Завтрак был накрыт на одного. Одна тарелка с болгарским омлетом. Тосты. Масло. Одна чашка для чая и маленький чайник.

Морган ощутил, как внутри него пустота ширится и превращается в бездну. Он огляделся в поисках сотового, заметил его, вскочил с постели, схватил телефон. А что ей сказать? Ведь если она ушла вот так, тихо и незаметно, значит, на то были какие-то причины?

И нужно знать, что это за причины, чтобы строить дальнейшее общение.

Морган отложил телефон. До приезда такси осталось минут десять. На кой черт ему этот омлет?!

Безумно хотелось разбить что-нибудь, ну хотя бы метнуть в стену крышку от тарелки, но, во-первых, Морган не хотел, чтобы горничная потом костерила его свиньей и хамом, а во-вторых, пока вроде бы и повода не было. Ведь предчувствия — это только предчувствия. Слава богу, у мужчин не такая тонкая интуиция, как у женщин, может, она, дура, и ошибается…

Морган провел две минуты под холодным душем, замерз, но не взбодрился. Зато перестала гудеть голова, это уже что-то. Омлет он трогать не стал принципиально, но чашку чаю выпил. Он надел те же вещи, что были на нем вчера, чтобы не упаковывать по новой чемодан, и рысью покинул номер.

Дверь в номер Дженны была открыта, там уже суетилась горничная. Морган подозвал ее, сунул двадцатку за уборку своего номера, но спросить, в каком настроении покидала номер соседка, не решился — язык будто примерз к нёбу.

Дженна ждала его в такси. Рядом с ней на сиденье красноречиво громоздилась дорожная сумка.

— Доброе утро, Дженна.

— Доброе утро…

Не «мистер Фримен», но и не «Морган».

Он хотел поцеловать ее, но вместо этого пожал руку. По лицу Дженны он ничего не мог прочесть: оно было спокойным и сосредоточенным, как если бы она перечитывала конспект по высшей математике. Ни следа той мягкости и нежности, которым оно светилось вчера.

Морган сунул чемодан в багажник и сел на переднее сиденье.

Заметил, что вчерашний мелкий дождик сегодня усилился и барабанил по стеклу упругими струйками.

Глупо начинать важный разговор, сидя спиной к человеку, с которым нужно поговорить. Да и что сказать? Что это была лучшая ночь в его жизни? Что он благодаря ей, Дженне, и ее внутреннему огню вновь почувствовал себя живым, сильным, готовым пылать как факел? Что это было для него сакраментальным событием, из тех, которые подводят черту под всей прошлой жизнью?

Это все правда. Но Морган очень боялся расплескать всю свою горячую нежность, ударившись грудью о холодную кирпичную стену.

Одно ясно точно. Дженна не выглядит счастливой.

В аэропорту было много суеты: они едва не опоздали на регистрацию и уселись в самолет за десять минут до вылета.

— Дженна, нам надо поговорить. — Морган уже не мог думать ни о чем другом, и то, что его дыхание сбивалось, его не особенно волновало.

— О чем?

Боже! И она еще спрашивает, о чем? Для нее это что, в порядке вещей? У нее каждый день бывает такое? Или то, что для него было упоительной симфонией, для нее прозвучало, как пара аккордов?

— О нашем вчера.

Она помолчала.

— Я хочу, чтобы ты знала, что…

— Не надо, мистер Фримен, к чему оправдываться? Такие вещи случаются. Мы сначала очень устали, потом расслабились, нам было хорошо… Меньше всего мне хочется, чтобы вы думали, что теперь у вас передо мной какие-то обязательства.

Морган почувствовал себя так, будто на него вылили целую кастрюлю кипятка.

Обязательства… Такие вещи случаются… Значит, все-таки — случайный секс?

— Что ты… — Морган изначально не был уверен, что его одеревеневшие губы и язык сейчас способны правильно воспроизводить звуки, но получилось неплохо. — Это было… естественно. Если я чем-то обидел тебя…

— Нет-нет, что вы. — Она улыбнулась. — Мне не на что обижаться.

Хорошо, хоть тут не кривит душой.

В динамиках зазвучало автоматическое объявление — все то, что говорят перед началом полета: приветствуем, пристегните ремни, температура, давление…

— Значит, ты хочешь, чтобы все осталось по-прежнему? — спросил он, когда смолк приятный механический голос. У него самого голос был механический, вот только что не приятный.

