Навстречу ребятам, пошатываясь, медленно и в обнимку, двигались две ряженые, известные переваловские пьяницы, которые рядились не только под рождество, а по любому случаю, когда предчувствовали выпивку. На голове одной была сетка, с которой ходят за хлебом; на второй — шляпа, вывернутая наизнанку; на плечах обеих — что-то серое, изодранное, свисающее клочьями; на ногах — четыре разных обувки: сапог, резиновая галоша, туфля и пим. Женщины горланили частушки.

— Вот бы кого нарисовать надо, — проговорил Валерка.

— Нарисуем! Всех болотных образин нарисуем!

Раз десять видел Юрка этих баб. И всегда он с ребятами только потешался над ними, дразнил их, преследовал, и только сейчас мальчишка вдруг почувствовал, как они противны.

Ряженые между тем свернули в чей-то двор и, сталкивая друг друга с тропинки и вспахивая полуголыми ногами снег, направились к дому.

— Как нищие, — заметила Катя и вдруг тревожно, вспомнив что-то, быстро посмотрела на друзей.

Но они не уловили ее настороженности, потому что забыли, что Катя сама походила когда-то на нищенку. Сейчас она была для мальчишек своим человеком, подругой.

Юрка шел в какой-то злой задумчивости, и, когда увидел возле ворот своего дома «христосников», собиравшихся войти, он встрепенулся и коршуном налетел на них, крича, что они дураки, что бога нет и пасхи нет, что яйца красят синькой, от которой можно отравиться, и что в плюшках тоже возможен яд. Катя молча прислонилась к забору, а Валерка вмешался. Вдвоем они, забыв о плакате, начали плести такую околесицу, что повергли всех в раздумье не столько доводами, конечно, сколько напористостью.

Аркадий, стоявший подле окна с раскрытой форточкой и слышавший все, увидел, как один мальчишка, с опаской отойдя от этих неожиданных трибунов, остановился неподалеку, вытащил из карманов яйца, оглядел и вдруг, размахнувшись, шмякнул о дорогу — они оказались, видимо, синими. Аркадий рассмеялся и подозвал отца. Вместе с Петром Ивановичем подошла и Василиса Андреевна.

Юрка стоял в распахнутых воротах и кричал, что всех, кто сегодня будет славить, завтра же вытурят из пионеров.

— Куда ж деться, — сказала Василиса Андреевна. — Коммунисты на Перевалке растут.

В кухню неслышно вошли два паренька. На обоих были большущие шапки, нахлобученные ниже бровей, и мальчишки держали головы запрокинутыми. Их подбородки и щеки были уже вымазаны клюквенной начинкой. Один, что повыше, заглянул на стол, увидел тарелку с яйцами, толкнул дружка, и они разом выпалили:

— Христос воскрес!

— Это что за партизаны? — воскликнул Петр Иванович, подходя к ним и улыбаясь. — Какую стражу обошли, а!.. Так как же это Христос-то воскрес?

— Вознесся, — робко ответил старший.

— Откуда же он вознесся? — вмешался Аркадий. — Что, из могилы?

Ребятишки часто заморгали и ухватились за дверную ручку.

— Так я жду объяснений, — продолжал Петр Иванович.

Малыши испуганно посматривали то на Василису Андреевну, то на Аркадия, а младший начал постукивать каблуком сапога по двери, чтобы открыть ее.

— Будет уж вам, — сказала Василиса Андреевна. — Нате вам, родненькие, по яичку… Вы как сюда шли? Небось огородами?.. Ну и опять огородом идите, а то на дороге там мальчишки сердитые караулят да кулаками машут. Ну, ступайте.

Ушли.

— Да-а, — проговорил Петр Иванович. — Правильно говорил директор школы, как его… Константин Андреевич, на суде: сами мы толкаем детей к вере в бога. Вот, пожалуйста, сопляки — и уже «вознесся» говорят. Откуда это? Конечно, мать или отец научили… Давайте-ка за стол… Я думаю, что все эти пасхи, страстные недели да святые пятницы когда-то народ придумал с одной целью: повеселиться да отдохнуть от забот, честное слово, а поскольку отдыхать ни с того ни с сего трудовому человеку стыдно, вот он и прилепил разные вывески: пасха, рождество, пятое, десятое, черт, дьявол…

— Да, возможно.

