23 августа 2006 года восемнадцатилетняя Наташа чистила в саду сиденье «БМВ» Приклопила, и тут, в 12 часов 53 минуты пополудни, ему позвонили на мобильный. Приклопил отошел от машины, потому что ему мешал разговаривать звук пылесоса. Воспользовавшись случаем, Наташа оставила пылесос включенным и бросилась бежать, незамеченная Приклопилом, пока тот не закончил свой разговор как ни в чем не бывало. Метров двести пробежала Наташа через сады и по улице, перескакивая изгороди и прося встречных прохожих вызвать полицию, но все ее игнорировали. Спустя минут пять она постучалась в окно 71-летнего соседа и сказала: «Меня зовут Наташа Кампуш». Сосед вызвал полицию.
В отличие от Элизабет Фрицль, Наташа очутилась на свободе в добром здравии, хотя и несколько бледненькой и исхудавшей – в ней было всего 48 килограммов, – почти столько же, сколько она весила восемь лет назад, когда пропала. Она выросла всего на 15 сантиметров. Ее опознали по шраму на теле, образцам ДНК и паспорту, который нашли в ее камере. Сабрина Фрейденбергер, первый офицер полиции, которая говорила с ней после произошедшего, сказала, что была поражена Наташиным «умом и словарным запасом».
Упустив Наташу, Приклопил понял, что полиция скоро явится за ним, и покончил с собой, бросившись под пригородный поезд недалеко от станции «Северная Вена». Он всегда говорил Наташе, что «не дастся им живым» и предпочтет скорее умереть, чем дать арестовать себя. Она сказала, что не плакала, услышав о его самоубийстве, но признала, что в какой-то степени это оставило свой след. «Он был частью моей жизни, – объяснила она. – Поэтому я в некоторой степени скорблю по нему».
Они были довольно близки. На всех допросах она называла его только по имени – Вольфганг – а не Приклопил. Она говорила, что работал он нечасто, и они могли подолгу беседовать, пока она готовила ему обед или убирала дом. «Он не был моим господином... Мы были на равных», – сказала она.
Теперь Наташа – хозяйка в доме Приклопила, который был передан ей в качестве компенсации. Она не собирается сносить его, как это случилось с домом американского каннибала Джеффри Дамера или Розмари и Фреда Вест. После возвращения она уже снова заходила в клетку, в которой ее держали в заточении.
Некоторые мысли, которые прозвучали в официальном обращении, опубликованном Наташей после своего освобождения, зловещим раскатом эха повторяют оправдания Йозефа Фрицля. Она говорит, что ее плен уберег ее от многого. «Я не пью, не курю, – объясняет она, – и не связалась с дурной компанией».
Наташа Кампуш не чувствует, будто за время заключения мимо нее прошло что-то важное. Как и Элизабет Фрицль, она удивительно сильная и выносливая девушка. Сильной ее сделала сама беспомощность ее ситуации. «Я всегда думала: „Да, я никогда не вернусь назад, буду заперта вечно, моя жизнь будет уничтожена“, – сказала она. – Но я не впадала в отчаяние из-за такой несправедливости. Хотя всегда чувствовала себя жалким цыпленком в курятнике. Вы видели мою каморку по телевизору или в газетах и знаете, насколько она была мала. Это место вынуждает впасть в отчаяние».
Наташа Кампуш теперь полностью поправилась. Свои муки она компенсировала активным общением с журналистами. Ей удалось использовать внимание прессы к себе в своих интересах: Наташа написала книгу, повествующую о ее заточении, получившую заслуженный успех, и начала карьеру в качестве ведущей ток-шоу.
Создается впечатление, что она просто надевает маску и стремится свести к минимуму тот урон, который ей нанесли. Если верить ее агенту, Приклопил избивал ее так, что «она едва могла передвигаться. Избив ее до синяков, он прихорашивал ее, а потом брал камеру и фотографировал».
Она категорически отказывается вдаваться в подробности того, каким еще надругательствам он подвергал ее на протяжении этих лет: «Все то и дело норовят задать интимные вопросы, которые никого не касаются. Может, когда-нибудь я расскажу об этом своему адвокату или еще кому-то, когда мне будет это нужно, а может, никогда не расскажу. Личное принадлежит только мне».
