Майер сказал, что после того, как его обвинили в убийстве по преступному бездействию, Фрицль отказался разговаривать с полицией и сказал своему адвокату, что теперь он никогда не раскроет правды, почему он запер свою дочь. Второе обвинение в убийстве повиснет над ним, если не поправится Керстин.
«Максимальный срок за убийство в Австрии – 15 лет, но сейчас делается все возможное, чтобы увеличить приговор моего подзащитного», – сокрушался Майер.
Школьная подруга Элизабет, Криста Вольдрих, сказала, что именно, по ее мнению, станет уместной карой для Фрицля. «Если бы мне было решать, что с ним сделать, я бы бросила его в ту же яму, в которую попали Элизабет и ее дети», – сказала она.
Но его адвокат требовал смягчения приговора: «Герр Фрицль признает, что он насиловал и удерживал свою дочь в заключении, но он раскаивается в содеянном... Он эмоционально уничтожен. Он думал, что защищал свою семью, и говорит, что видел в этом свой долг главы семейства». Майер даже намекнул, что на следующем слушании он попросит судью выпустить Фрицля на свободу.
Несмотря на настойчивость Майера в том, что его подзащитный может быть психически нездоров, полиция, в свою очередь, настаивала, что «рассудительный и собранный» Фрицль был в хорошем психическом и физическом состоянии. На что Майер возразил, что обследовавшие его тюремные врачи поставили ему диагноз – шизофрения.
Суд назначил ведущего эксперта по судебной психиатрии, 46-летнего доктора Адельгейда Кастнера определить, будет ли Фрицль в состоянии выдержать судебный процесс. «Я провел с ним аналитические беседы, чтобы понять каждую возможную часть личности подсудимого, – сказал тот. – Суд хотел, чтобы я набросал несколько вопросов, и выставил мне крайние сроки, но, если мне понадобится больше времени, тогда суду придется подождать».
Он передал, что сказал ему Фрицль: «Я попал в катастрофу, из которой было не выбраться ни мне, ни Элизабет. Чем дольше я держал ее пленницей, тем безумнее становилось мое положение, тем худшие принимало обороты. Мое желание к ней становилось все сильнее и сильнее. Все 24 года я понимал: то, что я делаю, неправильно, что я сошел с ума, раз делаю это. Но меня влекло это запретное желание. Оно было слишком велико для меня».
Майер сказал, что его клиент находился под психиатрическим наблюдением, но отказался сообщить, чувствует ли он какие-либо угрызения совести. Это можно расценивать как указание на то, что нет. Майер только ответил: «Я ничего не могу сказать по этому поводу».
Ганс Хайнц Ленце, посетив Фрицля, не заметил у него следов раскаяния. «Когда я вновь встретил его в его камере, я сказал: „Неужели это были вы, герр Фрицль, я потрясен. Как можно творить такие вещи?“ – на что он ответил: „Мне очень, очень жаль свою семью, но уже ничего нельзя изменить“, – и я ответил ему: „Вам следовало подумать об этом раньше“».
Как и сам подзащитный, Майер был в негодовании от публичного освещения дела. Он обнародовал заявление Фрицля о том, что тот не является зверем, аргументированное тем, что он мог убить Элизабет и ее детей, но не сделал этого. Но то, чего он не сделал, едва ли облегчает то, что он сделал.
Несмотря ни на что, Рудольф Майер соглашался с Фрицлем. «Освещение этого дела переходит все границы, – сказал он. – Поэтому часть моей работы – отодвинуть его образ от образа зверя назад к образу человека. Потому что перед судом предстанет человек – не зверь».
Но вопрос, который должен был быть поставлен перед судом, вовсе не в том, зверь Фрицль или нет. Скорее, он мог бы заключаться в том, здоров ли он. В своем признании он говорил: «Я всегда понимал: то, что я делаю, – неправильно». Он говорил, что в нем всегда было сильно чувство «благопристойности», привитое фашизмом и материнской строгостью. Собственно, он заявлял, что изначальным мотивом для того, чтобы запереть дочь в подвале, было именно желание оградить ее от мирского зла. Способность отличать хорошее от плохого – стандартная юридическая проверка на вменяемость. Только позже Фрицль добавил к этим словам: «Я понимал, что, должно быть, сошел с ума...»
