Эти свои наблюдения могу сравнить с кирпичиками, а себя – с вольным каменщиком. (Термин заимствую, но смысл даю свой.) Вольным – значит свободным (может, и вольнонаемным – ведь уже пенсия!), независимым от партнеров, режиссеров – если это требовалось. Такой профессиональный иммунитет нужно было выработать. Это я понял, когда мне было 35.

Что касается кирпичиков, то я решил так: использую принцип конструктора. Для одной роли – одни кирпичики, для другой – другие. Схемы меняются. Роли не должны быть похожи. Никаких амплуа. А «система» – слово, конечно, не подходящее для искусства. Я это слово не люблю. Хотя и «иммуносистема» произошла от «системы». Значит, даже в ней есть рамки и какая-то заданность. Но пока не придумалось ничего лучше.

«Независимый» – слово тоже сомнительное. Есть газета «Независимая», целое телевидение. Но от кого они независимы? В «Клопе» логично задается вопрос: на что Присыпкин? куда Присыпкин? кому Присыпкин? Так же и с независимостью. Спрашиваю себя: от партнеров? от режиссеров? – да, независим, хотя и условно… А от бухгалтеров, дураков – едва ли… А больше всего от судьбы и Господа Бога никогда не будешь независим!

Яков (Ицель) Мендель Йолович Бликштейн (заранее извиняюсь, если что-то напутал в этом имени), суфлер в Театре Леси Украинки, так говорил: «Я, Олег, еще до сих пор дирижирую под пластинки. У меня нет своего оркестра. Завтра в Киеве выступает Филадельфийский оркестр, но меня на концерт не отпустили, потому что я один такой суфлер – вы же знаете… Вечером всегда спектакль, и, значит, я работаю. Я никогда не услышу Филадельфийский оркестр. Но я знаю, какую программу они будут играть. Они приехали в Киев и будут играть Тридцать девятую симфонию Моцарта. Я представляю, как они будут играть! Знаете, Олег, какое это большое сочинение! При всем этом я не зависим ни от кого – запись того же оркестра, правда с другим дирижером, но с этой же симфонией, есть у меня в фонотеке – я под нее буду сам дирижировать! У меня все продумано, все проводочки подсоединены… даже если выключат свет, я буду в порядке! Ведь эта симфония у меня здесь… – Он постучал по своей голове бамбуковой дирижерской палочкой. – Я знаю ее наизусть!»

На следующий день мы играли какой-то спектакль, и я иногда поглядывал в суфлерскую будку. Бликштейн не видел никого из артистов, он был в темных очках. Он даже не смотрел в сторону сцены. Что-то мурлыча себе под нос, упоенно рисовал в воздухе какие-то фигуры и круги. Его плечи и огромные брови ходили в такт Моцарту.

Он выработал иммунитет. О такой независимости можно только мечтать.

Первый кирпичик: читать, готовиться к роли

Как можно больше узнать об авторе, об эпохе. Ясно,когда играешь Павла I, все материалы не охватить. У меня собрана большая библиотека о Достоевском, о Пушкине. Это необходимо.

Когда играешь современный тип, тоже находится что-нибудь любопытное. Даже в том случае, если у тебя хороший режиссер и у него – хорошая концепция, все равно не помешает что-нибудь и от себя. Вот случай с «Парадом планет».

У нас с Вадимом еще с первой картины взаимопонимание, доверие друг к другу. У него фильм готов в голове еще до начала съемок. Вроде все ясно про моего Костина и… пока не ясно. Не чувствую нутром. Обозначаю для себя круг тем: мужское братство, астрономия, молчание моего героя, какой-то обет молчания. Стоп. Я где-то об этом читал. Вспоминаю: в сценарии по «Волшебной горе», который мне привезли из Ленинграда. Там был такой персонаж – Сеттембрини, он размышлял о масонстве. Мне предлагали роль Пеперкорна, но меня почему-то тянуло к Сеттембрини… Так я вышел на ту литературу, которая помогла «подпитать» моего Костина. Вадим об этом не знал, это была моя «кухня», только и всего. Когда мы снимали финал и многозначительно перекрикивались: «Карабин!», «Кустанай!» – у меня в голове вертелся другой текст – присяга для кандидата в члены масонской ложи, я его даже заучил: «Пусть мне будет перерезана шея, язык вырван с корнем и зарыт в морском песке, если нарушу этот обет…» Странно? Но я же предупреждал – это не та «система».

