— А почему Надежда назвала его Кирюшей? — спросил я.

— Потому что его зовут Кирилл, — отозвалась Тийна. — Мы же сэту. Бабушка крестила нас в православной церкви, у нас обычные православные имена…

— А почему же он тогда Каарел?

— Это его в приюте переименовали. Когда бабушка умерла, нас с ним отправили в приют в Таллин. Мне тогда было полтора года…

— А как же он в балет попал?

— Педагоги пришли в приют, посмотрели детей, и его выбрали… Сказали, что данные хорошие…

— Правда? — недоверчиво произнёс я. — Но ведь он такой…

— Какой? — зевнула Тийна; видимо, наш разговор немного отвлёк её, и она начинала засыпать.

Я не стал уточнять насчёт не очень-то балетной фигуры Эстонца. В конце концов, в детстве он мог и не быть толстым…

— А как твоё настоящее имя? — спросил я.

— Татьяна, — ответила Тийна и заснула.

Глядя на неё, я тоже начал клевать носом и вскоре задремал. Мне показалось, что спал я совсем недолго. Но, когда проснулся, автобус больше не двигался, салон заливал тусклый свет «дневных» ламп. Тийна протирала заспанные глаза.

— Приехали, — сказал, наклоняясь надо мной, Эстонец.

Мы вышли из автобуса и оказались в огромном ангаре, где стояло по меньшей мере пятьдесят роскошных пассажирских лайнеров, среди которых наш казался металлоломом. Оглядев ангар, я сообразил, что мы, скорее всего, находимся под землёй. К нам уже бежал какой-то молодой человек в черном костюме.

К лацкану его пиджака был приколот бутон алой розы. Подмышкой он держал папку-ноутбук.

— Скоренько, скоренько! — кричал он нам. — Строиться! Времени нет!

Подбежав к нам, он завёл за ухо прядь белокурых волос и открыл ноутбук.

— Так, вы у нас идёте последними, — мурлыкал он. — Так сказать, на закусочку… Чудненько! Проведём перекличку.

Когда перекличка благополучно завершилась, молодой человек захлопнул ноутбук и, резво подскочив к Эстонцу, потрогал его волосы. Эстонец отшатнулся.

— Прелестненько, — проворковал молодой человек, — прямо настоящий блондин… Что за красочка?

— Йа ннэ поннимаат, — холодно отозвался господин Томмсааре.

— Прибалт? — молодой человек обернулся к Дяде Филу.

— Причудец, — объяснил тот, не скрывая злорадной усмешки.

— А… прекрасненько! А теперь живенько, живенько, ножки в ручки, все за мной! Внимание, приготовиться, веду последних! — сказал он алой розе.

— На сцене вести себя тихо, — обратился он к трём врачам, уже без сюсюканья, — Метресса сама вас представит. Метресса — Магистр Клуба Знатоков, у неё семь хрустальных сов, она всё про всех знает!

Нас толпой загнали в грузовой лифт, я успел увидеть на табло, что сейчас мы находимся на минус восьмом этаже. Молодой человек нажал кнопку минус третьего.

Когда лифт остановился, нам — детям велели выходить. Дядю Фила, Анну Стефановну и Каарела молодой человек повёз дальше. Мы только и успели, что обменяться отчаянными взглядами, пока дверь лифта закрывалась…

Мы столпились перед лифтом, не зная, что делать дальше, пока к нам не подбежал ещё один молодой человек, кудрявый, как барашек, и тоже крашенный.

— Времени нет! — кричал он. — Всем переодеваться! Балетные — двадцать вторая комната! Все остальные — восемнадцатая. И не копаться, слышите меня?..

— Встречаемся здесь, у лифта! — шепотом договорились мы.

Нас, мальчиков, было пятеро: два пианиста, два скрипача и один флейтист. Мы быстро нашли восемнадцатую комнату, но, стоило нам открыть дверь, как мы едва не оглохли.

Большая комната была полна громко галдевших людей. С первого взгляда нельзя было понять, что тут происходит. Но приглядевшись мы поняли, что основная масса народу — это родственники выступающих. Вокруг каждого мальчика во фраке их вертелось с полдюжины: мамы, папы, бабушки, тётушки и так далее. В отличие от своих вундеркиндов, они ужасно волновались. Сильно пахло валерьянкой.

