллегами, и его пациенты то и дело ходили в гости или принимали гостей. Они состязались в «Весёлых стартах», играли в «Зарницу», устраивали КВНы и по вечерам орали песни под гитару.

Мои товарищи увлечённо прыгали в мешках, бегали с компасом по лесу и фехтовали на шампурах. Когда, сидя вокруг весело пылающего костра, они беззаботно ржали над анекдотами, я тихонько вставал и уходил подальше в тёмный сад. Я ни на кого не сердился, просто мне становилось очень тоскливо. Во-первых, из-за Каарела. А во вторых, я чувствовал, что в жизни лечебницы начинается что-то новое… И это новое было уже не для меня.

По вечерам я снова сидел на крыльце, поил молоком ёжиков и ждал чего-то. Часто мимо нашего корпуса по аллее медленно и печально проходили Дядя Фил и Анна Стефановна. Они держались за руки. Тийна не показывалась.

Однажды, когда я таким образом проводил время в обществе собаки Вафли, кота Мячика и ёжиков, ко мне в гости пожаловала профессор Нечаева.

— Можно тут приземлиться? — спросила она.

Я подвинулся, и Ольга Васильевна присела рядом со мной.

— У меня к тебе серьёзный разговор, Илья, — проговорила она. — Как ты смотришь на возможность вернуться домой к своим родителям?

— Вернуться домой? — переспросил я; не скажу, что этот вопрос меня удивил, я уже давно ожидал чего-то подобного…

— Да, ведь ты теперь Признанный, и твои мама с папой будут рады тебя видеть…

— Но я… Что я буду делать дома?

— Поступишь учиться в Консерваторию, тебе теперь все дороги открыты…

— Но я не хочу!.. Я не хочу уезжать, не хочу расставаться! Да я и не смогу!.. Я же теперь не смогу жить без этого дома, без этого сада!.. Я слишком сильно всё это люблю!..

— А как же твои мама и папа? — спросила Ольга Васильевна. — У них, кроме тебя, никого нет… Представь себе, как печальна их жизнь…

— Если только они не родили кого-нибудь вместо меня… — буркнул я.

— Тогда ты тем более должен вернуться. Ведь только ты сможешь любить своего брата или сестру по-настоящему.

— Это будет просто чудо, если у меня получится, — сказал я.

— Конечно, это будет чудо! Разве, пока ты был здесь, ты не привык к чудесам?

Я вздохнул. Я понимал, что она права, но… Ольга Васильевна не знала главной причины, по которой я не хотел покидать лечебницу.

Собственно, причины было две, и звали их Каарел и Тийна. Во-первых, я не хотел покидать человека, единственного человека в мире, которого я мог бы назвать братом. А во-вторых… ну, в общем…

В общем, в этих переговорах мне пришлось ограничиться первой причиной. Выслушав меня, Ольга Васильевна погрустнела, а точнее — с её лица исчезла маска деловитой собранности. Под нею обнаружились тревога и боль.

— Да, Илья, конечно, я всё понимаю, — проговорила главврач упавшим голосом. — Разумеется, ты можешь остаться здесь до тех пор, пока… Пока с Каарелом всё не выяснится.

… Вечером передали штормовое предупреждение. Все мероприятия были отменены, пациентов разогнали по домам. Двери и окна в корпусах были плотно задраены. Мы сидели и слушали, как снаружи крепчает ветер.

К полуночи разразилась страшная гроза. Каждую секунду сверкали молнии, гром почти не прекращался. Порывы урагана гнули и ломали деревья. Струи ливня грохотали по крыше, словно хотели её проломить.

Все наши уже легли. Один я сидел на кухне с книжкой и чашкой чаю (я уже не считался пациентом, поэтому мне было дозволено немного нарушать режим). Вдруг мне почудилось, будто кто-то постучал в дверь.

Я поднял голову от книги и прислушался. Показалось? Возможно. В окна стучал дождь, ветви яблонь колотились об оконные рамы… Стук повторился, уже громче.

Я выскочил из-за стола и бросился открывать.

На пороге стояла Тийна. Её непромокаемый плащ насквозь промок, в кроссовках хлюпала вода. Я уже хотел задать ей десяток-другой вопросов, но она заговорила сама.

— Врачи решили делать Каарелу операцию. Я иду молиться в церковь. Идём вместе?

Я без лишних слов надел плащ, погасил на кухне свет и нырнул под струи сумасшедшего дождя.

Первым делом я чуть не захлебнулся: с неба лило, как из хорошего душа. Сверкнула молния, и я увидел, что Тийна уже добежала до калитки.

— Чего ты там застрял? — крикнула она.

Я наклонил голову, чтобы дождь не заливал лицо и, ловя ртом воздух, бросился вперёд. Ощупью нашёл калитку. Тийна схватила меня за руку и потащила неведомо куда.

Было не только темно, мокро и страшно. Было ещё и очень холодно. Я бежал за Тийной, проклиная свой рыцарски-идиотский поступок. Надо было попытаться отговорить её. Пусть бы помолилась дома: ведь говорят, что Бог везде услышит…

— Мне сказали, молись дома! — крикнула Тийна. — Но чтобы молитва дошла, надо совершить какой-нибудь подвиг!..

Бежали мы долго. Над нами стонали деревья, то и дело раздавался страшный скрип. Я почти ослеп от дождя, оглох от грома и уже совсем ничего не соображал. И вдруг почти упёрся носом в белую стену — ограду лечебницы.

— Сейчас выйдем за калитку, перейдём реку, и мы на месте! — крикнула Тийна.

Калиткой называлась толстая металлическая дверь, закрытая на кодовый замок. Прямо за ней был брод через реку, а оттуда до церкви рукой подать. Я приободрился… рановато.

Тийна отворила калитку и… с криком отпрянула от неё. Сверкнула молния, и я увидел, что речка плещется почти у самой стены.

— На водохранилище спустили плотину! — крикнул я. — Брода нет! Здесь мы не пройдём!

Тийна, сжав кулаки, молча смотрела на воду. Вся её фигура выражала отчаяние. Постояв минуту, она перекрестилась… и шагнула в реку.