Выросшие в доме Лиза, Моника и Александр составили ему компанию в этот день. У них тоже наблюдались признаки «серьезного улучшения». Стефан тогда еще не покидал клинику, и предполагали, что для этого потребуется еще некоторое время.
В больнице Элизабет навестил старший брат Гаральд, который попытался ее утешить. Когда сестра пропала, он покинул дом, поверив отцовской версии о том, что она вступила в какую-то религиозную секту. Гаральд, ее самый близкий друг из всей семьи, был после этого очень подавлен и терзался чувством вины.
Младшая сестра Элизабет, Габриэль Хельм, женщина уже за тридцать, испытала серьезное потрясение, увидев свою сестру, и присоединилась ко всей семье в отделении терапии, помогавшей им пережить шок. «Никто из нас не мог поверить, насколько обычной она выглядела, – сказала Габриэль. – Она здорова, она общительна, и справляется со всем просто отлично. Каждый день она становится чуточку сильнее. Я не могу высказать, какие необычные времена настали для всей семьи. Это больше, чем кто-либо способен вообразить. Мы вместе стараемся изо всех сил, чтобы поддержать Элизабет. Она так рада, видя своих детей. Она постоянно твердит им, какие они красивые, и все время проводит рядом с ними, узнавая их все лучше и лучше».
Ее муж, Юрген Хельм, был поражен тем, что случилось, не меньше. «Я прожил в этом доме целых три года, и хотя бы однажды, но был в подвале, – сказал он. – Повсюду был разбросан мусор, и я подумать не мог, что всего немного в стороне живет эта семья. Это невероятно».
Подруга семьи Эльфрида Хоера не сомневалась, что теперь все они найдут силы объединиться в отчаянной попытке заново выстроить их искалеченные жизни. Свои надежды на то, что семья объединится, она возлагала на старшую сестру, Ульрику. «Ульрика очень сильная, – сказала Эльфрида. – Она восставала против Фрицля еще девочкой, и я уверена, она поможет всем пройти через это».
Как ни странно, люди, близкие семье, говорили, что, как это ни шокирует, Элизабет все равно любит своего отца, что может быть расценено как вариация стокгольмского синдрома, когда заложники ставят себя на место их узурпаторов. Элизабет клялась, что никогда больше не посмотрит в глаза чудовищу, которое насиловало и третировало ее много лет, но, хотите вы этого или нет, он все еще ее отец.
Другие жители Амштеттена тоже пытались справиться с осознанием этого невозможного преступления, по мере того как раскрывались подробности так называемого Дома ужасов. Когда мировая пресса заполонила улицы, в городе был проведен митинг в знак солидарности с Элизабет и ее детьми. В ночь на 29 апреля – три дня спустя после освобождения Элизабет – около двухсот человек собрались на старинной рыночной площади под проливным дождем со свечами и зонтами в руках. Сочувствующие Элизабет возложили цветы у порога дома номер 40 по Иббштрассе. Люди шли отрешенные. До конца прошлой недели их очаровательный австрийский городок славился только своим яблочным вином. Теперь его название всегда будет ассоциироваться с фамилией Фрицля. Демонстранты обвиняли власти в том, что они не обратили внимания на все происходившие странности. Но они винили и себя за то, что сами тоже ничего не замечали.
На городской площади развернули плакаты, выражающие сочувствие Элизабет и ее детям за все, что им пришлось вынести. Лидер митинга выразил «замешательство, шок, беспомощность и потерю дара речи» жителей Амштеттена, которые «просили держать их в курсе и искали ответы».
Молодая мать по имени Стефани объяснила свое присутствие на демонстрации. «Нам нужно было показать, что не все люди злы, – сказала она. – Мы на самом деле заботимся друг о друге».
Когда семья Фрицлей, восстанавливающаяся в близлежащей клинике Мауэр, услышала о сочувственном отклике города, все они выразили свою благодарность за поддержку, нарисовав от руки большой плакат, который был вывешен в витрине магазина в центре города. Основная надпись гласила: «Мы всей семьей хотим воспользоваться этой возможностью и сказать вам спасибо за участие в нашей судьбе. Ваше сострадание очень помогает нам в это тяжелое время и говорит нам, что за стенами есть хорошие заботливые люди, которым мы небезразличны. Мы надеемся, что скоро придет время, когда мы сможем найти обратный путь в обычную жизнь».
