— Ох, Гаролд…

— Не могу видеть, как ты плачешь, — повторил он.

— Ты рассказывал кому-нибудь про Красотку? — шепотом спросила Агнес.

— Конечно нет. С чего бы?

— Спасибо, что рассказал мне.

Он потер подбородок, чувствуя, как напряжено все его тело.

— Овсянка, Агнес. Лучшее, что могу предложить.

Она улыбнулась, увидел Гаролд с облегчением. Очень нежно он стер слезы с ее щек.

— Я очень хорошо готовлю овсянку. Единственное в кулинарии, в чем я могу претендовать на мировую славу.

— Я люблю, когда много изюму.

Они использовали слова, как мостики, чтобы спуститься из мира слишком сильных эмоций на землю. И это ему понравилось. Рейчел давно нет. И она не имеет никакого отношения к Агнес. Гаролд поднял ее на руки.

— Да ты не легкая, — проворчал он, стараясь не замечать ее аромата, мягкой руки, обнимающей его за шею, ее близости — словом, всего того, чего ему так не хватало несколько долгих месяцев.

Гаролд отнес ее в ванную.

— Я принесу твои вещи, — сказал он, не глядя на нее. Потому что начни он целовать — а именно этого ему хотелось больше всего на свете — то уже не смог бы остановиться.

— Спасибо.

Агнес неуверенно посмотрела ему вслед. Она не понимала, что происходит. Безумное желание сбежать исчезло. У Гаролда есть чувства, с удивлением подумала она. Но он похоронил их много лет назад из-за женщины по имени Рейчел. Если бы он не увидел, как она плачет, то никогда не рассказал бы ей о таксе по имени Красотка и овсянке.

Агнес задумчиво нахмурилась и подошла к зеркалу. Ну и страшилище! У нее была слишком светлая кожа, чтобы плакать хоть сколько-нибудь красиво: нос покраснел, на щеках выступили пятна. В душ, и побыстрее. Может, стоит надеть соблазнительную ночную рубашку, которую она купила. Если, конечно, хватит смелости.

Пять минут спустя с замирающим сердцем Агнес вошла в кухню.

Гаролд поднял взгляд. Кастрюля, полная овсянки с изюмом, вырвалась у него из рук и грохнулась на пол. Обнаженная Агнес стояла в дверном проеме…

— Агнес… — выдавил он.

— Мы можем поесть овсянки потом.

В ее голосе звенело волнение. В свете лампы один изгиб тела плавно перетекал в другой, под грудями и возле ключицы лежали неясные тени. Она не позирует, не старается быть соблазнительной, подумал Гаролд. Напротив, выглядит так, будто идет на заклание.

И если он боялся ее, то и она его тоже, понял Гаролд неожиданно. И наконец сообразил, что ему надо делать. Он бросился к Агнес, поднял ее на руки и поцеловал со всей страстью, столь долго в нем копившейся. К его огромному облегчению, Агнес ответила на поцелуй.

Лаская ее губы, он прошептал:

— Да у тебя мурашки на коже. Идем же в кровать.

— Только потому, что я замерзла?

— Потому что сердце мое замерзло, и я хочу, чтобы ты отогрела его.

Гаролд сжал челюсти. Откуда взялись эти слова? Романтическое преувеличение и чушь несусветная! Просто она была так чертовки отважна, войдя в кухню…

Улыбка Агнес пронзила его до глубины души.

— Ну это уже куда лучше, чем разговоры о мурашках. Я с удовольствием лягу с тобой в кровать, Гаролд… если ты действительно хочешь.

У него кровь стыла в жилах от острого желания.

— Если?! Ты издеваешься?

— Ты не касался меня Бог знает сколько дней.

— Я думал… что если мы будем заниматься любовью, как тогда… в Лондоне, то повредим… ребенку, — сказал он, целуя ее между словами.

— Правда?

— А ты думала, почему я обращаюсь с тобой как с монашкой?

— Потому что больше меня не хочешь! Ведь это я вынудила тебя жениться, разве нет?

— Агнес, чтобы зачать ребенка, требуются двое. В первый раз, когда мы занимались любовью, я думал о противозачаточных средствах не больше, чем ты. Ответственность за случившееся лежит и на мне. — Он крепче сжал Агнес в объятиях. — Я буду нежен с тобой, обещаю.

Она дрожала от нетерпения.

