В дверь постучали.

— Мисс Дин! Мистер Райм! Завтрак подан…

Лиз даже не представляла, как сильно Патриция ненавидела ее в эту минуту.

Для нее Страшный суд настал внезапно, и он не сулил ей ничего хорошего.

Завтрак тянулся для Патриции, как десять лет тюремного заключения. Ее сердце то и дело замирало, например, когда ее мама и миссис Принчек в один голос спросили, что случилось с Дитрихом и Эриком. Вчера вечером они не имели счастья лицезреть их вернувшимися с «прогулки». Это выпало на долю Лиз, которой кто-то из «ковбоев» отдал сумки с покупками, и Патриция догадывалась, что не Дитрих. Однако Лиз, как ни удивительно, держала язык за зубами. Или же Аманда и ее подруга очень натурально изобразили потрясение.

Патриция уже обдумывала, выбежать ли из столовой побыстрее или же выйти с достоинством. Но ей оставалось только хлопать ресницами, когда Эрик и Дитрих, поддерживая друг друга, рассказали вполне связную историю о том, как в баре трое подвыпивших парней пристали к двум молоденьким девушкам и им пришлось вступиться за честь дам…

— О, парни, так вы, наверное, крепко сдружились теперь! — воскликнул мистер Принчек. — Ничто так не сближает, как хорошая драка на одной стороне.

— Эрик, сынок, а где ты учился драться? Я смотрю, тебе повезло больше, чем… — Роберт сначала высказал свою мысль, а потом только осознал, что допустил страшную бестактность по отношению к будущему зятю.

— О, нигде. Я просто был в стороне от главной заварушки. А вот Дитрих показал себя героем. — В его голосе не было ни капли иронии, тем более — сарказма, который здесь полагался.

Патриция задумалась: а не приснилось ли ей все, что было сегодня утром? Может, они и вправду поколотили каких-то не знающих меры придурков… Но она заметила, как напрягся Дитрих. Ей хотелось бы вытащить из кармана пистолет и застрелить его, но вместо этого она ослепительно улыбнулась и звонко чмокнула его в щеку:

— Я в тебя всегда верила, дорогой.

«Дорогой» ответил ей нежнейшим поцелуем, который можно было себе позволить на людях и с разбитой губой. Патриция едва сдержалась, чтобы не прокусить ему пострадавшую губу. Маленький завершающий штришок.

Так как с интересом слушали все, включая Кэтрин и Алекса, и никто не ухмылялся, Патриция сделала вывод, что Эрик пока никого не поставил в известность касательно истинной природы их с Дитрихом отношений. Он на нее не смотрел, на Дитрихе, впрочем, его взгляд тоже не задерживался. И вел себя Эрик как ни в чем не бывало.

Патриция поняла, что он и не скажет никому, потому что он — это он. Не мстительный слабак, которому нужно унизить обидчика, чтобы почувствовать себя лучше. Как хотела сделать она. И все же уверенность в том, что ее тайна останется тайной, не улучшила ее настроения. Невыносимо было думать о том, как нелепо она ошиблась, какую потом совершила ошибку — и что Эрик все это знал. Она слышала когда-то фразу, значение которой не понимала до конца: чем больше мы сделали человеку зла, тем сильнее его ненавидим, но еще сильнее мы способны ненавидеть только тех, кто сделал нам слишком много добра.

Патриция причинила Эрику боль — и ненавидела его за то. Но чувствовать себя обязанной было еще хуже. Это жгло огнем и иссушало изнутри.

Она без удовольствия глотала нежнейший бекон и ароматный кофе и думала о том, как еще долго ждать Нового года и под каким предлогом можно устроить себе и Дитриху срочный отъезд.

После завтрака мужчины отправились в кабинет играть в скраббл, и Патриция, пользуясь отсутствием Дитриха в комнате, хотела немного побыть одна и разобраться в себе. Но Аманда не могла ей этого позволить. Ей же нужно было поболтать с доченькой!

— Милая, да он у тебя просто золото!

— Да, мама. — Патриция заставила себя беззаботно улыбнуться. Идеальной беззаботности не получилось.

— Ты не заболела?

— Нет, я не совсем поправилась.

— Может быть, позовем Эрика?

