Образцы ДНК, взятые из подвала, показали, что кроме самого Йозефа Фрицля и его пленников звуконепроницаемую подвальную комнату никто не посещал – хотя это не исключало предположения о том, что кто-то еще мог знать о том, что происходит в подвале. Но Фрицль был щепетильным и скрытным человеком, который вполне мог вести двойную жизнь так, чтобы никто не узнал об этом.
«Вплоть до нынешнего момента у нас есть только один подозреваемый, и я хочу заметить, что есть определенная логика в том, что этот человек не стал никому рассказывать о своих грехах, – сказал Польцер. – Потому что для него был только один способ держать это в секрете ото всех так долго – скрывать это».
2 июня прокурор Герхард Зедлацек отказался от версии о том, что у Фрицля могли быть сообщники. А осажденный Франц Польцер был вынужден признать, что это дело вызывает «миллион и еще один вопрос без ответа». Столкнувшись с международным негодованием, Польцер пообещал, что все они будут решены, – для этого было необходимо склеить воедино все фрагменты порочного прошлого Фрицля.
Когда вопрос о Фрицле более-менее прояснился, журналисты обрушили на Польцера новый шквал вопросов о расследовании австрийской полицией дел пропавших людей. И в конце концов, почему полиция, социальные службы, врачи и учителя школы, куда ходили дети Фрицля, почти четверть века не замечали ничего необычного? Отбиваться от нападок предстояло и местному правлению, которое обвиняли в том, что и они не замечали подозрительных признаков, окружавших жизнь этого дома.
Ганс Хайнц Ленце имел возможность показать репортерам документы, доказывающие, что разрешение совета на взятие под опеку и усыновление троих детей Фрицля было совершенно законно. «Я просмотрел документы по усыновлению и не увидел там никаких причин для разбирательства, – сказал Ленце и продолжал, защищая работников соцслужб, которые надзирали за детьми: – Не было и намека на халатность. Их не в чем подозревать».
Он отводил от властей, которые оформили Йозефу Фрицлю опеку над тремя детьми, критику по поводу его криминальной биографии. Его досье было изучено, и никаких документов, касавшихся его прежних преступлений на почве секса, найдено не было. Социальные работники регулярно навещали Йозефа и Розмари Фрицль после передачи им прав опеки и двадцать один раз посещали их дом. Они повторяют, что в течение своих обычных визитов не замечали ничего подозрительного. Впрочем, они никогда не заглядывали за дом, но у Ленце было объяснение и этому: «Герр Фрицль был главой семьи, командиром, поэтому вполне имел право распоряжаться некоторыми участками своей территории единолично. Но как это может привести к подозрениям, что там, под замлей, у него живет вторая семья? Как такая идея может прийти в голову? Теперь все умные, когда все уже позади».
Конечно, поводы подозревать Фрицля были, и немалые. В течение десяти лет в этой семье зарегистрирован один пропавший без вести человек, и трое, по их заявлению, подброшены под двери. Эти факты занесены в протоколы.
«У нас не было оснований не верить им», – сказал Ленце.
Йозеф Шлоель, глава окружного суда Амштеттена, чьей обязанностью было присматривать за детьми, согласен с Ленце: «Не было оснований предполагать, что что-то идет не так». Но все же Шлоель признал, что правила в некоторой степени не были соблюдены, потому что формально опеку над детьми оформили Фрицлю без согласия их пропавшей матери Элизабет. Он допустил, что тогда вся процедура могла быть поставлена под вопрос, но в итоге разрешение было дано, так как никаких нарушений не обнаружили. Тогда это казалось лучшим решением.
«Бабушка окружила внуков заботой и любовью, – сказал Ленце. – Эти трое – Лиза, Моника и Александр – получили отличное воспитание. Они хорошо учились. Они интегрировались в социум, и все записи, описывающие их времяпрепровождение с фрау Фрицль, позволяют сделать вывод, что атмосфера у них была хорошей».