Дженна кивнула и улыбнулась.

Морган еще не знал, возможно ли это. Но ради нее он готов был попробовать. Надо было.

Он стиснул зубы. Худшая из женщин была его женой. Лучшая из женщин даже любовницей ему не захотела стать. Значит, заслужил…

Дженна думала, что больше никогда в жизни не сможет летать на самолетах. Она будет ездить в поездах, на автобусах, на машинах, плавать морем — но в самолет не сядет. Потому что нельзя возвращаться в место, где тебе было настолькоплохо.

Она держалась молодцом — сказывались опыт и врожденная выдержка. Она улыбалась Моргану, была невозмутимо спокойна, разве что чуть бледнее обычного, читала газету (отдельно проследила, чтобы держать ее правильно, а не перевернутой) и ела курицу-гриль в больших количествах. Мелисса бы сказала, что последнее — это концентрированное самонаказание. Да, Дженне хотелось отравиться, броситься вниз головой с высоты птичьего полета, умереть от разрыва сердца и уехать в Африку с Корпусом мира. Одновременно. Ни одно из желаний не возобладало.

Человек, с которым она провела восхитительную ночь, сидел рядом — и был от нее далек как никогда. Наверное, нельзя о чем-то сожалеть больше, чем Дженна сожалела о своей слабости. Она так этого боялась, так этого хотела — а когда все произошло, она оказалась в десятки раз несчастнее себя прежней.

Лучше бы ей не знать, что Морган не только потрясающий, удивительный человек, но и лучший в мире любовник, благодаря которому можно весь этот самый мир с легкостью послать ко всем чертям.

Ему было не по себе, она видела это, чувствовала это — но ничем не могла ему помочь. У нее не было для него слов утешения.

Оставалось только попробовать играть в игру «все стало, как было».

Правда, недавний опыт показал, что играется ей плохо, как бездарной актрисе в глупой пьеске.

После нью-йоркской дождливо-серой весны Майами мог бы показаться солнечным раем, если бы у Дженны внутри не имел место собственный маленький ад.

Прямо из аэропорта Опа-Локка они поехали в офис. Там их встретили, как триумфаторов. Дженне даже выпала честь пить кофе, сваренный кем-то другим, а именно Кэтлин. После визита к главному Морган властью, данной ему трудовым законодательством, отпустил Дженну домой. Она была благодарна.

Дома лишь уплотнился слой пыли на мебели, да испортилась вода в вазе с цветами — вот и все изменения. Дженна расплакалась: у нее, можно сказать, вся жизнь перевернулась с ног на голову, а тут — все по-прежнему, что же за шутки такие?! Дженна попробовала ублажить расшалившиеся нервы ванной с ароматными маслами, но нервы были упрямы.

На автоответчике были сообщения от матери, которой Дженна как-то забыла в суете сообщить, что улетает, Мелиссы и Кэт. Кэт зашла в своих предположениях и двусмысленных шуточках дальше всех. Кажется, она позвонила Дженне в среду только потому, что ее посетило вдохновение. А вдохновение, как известно, со среды до воскресенья не удержишь. Отвечать не хотелось, равно как готовить ужин, убираться, смотреть телевизор… Дженна попробовала испытанный способ ухода от мира — забралась с «Поющими в терновнике» под плед на диван, но и это не помогло. Она ревела даже над самыми светлыми сценами. Дженна попробовала уснуть, но едва задремала, как разразился трелью телефон.

— Иди к черту, — посоветовала ему Дженна.

Он позвонил еще раз и еще. Включился автоответчик.

— Джен, ну сколько можно скрываться от главных доброжелателей? — Это была, конечно, Кэт. — Я знаю, мое шестое чувство подсказывает мне, что ты уже близко! Джен, с тобой все в порядке?!

Нет, Кэт, не все в порядке. Но, ты уж прости, это тебя не касается.

Дженна ярко представила себе, что будет, если Кэт узнает о ее связи с Морганом. В лучшем случае она потребует, чтобы Дженна подала на него в суд. За сексуальные домогательства в рамках рабочего мероприятия. В худшем — заявится в офис и будет ревностно отстаивать честь подруги… Нет уж, спасибо. Подожди еще немного, Кэт. Твоя подруга скоро придет в норму и позвонит тебе сама…