Благодарственное сообщение было обрамлено контурами их ладоней. Внутри каждой из них было маленькое послание от каждого, где они рассказывали, о чем мечтают сейчас и по чему тоскуют.
Стефан написал: «Я скучаю по сестре. Мне нравится моя семья и нравится быть на свободе. Я люблю солнце, свежий воздух и природу».
Его младший брат Феликс просто перечислил кое-что из того, чем его радовал мир: «Кататься на санках, ездить на машине, играть в мяч, плавать... Играть с другими детьми, друзьями, бегать в поле».
Лиза написала: «Я хочу здоровья, чтобы все снова стало хорошо, любви, счастья. Я скучаю по Керстин, школе, друзьям, воздуху, 1Г классу». Моника написала: «Я хочу, чтобы поправилась Керстин, много любви, чтобы все поскорее закончилось. Я скучаю по „Fire brigade»[Юношеская австрийская музыкальная группа. – Примеч. авт.], музыкальной школе, по друзьям, по школе, по Керстин».
В пожеланиях Александра значилось: «Я хочу на свободу, быть энергичным и сильным, и хочу увидеть солнце. Я скучаю по „Fire brigade“, школе и моей сестре Керстин».
Взрослые тоже сделали свой вклад. Бабушка Розмари написала: «Я хочу жить в мире со своими детьми, да поможет нам Бог. Мне не хватает моих добрых друзей и свободы». Элизабет написала: «Я хочу, чтобы поправилась моя дочь Керстин, любви моих детей, защиты моей семьи, понимающих людей с добрыми сердцами рядом».
Довершало плакат изображение сердца, чтобы обозначить Керстин.
Кристоф Хербст объяснил: «Инициатива обратиться к народу через плакат исходила от самих членов семьи. Это было их желанием – поблагодарить общественность за поддержку».
Жители Амштеттена были тронуты таким плакатом, но этот жест ничуть не уменьшил чувства их вины. На праздник Первого мая, когда праздновать наступление лета прежде по традиции собирался весь город, семьи остались сидеть по домам, преследуемые тенью Йозефа Фрицля.
Один из соседей, отказавшийся назвать себя, наблюдавший, как судмедэксперты выносили из подземной тюрьмы коробки с вещами, рассказал репортерам, что все вокруг были охвачены чувством вины из-за того, что они допустили, чтобы Элизабет задыхалась в душной каморке столько лет. Но что они могли сделать? «Если бы мы что-то заметили, то сказали бы об этом», – сказал он.
Другой сосед вспоминал «безупречный шарф» Фрицля – очередную его «невинную позу». Но обнаружение преступлений дедушки-пенсионера Йозефа Фрицля – до того олицетворявшего собой всех достопочтенных жителей Амштеттена, – разрушило все иллюзии. Надпись краской на заборе сада Фрицля гласила: «WARUM? Hat es keiner gemerkt?» – «ПОЧЕМУ? Кто-нибудь заметил?»
26-летний Эдисон Рафаэль сказал: «Эти вопросы нужно задавать. Как, черт возьми, человек мог проворачивать такое сложное, гнусное дело в течение стольких лет и никто из ближайших соседей ничего не заметил? Мы должны начать говорить об этом, хватит сметать сор под ковер».
Но Вольф Грубер, один из соседей Фрицля, давал отпор на любую косвенную критику. «Соседи упустили много попыток обратить внимание на то, что все было не так замечательно, – сказал он, – но дело в том, что просто невозможно увидеть хоть что-то, что происходит на той территории. Все спрятано».
Похоже, с выбором ближайших соседей Фрицлю повезло. С одной стороны жила пожилая дама, которую потом увезли из дому, чтобы ухаживать за ней. Чуть в стороне жила молодая пара, проводившая все выходные в Вене. Ближайшими соседями Фрицля были Герберт и Регина Пенц, которые жили в трех домах от них, но они ничего не замечали.
«Ни один человек на этой улице абсолютно ничего не замечал», – сказал Герберт.
«А что там можно было заметить? – подхватила его жена. – У всех сады как на ладони, а у Фрицля – весь закрыт, застроен, а немногие открытые участки заросли кустами и деревьями. Там ничего невозможно увидеть».