С его стороны чувствовалась даже симпатия к пожилой паре, неожиданно обзаведшейся новой молодой семьей. «Удочерена была только первая девочка, Лиза, – уточнил Ленце. – Остальные официально росли как переданные на воспитание дети. Они предпочли такой вариант, поскольку государство не платило пособие за усыновленных детей, тогда как в случае принятия на воспитание детское пособие составляло от 397 до 410 евро в месяц за ребенка, в зависимости от его возраста. Теперь, зная произошедшее, можно только недоумевать – как этот человек смел претендовать на пособие. Но такова правовая норма Австрии, и граждане страны имеют такое право».
Хотя на виду всего города Ленце рьяно оборонялся, в частной беседе он предстал не таким уверенным. «Я не могу спать, – признался он. – Я сам отец, и я не могу представить, что вытерпела эта несчастная семья. Я стал пить снотворное – просто не могу выбросить их страдания из своей из головы. Я потрясен произошедшим».
Профессор Макс Фридрих также понимает, почему семья Фрицля не вызывала подозрений. «Все там, наверху, и все, кто был знаком с ними, все в один голос твердят, что все было в порядке, – сказал он. – Дети ходили в школу, исправно выполняли домашние задания, были воспитаны в строгости своим отцом. Так что какое-то время спустя люди начинали говорить: „Какой выдающийся человек“. Немного строг, но, как говорят у нас в Австрии, немного строгости еще никого не убило, так что все это определенно сыграло свою роль».
Но подсказки мог заметить каждый, если верить Хедвигу Вольфлю, директору центра охраны ребенка в Австрии. «Еще в детстве Элизабет сбежала из дому. Полиция разыскала ее, вернула домой и толкнула в жесткие объятия отца, – сказал он. – Побег из дома – это явный показатель несчастья. Но никому, похоже, не было никакого дела до судьбы этой девушки».
Не только австрийские журналисты задавали вопросы о поведении властей. В Амштеттен прибыли журналисты международной пресс-службы, и дело тут же приобрело такую громкую огласку по всему миру, что потребовало участия правительства. «Мы столкнулись сейчас с неизмеримым преступлением», – заявил министр внутренних дел Гюнтер Платтер, стараясь охладить критику в адрес администрации. Даже президент Австрии Альфред Гузенбауэр вмешался, открыв крупную рекламную кампанию, которая должна была спасти государство и не бросить на него тень «страны подвалов». А название было бы более чем уместным после дела Наташи Кампуш и февраля 2007 года, когда выяснилось, что юристка из Линца три года держала трех своих дочерей в кромешной темноте.
Испытания девочек начались, когда им было 7, 11 и 13 лет. Их родители развелись, и опеку над детьми получила мать, но впоследствии у нее случился нервный срыв. Она забрала их из школы, сказав, что желает обучать их дома, а сама держала их взаперти в комнатах, освещаемых только одной лампочкой. Единственным, с кем они могли играть, были мыши.
Оказавшись наконец на свободе, они не могли переносить солнечный свет. Они столько времени провели вдали от мира, что у них выработался собственный язык. Говорили, что их мать находила возможность уклоняться от визитов к детскому социальному работнику, используя свои профессиональные навыки. Когда отец пытался повидаться с дочерьми, его бывшая жена говорила ему, что они или больны, или гостят у бабушки и дедушки. Трое – Виктория, Катарина и Элизабет – были освобождены только тогда, когда в полицию обратились бдительные соседи.
«Почему полицию можно так просто надуть? – спрашивает читатель австрийской ежедневной газеты „Вьенен цайтунг“. – Остается только надеяться, что эти несчастные получат профессиональную психиатрическую помощь».
Ежедневник «Курьер» осветил еще одно «подвальное» дело, в котором супружеская пара из Вены держала свою приемную дочь, которой пришлось испытать немало трудностей, запертой в холодной комнате, как животное. Очевидная регулярность подобных дел была самым убийственным обвинительным заключением в адрес австрийского общества, и газеты пестрели недвусмысленными заголовками: «ЭТИ ПРОЦЕССЫ ПОТРЯСЛИ НАЦИЮ».
