— Певицу узнают по голосу, — пропела она своим нежным сопрано.

— Рекламная пауза, — с кислой улыбкой проквакала метресса.

А я побежал за нашими.

Скоро мы всемером столпились у экрана, на котором в свете софитов теперь стоял Дядя Фил.

— Знаменитый учёный, академик Филипп Михайлович Кузнецов, — скрипела метресса, — внёс огромный вклад в развитие методик создания Искусственной Гениальности… Что же заставило его всё бросить? Я полагаю, что…

— Что тут полагать? — перебил академик. — Достаточно один раз услышать голос Анны Майер, чтобы отличить Божий дар от…

Договорить ему не дали. Впрочем, он наверняка договорил, просто мы уже не услышали: началась новая рекламная пауза. Она была вдвое длиннее предыдущей. После неё перед многомиллионной аудиторией с прохладной прибалтийской улыбкой на устах предстал Каарел Томмссааре. Кроваво-красные губы метрессы расплылись в плотоядной ухмылке.

— Этот мальчик, — заговорила она, вдоволь налюбовавшись нашим Эстонцем, — когда-то подавал большие надежды… Очень большие надежды. К сожалению, он был горд, или глуп и не понимал, кому эти надежды нужно подавать, хотя ему подсказывали. И Судьба покарала его за гордыню…

Слово «судьба» метресса произнесла полным благоговения голосом, камера развернулась и на экране возникли семь мраморных столбиков, на каждом из которых стояло по хрустальной сове. Перед каждой из них горело по лампаде.

— Взгляните на этих прекрасных птиц! — с придыханием произнесла она и на полном серьёзе поцеловала одну из них в крылышко (меня снова затошнило) — Не случайно они слетелись сюда! Это священные хранительницы нашего Шоу. Ибо сова — символ не только мудрости, но и справедливости! И справедливости ради стоит заметить, кое-кому верить не следует… Посмотрите на этих людей! Вы думаете, они обрекли себя на жизнь среди жалких отбросов общества из чистого альтруизма?

В кадре снова показались госпожа Майер, доктор Кузнецов и Каарел Томмсааре. Метресса прошлась перед ними, пытаясь придать своей походке изящество и плавность, но суставы у бабки тоже, как видно, были уже не свои…

— Анна Майер, например, — заскрипела метресса, — прославилась не только как певица. И в лечебницу, организованную скандально известной Ольгой Нечаевой, врагом прогресса, Анна… удалилась оплакивать свои бурные любовные приключения!

Раздался закадровый хоровой «Ах!». Метресса махнула рукой с браслетом, и камера, сделав крутой разворот, схватила крупным планом лицо Анны Стефановны, высветив его беспощадно, до последней морщинки… И дрогнули чуть подкрашенные ресницы, и краска стыда залила всё ещё красивое, но уже увядающее лицо… Метресса осталась довольна.

— А господин Кузнецов, — продолжала она, перейдя к следующей жертве, — увязался следом за своей пассией, я права, господин академик?

— Ну ни фига себе! — изумился стоящий рядом со мной пианист Серёжа.

— Интересно, а Мама Аня про это знает? — подумала вслух Наташа.

— Всё это — не наше дело! — сердито проговорила Тийна. — Мы вообще не должны были этого слышать!.. Ну неужели, неужели на эту дряхлую гадюку нет никакой управы?! — воскликнула она.

Тем временем на экране Дядя Фил одарил ведущую тяжёлым взглядом исподлобья. Ноздри академика свирепо раздувались, широкие плечи напряглись — смокинг, должно быть, трещал по швам. Нам не нужно было видеть его руки, чтобы понять, как крепко он сжимает кулаки.

Метресса подошла к Каарелу.

— А у него просто не было иного выбора: богаделен у нас не осталось, — продолжала метресса, — и госпожа Нечаева приютила бедняжку инвалида, пытаясь казаться великодушной. А может быть, причина совсем не в великодушии? Взгляните на эти золотые волосы, на эти серебряные глаза…

Право, если весь народец сету был таким красивым, о его исчезновении можно было бы только пожалеть… Впрочем, мы жалеть не будем. Народец был, в общем, никудышный. Перед вами стоит последний экземпляр… А-а-а!!! Что ты делаешь?!!! Поставь на место!!!