В «Гарине» все получилось наоборот. Читал об авантюристах, известных ученых того времени. Что-то помогало, что-то откладывалось на будущее. Значительно позже А. Караулов, когда начал писать обо мне, придумал красивую версию, что я играл Андрея Дмитриевича Сахарова в Гарине. У него возникла такая ассоциация – и хорошо, что возникла. Только это не так. Я не додумался тогда до этого, играть Сахарова. В 73-м еще мало кто до этого мог додуматься.

Из всего этого – один вывод. Актер должен быть готов к роли, чтобы не ждать от режиссера экскурсов в историю. А готов он может быть только, если он – профессионал. Что читал Дирк Богард перед съемками у Висконти – его тайна. Кусочек из воспоминаний Богарда для себя выпишу: «Мы были словно связаны воедино в море полного молчания. Разговаривали редко, а о фильме вообще ни разу… Как это ни странно, нас совершенно не тянуло к разговорам. Мы работали как один человек».

Это высшая цель, к которой нужно стремиться, но она чаще всего недостижима.

Еще о чтении. Совсем не обязательно читать взахлеб, все «проглатывая». Важно, чтобы что-то в голове откладывалось. «Бесов» читал дважды подряд. Первый раз быстро, от начала до конца. А второй раз – по две-три страницы в день, даже по одной фразе. Какое удовольствие – читать и останавливаться, переводить на что-то свое, даже пробовать вслух… Конечно, это не со всякой литературой. Мне, например, тяжело с Прустом. Начал… и быстро стал пропускать. Наверное, не эстет… Однако первый кирпичик заложен.

Второй кирпичик: монолог ипохондрика

Для начала нужно вспомнить определение ипохондрии (по Далю). Это – «низшая ступень меланхолии, расположение к задумчивости, к мрачным мыслям, хандра».

Вспомните свое состояние, когда у вас поднялась температура. Это еще не состояние бреда, но мысли уже трудно связывать, для этого требуются усилия, появляется раздражение на окружающих. Это всем знакомо.

Начинайте читать свой текст словно разговариваешь сам с собой именно в таком состоянии. Вам мешают реплики партнеров? – не обращайте на них внимания, пропускайте, как будто у вас монолог или моноспектакль. Получается странно, нелогично. Ваша задача оправдать, преодолеть эту странность.

Если все-таки не получается, вы не можете обойтись без партнера… перебросьте его реплики себе. Это решение мне подсказала жизнь. Когда я учил роль, то просил подавать за партнеров своего сына. Теперь он все больше занят, вот я и вышел из этого положения сам. Правда, тут есть опасность.

Помню, как один артист играл моноспектакль, который сам для себя и поставил. Чтобы показать диалог и представить зрителю своего воображаемого партнера, он вытягивал шею, вертел головой. Менял интонацию, тембр. Когда в профиль к залу – он мягкий, певучий. Когда в фас – грубый, демоничный.

Но я говорю не о внешнем, а о внутреннем оправдании. Не о «несходстве сходного» (перефразирую Шкловского), а о «сходстве несходного». Мой метод – это лишь упражнение, технический прием, но я знаю:

1) техника – это весь человек;

2) если такой «ипохондрический монолог» во время репетиций получится, то потом получится и роль.

Многие могут возразить: такой метод вреден для создания ансамбля, помешает слушать партнера, чувствовать его локоть. Тогда вспомните, что мешает плохому танцору.

Третий кирпичик: без знаков препинания

В «Кроткой» я сумел стать чистым листом бумаги. До этого, в спектаклях Товстоногова, я чаще всего был оберточной бумагой – потому что Г.А. был гениальным «упаковщиком». (Так его называли в «Современнике».)

Для Додина было важно, чтобы я стал как ученик, как первоклассник. При первой встрече, только прочитав инсценировку, я сказал ему: «Не знаю, как это играть, считайте, что я ничего не знаю, иду в ваши руки».