С ликующими криками все воины выхватили мечи и взмахнули ими над головами. Аркани начал ритмично стучать в военный барабан. Воины образовали круг, высоко подняли обнаженные мечи и стали двигаться маленькими шагами в такт барабану. Раздалось глухое гортанное пение, которое постепенно равномерно нарастало, становилось все громче и достигло кульминации в резком крике. Потом все началось снова. Махмуд взял у Аркани барабан, а сам Аркани вступил в круг танцующих воинов. Он поведет свой народ на справедливую освободительную войну против чужого господства французов.

Глава 36

Желтые глиняные хижины гарнизона в Уаргле почти сливались с цветом земли. Здания окружали с четырех сторон большую пыльную площадь, которую нещадно палило солнце. По бокам больших деревянных ворот стояли две сторожевые башни. Все это походило на крепость.

На одной стороне располагались казармы гарнизона — скромные, вытянутые в длину комнаты с бесконечным числом простых кушеток по обеим сторонам. Через узкие окна в казармы проникало мало воздуха и еще меньше — света. Над каждой кушеткой в стене был прибит крючок для формы и ружья. Высокая внешняя стена здания служила одновременно для прохода стражи.

Напротив казарм для гарнизона находились конюшни. В них содержались лошади, мулы, несколько верблюдов. В особом хлеву держали кур, гусей и свинью. Свинья была ценной свиноматкой, и уже целый год комендант тщетно искал для нее кабана. В исламской стране это было практически невозможно, а начальники в далеком Париже, казалось, никак не могли внять их просьбе. Баранов и коз они покупали у местных бедуинов.

В среднем здании располагалась комендатура. В нем единственном был второй этаж. Комендант Фебрез закрыл ставни, чтобы хоть немного укрыться от палящего зноя. Он знал, что служба его отряда здесь — безнадежное предприятие, как и защита цивилизованного мира на севере против дикого юга. Если солдаты не умирали от коварных нападений бунтующих кочевников, то их уносили жара, болезни или отчаяние. Никто из этих людей не находился тут добровольно. Их загнала в легионы нужда, или они были направлены сюда в качестве наказания. Как лейтенант Пеллегрю. Как сержант Пикара. Как почти все офицеры в гарнизоне.

Управлять толпой недисциплинированных солдат можно было, только держа себя в руках. Следовало быть беспощадным. Фебреза все боялись. Но к чему все это в такой адской дыре? Для большинства находившихся здесь солдат все равно не было будущего, если только они не совершат какой-либо подвиг, известие о котором дойдет до генералитета. Тогда, скорее всего, можно было надеяться на высвобождение.

На это и надеялся лейтенант Пеллегрю, однако ему казалось, что комендант Фебрез не желал высоко оценить то, что лейтенант вступился за эту французскую молодую даму. Пеллегрю стоял на пыльном дворе гарнизона и гонял солдат, которые с полной выкладкой вздымали мерным шагом песок. В его голосе звучал гнев перед несправедливостью судьбы.

— Вы, проклятые собаки, быстрее, я вам сказал. Бегом марш!

Он щелкнул плетью и наметил подходящую жертву среди солдат. Вон тот, который прячется за спинами других. Его следует слегка взбодрить. Однако еще до того, как он смог ударить его, солдат, как срубленное дерево, упал в песок и остался лежать неподвижно.

Пеллегрю выбрал вместо него того, кто наклонился над своим товарищем и хотел помочь ему подняться на ноги.

— Лапы прочь ты, каналья. Если он сам упал, то сам должен и подняться.

И он замахнулся плетью и ударил несчастного по руке. Тот вздрогнул, как укушенный тарантулом.

Большие ворота были широко распахнуты. В задней части двора теснились несколько бедуинов со своими козами и торговались с поваром. Другие доставали из колодца воду. Между бедуинами и комендантом существовало молчаливое соглашение, с тех пор как французское колониальное правительство завладело этим оазисом: бедуины, как и прежде, могут поить своих животных у этого колодца. Это создавало видимость мира.