— Нет! — На лице Патриции отразился неподдельный ужас. — Я выпью еще аспирина и витамин С. Все будет хорошо.

— Да не волнуйся ты так… Он, конечно, ревнует, это всем видно, но, по-моему, как врач мог бы дать дельный совет.

— Мама, он не терапевт! И что за разговоры про ревность…

Аманда вроде бы даже смутилась.

— Ну… к Дитриху. Но, может быть, после вчерашнего отношения у них станут получше.

Патрицию пробрал истерический смех.

— Золотко, может быть, тебе нужны витамины от стресса? — осторожно спросила Аманда. — Или какая-нибудь легкая микстурка?

— Нет, мам, мне не поможет! — Патриция с трудом успокоилась. — Знаешь, я переволновалась за Дитриха, — добавила она как можно более серьезным тоном.

— Да, понимаю. Когда твой отец тоже приходил в синяках — знаешь, в далекой юности, я…

Патриция знала, что, когда мама начинает предаваться воспоминаниям, ее нельзя перебивать, чтобы не показаться грубой, но можно немного расслабиться, потому что тогда она забывала о проблемах собеседника.

Оставшиеся до Нового года дни прошли для Патриции тягостно, но с пользой. Она надышалась свежим воздухом, насмотрелась на горящий в камине огонь, накаталась на лыжах и почувствовала, что ее загнанное городским темпом жизни тело начинает восстанавливаться. Кожа посвежела, на щеках появился румянец, она даже позволила волосам отдохнуть от бесконечных укладок. И это все действительно пошло ей на пользу. Она выглядела уже не измученной, но волевой стервой — а здоровой красивой женщиной. И только усталое выражение в глазах, которое иногда проскальзывало, могло испортить впечатление.

Но в остальном она держалась молодцом. Она не разговаривала с Дитрихом, когда они оставались наедине, и это было самое малое из того, что ей хотелось ввести в их «отношения». Поначалу он пытался как-то загладить свою вину, даже съездил за цветами, но стена, которую возвела вокруг себя Патриция, оставалась непробиваемой.

Зато ее вполне хватало на то, чтобы целоваться и обниматься с ним в присутствии других. И даже Эрика. Один только раз, назвав Дитриха «любимый», она заметила на губах Эрика легкую ироническую усмешку, но он в тот момент не смотрел на них, так что его мимическая реакция могла относиться к чему угодно. Так утешала себя Патриция.

За последние дни каникул они с Эриком в общей сложности не перебросились и двумя дюжинами слов (включая обязательные по этикету приветствия). Это было унизительно, и Патриция не могла избавиться от ощущения, что он ее наказывает.

То, что они с Кэтрин не любовники, подтверждалось каждый день по пятнадцать раз. И только полный кретин мог подумать, что между ними что-то есть, что Кэтрин не верна Алексу, которого обожает…

Патриция затосковала по работе. Не потому, что ей хотелось вновь возиться с бесконечными бумагами, встречаться с клиентами, которые либо сами не знают, чего хотят, либо хотят того, чего в природе, а в городе Вашингтоне и подавно, быть не может. Но работой можно было занять часов по четырнадцать в день. Оставшиеся десять распределить между ужинами, завтраками, поддержанием собственной внешности в порядке и сном. Тогда уж точно не будет ни сил, ни времени на депрессию и пережевывание своих безрадостных мыслей.

Всему, что со мной происходит, причиной безделье. Но каникулы закончатся. Я вернусь домой. Я забуду об этих ужасных днях. Месяц аутотренинга — и наверняка забуду. Не будет больше Эрика, Дитриха, тети Кэт… — убеждала себя Патриция. Она ждала Нового года, как никогда не ждала ни одного дня рождения и ни одного Рождества. Просто потому, что после него закончится отпуск. День избавления.

Новый год отметили достаточно скромно и тихо: часы на Таймс-сквер в Нью-Йорке на экране телевизора, шампанское, закуски: сыр, фрукты, канапе… Патриция с особой тщательностью подготовила свой «список новогодних обещаний». В следующем году она твердо решила:

1. Завести собаку, найти порядочного хэндлера, чтобы гулял с ней в будни, но посвящать псу не меньше четырех часов в субботу и в воскресенье.