Камера метнулась вбок. Каарел Томмсааре держал одну из хрустальных сов метрессы, небрежно взвешивая в руке тяжёлую чушку. Глаза Эстонца блуждали по студии с явным намерением найти, обо что бы эту чушку разгрохать…

Метресса в ужасе застыла с протянутыми к сове руками.

— Теперь я говорю, — промолвил Эстонец. — Вы оскорбили моих друзей. Вы оскорбили мой народ. Этого я не прощаю.

— Рекламная пауза!!! — завопила метресса.

По монитору пошла реклама памперсов. Мы уставились в экран, силясь догадаться, что в данный момент происходит в Главной студии… Внезапно двери лифта открылись, и из него вышли наши врачи и педагоги.

Первым шёл Эстонец, за ним робко следовали чем-то сильно напуганные Дядя Фил и Анна Стефановна. Нам, конечно, было интересно узнать, правда ли то, что сказала о них двоих метресса, но при взгляде на Эстонца все вопросы куда-то испарились. Господин Томмсааре был страшен в гневе.

— Немедленно в зал! — рявкнул он через моё плечо: наверно, именно там стояли девчонки.

По ковру, удаляясь, в панике порхнули лёгкие шажки. Эстонец обернулся к мониторам. В руках господина Томмсааре откуда ни возьмись появился ноутбук…

— Карлушенька, — робко проблеял академик Дядя Фил. — Может, отнесёшь его на место?

— Воровать нехорошо!.. — пискнула королева оперы.

Эстонец не проронил ни слова. Он пробежался пальцами по клавишам ноутбука, и на наших глазах фамилии на экранах мониторов поменяли места. Я оказался не двадцать восьмым, а восемнадцатым и представлял Санкт-Петербургскую Консерваторию. Тийна под пятым номером представляла Воронеж, Наташа — десятая — Вагановскую балетную школу, и так далее. Ну, на наших местах тоже кто-то оказался совсем безвинно…

Эстонец закрыл ноутбук и куда-то ушёл.

Прочие остались на месте.

— Как это у него получается?.. — произнёс я.

— А научиться этому можно? — поинтересовался флейтист.

— Я к нему на кружок ходил, — отозвался скрипач, — думал, стану крутым хакером…

— Ну?

— Не стал. Наверно, талант нужен…

Мы ещё немного постояли, глядя на монитор Главной студии, но там всё ещё шла и не собиралась заканчиваться реклама.

Через полчаса двери лифта распахнулись, и оттуда выскочили молодые люди с ноутбуками. Их было много. Один из них — с пустыми руками — растерянно озирался.

— Ребят, ну ребят, вы не видели мой ноутбук? — хныкал он, хватая товарищей за рукава.

— Внимание! — вопили молодые люди, оставаясь глухими к горю коллеги. — Шоу начинается!

— Балетные, ко мне! — крикнул один.

— Пианисты! Сюда! — звал второй.

— Скрипачи!..

— Поэты!..

— Вокалисты!..

Я подошёл к «своему» молодому человеку. Он раскрыл ноутбук и… на секунду его лицо приняло удивлённое выражение.

— Кажется, метресса что-то поменяла, — пробормотал он. — Что ж, не нам с нею спорить!.. Пианисты, за мной!

Молодой человек загнал нас в лифт. Обезумевшие от волнения родственники вундеркиндов попытались было тоже втиснуться вслед за нами, но молодой человек ловко оттёр их в сторону.

— Номер вашей студии — второй, — сообщил нам провожатый, когда лифт выплюнул нас в большом холле этажом выше. — Когда ваше имя высветится на экране — он показал на монитор, вмонтированный рядом с дверью, — открываете дверь и проходите к инструменту. Кланяетесь в камеру, исполняете вашу программу, снова кланяетесь и выходите. И никаких сюрпризов, иначе…

Молодой человек грозно посмотрел на нас и исчез за дверью студии.

Вслед за нами на этаж прибыли танцовщицы, скрипачи и все прочие. Молодые люди проинструктировали их так же, как и нас, и разошлись по студиям. В холле остались только выступающие.

Вундеркинды закованные, как в латы, в сознание собственного величия, были совершенно спокойны. А вот я сильно волновался. Я понимал, что никакого Признания я не получу, но всё же хотел сыграть хорошо, чтобы не подвести Анну Стефановну и остальных.