Врачи составили предварительную оценку личности Фрицля. Старший судебный психиатр Австрии Рейнхард Халлер, на чьи характеристики обвиняемых опирается суд, сказал: «Фрицлем, судя по всему, руководил ярко выраженный нарциссизм, требовавший проявления силы над другими, – и это может помочь объяснить, как ему с его насилием удавалось так долго ускользать от разоблачения. Этот человек, должно быть, болен, он, видимо, чувствует свое превосходство над другими».
Халлер также предположил, что поступок Фрицля, хотя он и надругался над Элизабет, когда она была еще девочкой, и регулярно насиловал ее в подвале, не был мотивирован сексуальным влечением. «Им руководило желание властвовать. Он, наверное, относится к людям с комплексами, в которых кроются корни его садизма. Ему нужен стопроцентный контроль над своими жертвами. Это его идея фикс – абсолютная власть главы семьи. Он, возможно, продолжал бы делать это до тех пор, пока имел силы контролировать своих заложников, если бы что-то не пошло не так». Он утверждает, что комплекс Фрицля мог возникнуть из-за обид, нанесенных ему матерью.
Жертва похищения Наташа Кампуш высказалась по теме незамедлительно и сообщила свои догадки о психическом сознании похитителя. Она призналась, что почувствовала себя «освобожденной», когда история раскрылась. Она видела параллели в своем деле и деле Элизабет. «Мать Приклопила, – рассказала она, – была ослеплена материнской любовью. То же самое было и с Йозефом Фрицлем. Он до ненормальности боготворил свою мать, чем ничуть не отличался от моего похитителя, который был очень привязан к своей матери. К тому времени, когда она приходила к нему, я должна была убрать весь дом, чтобы она считала, что это он такой чистоплотный и замечательный. И как бы старательно я ни убирала, он говорил: „Моя мама сделала бы лучше“».
После того как Кампуш сбежала, а Приклопил покончил с собой, его мать сказала журналистам, что надеется, что Наташа Кампуш в какой-то степени любила ее сына. Она сказала, что едва заметные перемены в доме натолкнули его на мысль, что у сына появилась подруга. Она заметила, что на его постели было две подушки, маленькие кактусы в гостиной и запахи на кухне – хотя она знала, что ее сын никогда не готовил.
«У меня с ней нет никакой связи, – сказала Кампуш. – Сначала я подумала, что это было бы неплохо – встретиться с ней, помочь ей перестать мучиться чувством вины из-за того, что она ничего не замечала, помочь справиться с этой ситуацией в целом, потому что она не просто потеряла сына – она потеряла сына, которого почитала за воспитанного, порядочного, хорошего человека. Но сейчас я так не думаю. Мне не очень хочется встречаться с ней».
Догадки Наташи Кампуш вполне могли быть использованы в суде.
Если Халлер полагал, что Фрицлем двигала высшая степень нарциссизма, развившаяся из его господства над ситуацией, другие психологи выявили здесь другую форму того же нарциссизма, которая могла быть применима в данном случае. Это нарциссизм художественного коллекционера, который скупает краденые картины, чтобы иметь возможность владеть ими единолично. Такими трофеями стали для Фрицля Элизабет и ее дети, которых он держал в своем погребе. Каждый раз, когда он ночью приходил проведать их, провести с ними час-другой или принести им продукты и медикаменты, он снова утешал себя тем, что ощущение своей уникальности делает его еще более уникальным.
«Во всей мировой практике нельзя найти подобного случая», – сказал Халлер. И даже дело Наташи Кампуш нельзя поставить рядом с ним. Она была похищена незнакомцем, как и Колин Стан. В других австрийских случаях, когда свободы лишались члены семьи, не было указаний на сексуальный контакт. А похитители, которые делали из пленниц наложниц, редко стремились завести с ними детей.
Однако в 1988 году Гари Хайдник был осужден за похищение шести афроамериканских проституток с целью создания в подвале его дома в Филадельфии семьи, которая принимала на воспитание детей за плату. Две его пленницы погибли, и в 1999-м он был казнен за убийство. Но опять же его рабыни не были его родственницами.