Профессор Фридрих, психолог Наташи, утверждает, что язык, который она выбрала для общения, ясно и мощно передает весь комплекс взаимоотношений, которые связывали ее с похитителем.
В случае с Элизабет Фрицль сомнений по поводу сексуального насилия не остается. Это признал и ее отец, и подтвердил тест ДНК. Только, в отличие от Наташиного опыта, подпольная жизнь Элизабет не предусматривала ни визитов к соседям, ни походов по магазинам, ни горнолыжных курортов – ни проблеска из внешнего мира и ничего похожего на надежду. А теперь, забеременев, ей оставалось только смириться.
Порой ее посещала мысль, вдруг отец отвезет ее рожать в больницу. Она была в ужасе от того, что дитя инцеста будет всю жизнь страдать от последствий каких-то генетических отклонений. Фрицль, разумеется, показывал, что ему было не все равно. «Элизабет, конечно, волновалась о том, что будет, – сказал он. – Но я купил медицинские книги и принес ей в подвал, чтобы, когда время настанет, она знала, что нужно делать. Я приготовил для нее полотенца, антисептики и пеленки».
Когда сроки уже подступали, Фрицль исколесил сотни миль, закупая детское питание, одежду и одноразовые пеленки в магазинах, где никто не мог узнать его. Когда он вернулся, ей стало совершенно ясно, что он не выпустит ее рожать из подвала. Теперь, когда она держала в руках медицинские книги, пропала надежда на то, что он предоставит ей помощь. Какой врач или сестра придет в этот крошечный подвал, чтобы принять роды, а потом уйдет, ничего не спросив? Бедняжке суждено было мучиться со всем в одиночку.
В 1989 году – год падения Берлинской стены – Элизабет произвела на свет свою старшую дочь, Керстин, чье тяжелейшее состояние, вызванное постоянной нехваткой света и кислородным голоданием, в конце концов и вывело их на свободу. Перепуганная 22-летняя мать родила первенца совершено одна. Единственной возможной повитухой мог стать только ее отец, а он в этом не был особенно заинтересован.
«Мы думаем, что он перестал спать с Элизабет, когда та была на позднем сроке, и оставил ее одну рожать под землей, – сообщил один из офицеров полиции. – Все, что его интересовало, – это удовлетворение своей похоти и сохранение тайны. Чем больше мы узнаем о нем, тем труднее становится во все это верить. Это чудовище, а не человек».
Как бы то ни было, Элизабет изучила книги, принесенные Фрицлем, и вместе с новорожденной девочкой смогла пережить это испытание. Им просто повезло. Кроме того, что рядом не было профессиональной помощи, риск гибели малышки значительно увеличивала антисанитария, сказал Патрик О’Брайен, делегат Королевского совета акушеров и гинекологов. Да и сама Элизабет во время родов была в большой опасности.
«Многие малыши могут без проблем появиться на свет и без медицинской помощи, – пояснил он. – Но оба – мать и ребенок – рискуют получить тяжелейшие осложнения, если во время беременности, и особенно во время самих родов, не был получен надлежащий уход».
Керстин была предрасположена к болезням с самого своего рождения. Она страдала от судорог, которые сейчас идентифицированы как особая форма эпилепсии, что приписывают последствиям инцеста. Но была у этой медали и обратная сторона. Появление ребенка – несмотря на то, кто был его отцом, – значило, что у Элизабет появился смысл жить. Теперь она могла кого-то любить, а не сидеть одна-одинешенька в подвальной камере. С другой стороны, несчастному ребенку предстояло то же тягостное существование узницы, какое влачила его мать.
Конечно, с рождением Керстин Элизабет стало легче жить. «Произошла перемена, – сказал Франц Польцер. – Она сама говорила, что отец приставал к ней даже до того, как запер в бункере. И когда он запер ее, ей приходилось сносить жестокое физическое насилие в той или иной форме. А потом, сказала она нам, стало легче».
Побоев, может, и стало меньше, но изнасилования не прекратились. В воспаленном сознании Фрицля Элизабет представлялась ему его женой, и он покупал ей сексуальные наряды, нижнее белье, которого никто не видел на ней, кроме него и их детей. Он, в свою очередь, для ночных походов в подвал элегантно одевался. На следующий год она родила сына Стефана, которому сейчас восемнадцать лет. Шел шестой год заточения.