Бедуины приходили к воде и оставляли солдат в покое. Они торговали с ними, и по крайней мере в том, что касалось еды, нужды не было. В оазисе росли плодородные финиковые пальмы, выращивался лук, помидоры и даже гранатовые деревья. Красивые женщины Оулед Найл, племени берберов, предлагали солдатам приятное разнообразие в их тупой службе. Девушки танцевали и занимались проституцией, полученные деньги откладывая себе на приданое. Поэтому жители оазиса и расквартированный здесь гарнизон существовали относительно мирно.

Головной болью коменданта Фебреза были его солдаты. С 1873 года в Алжире была введена всеобщая воинская повинность, и все алжирцы должны были служить в армии. Мысль о том, что под ружьем скрытные туземцы, вызывала у Фебреза неудовольствие. Тем сильнее он старался муштровать солдат, чтобы «бочонок с порохом», на котором он сидел, не взорвался.

Комендант сбрызнул лицо прохладной водой, постоянно стоявшей в кувшине рядом с его письменным столом и вышел во двор. Некоторое время он смотрел на солдат, которые, спотыкаясь и уже едва переставляя ноги, мучительно двигались по кругу. Потом он подозвал кивком двух своих офицеров.

— Сержант Булье, возьмите десять всадников для патруля в направлении юго-востока. Вы, Мервиль, отправляйтесь с пятью всадниками и двадцатью пехотинцами патрулем на юго-запад.

Офицеры отсалютовали и отдали необходимые приказы. Лошадей оседлали, солдаты построились. Комендант Фебрез обошел их ряды, кивнул и повернулся к обессилевшим людям, которых гонял Пеллегрю.

— Если кто-либо из вас считает, что должен жаловаться на свою судьбу, — рявкнул Фебрез, — то любой может сопровождать патруль сержанта Мервиля.

Никто ему не ответил, только прерывистое дыхание солдат заглушало звуки ветра, долетавшего из Сахары.

— Ну никто здесь не хочет быть добровольцем, — издевательски произнес Фебрез. — А ведь красивые берберские девушки сегодня вечером охотно приветствуют героев, а не заячьи хвосты.

Вперед медленно вышел один солдат, затем второй, четвертый, пятый, седьмой. Больше добровольцев не было. Фебрез поднялся на цыпочки.

— Это все? — Его глаза снова скользнули по рядам. — Хорошо, — проговорил он. — Эти люди пусть присоединяются к патрулю. Остальные ошибаются, если думают, что смогут отдохнуть. Так, Пеллегрю, соберите солдат для пешего марша по дюнам. Это полезно для поддержания формы.

— Будет сделано, комендант, — отсалютовал Пеллегрю и велел оседлать себе лошадь.

Оба патруля и его отряд маршем вышли через открытые ворота в пустыню.

— Песню! — заорал Пеллегрю. — Запевай!

Песня полилась из грубых, томимых жаждой глоток и понеслась к молочно-голубому небу над пустыней.

Спустя некоторое время патрули разделились. Булье направился на юго-восток, в то время как Мервиль маршировал в направлении юго-запада. Пеллегрю погнал своих людей прямо на юг.

Жара всей тяжестью давила на бедняг, едва тащившихся по пустыне. Солнце стояло в зените, но Пеллегрю не собирался щадить недовольных.

— Вперед вы, хромые улитки, из вас еще нужно сделать настоящих солдат. Держать равнение! Спины распрямить! Ради одного отставшего мы назад не вернемся.

Песня уже давно смолкла, солдаты тупо смотрели перед собой, думая только о том, чтобы не свалиться с ног. Иначе они так и останутся лежать, чтобы никогда снова не подняться.

Лейтенант Пеллегрю ненавидел пустыню так же, как ее ненавидели все солдаты в гарнизоне. Они были здесь заживо погребены. Никто не мог выбраться отсюда. Те, кто думал, что вместо смертной казни получил помилование, отправившись в этот гарнизон, теперь должны были с горечью признать, что им лишь заменили один вид смертной казни другим.

Пеллегрю трусил на юг. Они маршировали прямо на солнце, которое немилосердно выжигало свои следы на лицах мужчин. Иногда Пеллегрю казалось, что он видит черную тоску на горизонте, там, где небо и дюны сливались в одну волнистую линию. В пустыне бывает много явлений, одурманивающих разум. Лейтенант напряженно оглядел в свой бинокль окрестности, но ничего не обнаружил.