— Пожалуйста, Гаролд… О, пожалуйста…

И впервые, лежа на огромной кровати, рядом с окном, открытым в бархатную тропическую ночь, Агнес поняла, как нежен и осторожен может быть тот, кто отныне стал ее мужем. Потом она, нарочно дразня, довела его до экстаза. Прижимая его голову к своей груди, Агнес подумала с невероятной радостью: «Я люблю его. Неужели я и впрямь влюбилась в своего мужа в первую ночь нашего медового месяца?»

Ей хотелось произнести вслух эти слова, почувствовать их вкус. Может быть, так она узнает, правдивы ли они. Но чутье подсказывало, что Гаролду рано их слышать. Еще рано.

Агнес чувствовала биение его сердца.

— Ты в порядке? — прошептала она.

— Да… — Затем, совершенно неожиданно для самого себя, Гаролд сказал: — Та ночь в Лондоне… Я действительно хотел сбить с тебя спесь. Но когда мы оказались вместе, осталась только удивительная близость, только я и ты. И до самого утра я не вспоминал, что у меня был какой-то план. — Он улыбнулся одними губами. — А затем я сказал тебе то, что сказал. Как будто только это и было у меня на уме всю ночь. Ты веришь мне?

— Да, верю.

Ему хотелось спросить, прощает ли она его. Но слова не могли вырваться наружу, потому что в горле стоял комок. Очень нежно Гаролд провел рукой по ее плечу, по груди, дрожа от этого прикосновения.

— Спасибо, что сказал мне, — прошептала Агнес.

Когда она взглянула на него, в глазах ее сияли непролитые слезы, и изящный изгиб губ снова заставил сердце Гаролда сжаться. Он сказал немного не то, что хотел, но то, что смог, хоть это было не совсем правдой:

— Ты похожа на Красотку, когда она охотилась на мышей.

— Нет в тебе романтической жилки, — притворно вздохнула Агнес.

— Уже жалуетесь, миссис Эванс?

На этот раз улыбка ее излучала сияние.

— Нет. Решительно нет.

Гаролд немедленно рассмеялся:

— У меня есть для тебя подарок.

— Как, еще? — спросила она дерзко.

Продолжая смеяться, Гаролд выбрался из кровати и пересек комнату, не обращая внимания на свою наготу. Агнес смотрела на него, любуясь игрой мускулов, прямой осанкой и резкой линией плеч. Должно быть, она все же любит его. И каждый раз, когда он хоть на мгновение перестает скрывать свои чувства, привязывается к нему все сильнее.

Гаролд вернулся, держа в руках маленькую коробочку, и вид у него при этом был непривычно неуверенный.

— Надеюсь, тебе понравится… Знаю, что делаю это неправильно…

Агнес медленно открыла футляр. Кольцо с сапфиром в изысканной старинной оправе.

— Какая прелесть, — выдохнула она.

— Правда?

Агнес ответила дрожащим голосом:

— Ты мог купить мне огромный бриллиант. А ты выбрал именно то кольцо, которое понравится мне.

Слезы наполнили ее глаза, повисли на ресницах.

— Не плачь, Агнес.

— Я плачу, потому что счастлива, — ответила она. — Но, Гаролд, я ничего не купила тебе. Я боялась… боялась всей этой свадьбы.

Он повернул кольцо на своем безымянном пальце.

— Надпись насчет третьего дара… Что это означает?

Она слегка зарделась:

— Первый дар — это была я. Когда мы занимались любовью, в «Максвелл-холле». Второй — ребенок.

Бесценные дары, подумал Гаролд, чувствуя, как пересохло у него во рту. Такие дары нельзя купить, неважно, сколько у тебя денег. Он не знал, как выразить свои чувства словами. Вместо этого взял Агнес на руки, вдыхая аромат ее кожи, такой знакомый, такой родной, что он уже не понимал, как жил без него раньше.

— Завтра мы будем заниматься любовью на берегу под звездами.

— Хорошая идея, — ответила Агнес и поцеловала его со всей страстью, на какую была только способна.

В следующую ночь светила молодая луна, и на небе высыпало столько звезд, и висели они так низко, что Агнес, казалось, могла схватить любую из них. Гаролд отправился искупаться, а она полчаса спустя вышла на берег, чтобы встретиться с ним там. Проходя через калитку, которая так манила ее в день свадьбы, Агнес подумала, насколько же она отличается от женщины в белом шелке, которая плакала, уткнувшись лицом в жесткие створки.