Мы с трудом пробрались к вешалкам, где для нас были приготовлены пять концертных костюмов. На нас никто не обращал внимания. Переодевшись, мы поскорее покинули помещение, так как истерика оказалась вещью заразной. Я почувствовал, что меня тоже начинает трясти.

Рассредоточившись по коридору, оба скрипача и флейтист принялись разыгрываться. Я и второй пианист, грея руки подмышками, побрёли куда глаза глядят. Повернув за угол коридора, я неожиданно наткнулся на Тийну и её подругу Наташу.

Девушки разминались, держась за стенку.

— А почему здесь? — спросил я. — Вам же должны были выделить зал для репетиций!

— Ага, а тебе — рояль, — усмехнулась Наташа.

— Да были мы в зале! — сказала Тийна. — Там двадцать три девицы дерутся за почётное место у среднего станка…

— И при этом, — добавила Наташа, — всех их зовут Аннами — в честь Павловой, я думаю…

— Когда всё начнётся-то, не знаете? — спросил я.

— Какая разница, всё равно мы идём последними…

— А откуда вы знаете, что вы последние?

— А там, у лифта, мониторы: они показывают фамилии выступающих и номера студий, — сказала Наташа. — Я, например, иду двадцать четвёртым номером, а Тийна — последняя, двадцать пятая. Все наши идут под последними номерами. Жаль, мы не сможем посмотреть друг на друга — мы все выступаем одновременно…

— А как же зрители? — удивилась Тийна, которая никогда не видела Шоу. — Разве они могут смотреть всё одновременно?

— Зрители сами выбирают, кто им интересен: скрипачи, пианисты, балерины, — сказал я. — Они включают нужную студию и голосуют.

— Голосуют? — снова удивилась Тийна.

— Да, насколько им нравятся исполнители. Высшая оценка — десять баллов. Кто наберёт больше баллов, получает, вдобавок к Сертификату и званию Признанного, приз зрительских симпатий.

Я решил прогуляться к мониторам.

Около лифта не было ни души. Экраны нижнего ряда, действительно, показывали имена участников и названия учебных заведений. Экраны верхнего ряда с номерами студий были черны и безжизненны кроме одного — экрана Главной студии. Взглянув на него, я потерял дар речи…

Там, в луче прожектора стояла Анна Стефановна. В ее прическе и ушах светились бриллианты. Не сверкали — нет! — светились как звёзды, госпожа Майер стояла под слепящими лучами софитов так спокойно и неподвижно, словно родилась на сцене…

Раздался звучный удар гонга.

— Внимание, вопрос! — провозгласил следом тот же старушечий голос, что доводил нас в автобусе. — Кто наша гостья? Напоминаю: кто из наших зрителей ответит первым, получает приз…

Под тиканье секундомера я вглядывался в лицо Анны Стефановны… и вдруг меня пронзило! Я вспомнил гулкое фойе Большого театра, портретную галерею, кучку внимательно слушающих мою лекцию обычных детей и большую фотографию прекрасной молодой женщины. Фотография была вставлена в дорогую раму: подобной почести удостоились всего четыре или пять портретов на этой стене славы…

— Минута прошла, — проквакал голос, — поскольку ни один из зрителей не дал правильного ответа, отвечать буду я.

К Анне Стефановне подошла юная девушка, облаченная в одежды древнегреческой богини и увешанная драгоценностями. Особенно бросался в глаза массивный золотой браслет на запястье правой руки. Девушка была очень красива, но только до тех пор, пока она молчала.

— Итак, — сказала она, — отвечать буду я!

Меня передёрнуло. Юное лицо — а голос столетней старухи! Что может быть отвратительнее! Метресса (а то была именно она) с печальной усмешкой покачала головой.

— Вы видите, мадам, — обратилась она к Анне Стефановне, — вас никто не узнал… Ах, что с некоторыми людьми делает время!.. А между тем, дорогие зрители, перед вами…

«Анна Майер, великая певица, королева оперы! — мысленно воскликнул я. — Гражданка Мира, Национальное Достояние! Как я только не вспомнил раньше, дырявая башка?!»

Ах, как бы я хотел ворваться в студию и сказать метрессе, что Анна Майер не забыта!.. Но Анна Стефановна сама умела за себя постоять.