— А что? Так оно и есть. И все это было бы хорошо, по-человечески, если бы не примазались сюда попы. И все, конечно, испортили, прохвосты, все шиворот-навыворот сделали. И от всего хорошего остался пшик. А теперь, понятно, надо бороться с богом. Пацаны правильно начали.

— Они продолжают, — заметил Аркадий. — Начали они давно.

— Ну, хватит вам обсуждать. Берите стаканы… С воскресеньем, родные мои! — Василиса Андреевна поцеловала мужа и сына, пригубила рюмку и сморщилась, зажав рот ладонью. Потом накинула на плечи фуфайку, взяла тарелку с гостинцами и вышла, чтобы раздать их детворе.

В садике перед окнами Василиса Андреевна остановилась. Ждала ли она, пока угомонятся мальчишки, слушала ли их мрачные напутствия, засмотрелась ли на тающий снег, поддалась ли весеннему обаянию воздуха, или просто о чем-то задумалась, неизвестно, только не спешила она раздаривать свои плюшки, которые, может быть, показались ей слишком жалкими в сравнении с половодьем свежести и солнца.

Мальчишки в ожидании наводнения не находили себе места. Они грезили им, бегали несколько раз на берег, страшно слившийся со вздутой рекой, и с восторгом вспоминали прошлогоднее наводнение, полное всяких происшествий. У Юрки так и стояла перед глазами картина одного позднего вечера. Они с Валеркой забрались на коньки своих домов и при лунном свете осматривали пепельно-черные силуэты изб и блестящие, схваченные тонким льдом каналы улиц. На пологой крыше сеней одного подтопленного дома горел костерок, разложенный, очевидно, на шиферном листе или на кирпичах. Вокруг костерка сидели люди и пели протяжно и, похоже, хмельно. Где-то, может быть тоже на крыше, старый патефон играл старую «Рио-Риту». По улицам, впритирку к заборам, прошел танк-амфибия, дизелями взорвав неуютный переваловский покой. На бугре Нового города гирляндой красных огней означалась недостроенная телевизионная мачта. Странный мир…

И вот река, неделю шедшая в уровень с берегами и дававшая людям надежду на мирный исход своего весеннего буйства, все же выплеснулась наружу.

Это случилось в ночь на Первое мая.

Аркадий, поутру отправившийся в Новый город за хлебом, вскоре вернулся и с порога закричал:

— Потоп! Юрка, потоп!

— Начался?

— Мы уже в плену!.. Где мои резиновые сапоги?

— Ура-а! — Юрка отбросил книжку и выскочил из-под одеяла. — Ура!

Он почти впрыгнул в штаны, живо обулся, схватил пальтишко с шапкой и, одеваясь на ходу, выбежал из дому.

— Ну все. Только его теперь и видели, — сказала Василиса Андреевна. — И про еду забудет… Вставай, Петруша, картошку надо вытаскивать. Эх ты, горе…

А Юрка, поздоровавшись во дворе с Тузиком, влетел к Терениным и с ликованием выложил новость. Валерка так и подпрыгнул. Он мигом собрался, сунул в карман кусок хлеба, и они выскочили на улицу. Небо, пасмурное почти пятидневку, вдруг расчистилось — солнцу, будто мальчишке, захотелось посмотреть на половодье.

Наводнение не было бедствием для переваловцев, поэтому они встречали его, несмотря на некоторые хлопоты, больше с удовольствием, чем с опасением, — оно разбивало привычно однообразную жизнь.

Мальчишки побежали прежде всего к меандру — проверить, поднимается ли уровень. Уровень поднимался. Тонкий ночной лед уже не соприкасался с берегом, и гуси с утками блаженно хлюпались возле его кромок. Ребята кинули по камешку, вскользь — лед отозвался неожиданно красивым резким звоном.

— Айда к Катьке! — воскликнул Юрка.

— Она же в городе.

— Ах, да, елки, забыл. Их же подтапливает… Жмем к мосту тогда. Там сейчас самая суматоха.

За мостом было более низкое место, и вода прежде всего устремлялась туда. Луг справа от линии уже затопило. Торчали только отдельные высокие кочки, словно пни. На них садились радостные и удивленные воробьи и искоса поглядывали на движущуюся мутную воду, на всякие щепки и палки, проплывавшие мимо, а то вдруг, как настоящие искатели приключений, опускались на какой-нибудь медлительный горбыль, высунувший свою спину, скакали по нему взад-вперед, пробовали воду и тут же о край чистили носы.