— Что, дядя? — спросила девушка, подавляя улыбку.

— У вас сегодня идет «Лебединое озеро»?

— Да. «Лебединое озеро».

— Это где лебеди пляшут?

— Скорее танцуют, — поправила билетерша. — Лебеди — нежные создания.

— Конечно, — согласился Юрка. — Наверное, очень интересно?

— Очень.

Юрка вздохнул.

— Вот у нас с Валеркой нет билетов.

— Жаль.

— А так вы нас не пропустите?

— Пожалуй, нет.

— А если бы у нас были билеты, вы бы, тетя, пропустили?

— Разумеется.

— А вы представьте, что эти билеты у нас есть.

— Для этого нужно слишком богатое воображение.

— Что вы, это представить легко. Просто невидимые билеты. Мы вот так проходим, протягиваем вам руки, а вы вот так вот в воздухе отрываете контроль — и всё.

Девушка рассмеялась.

— Я вижу, вам действительно очень хочется посмотреть балет.

— Еще как! — воскликнул Юрка.

Контролерша оглянулась в фойе, посмотрела по сторонам и сказала шепотом:

— Ну, проходите. Только живо. Забирайтесь на третий ярус и ни гугу, а то и вас выгонят, и мне влетит.

— Ладно, тетя! — Юрка хотел сказать тихонько, но почти крикнул и, схватив Валерку за руку, побежал мимо гардеробных прилавков.

На паркете они чуть не растянулись, затем мигом исчезли на боковой, слабоосвещенной лестнице.

Валерка был здесь второй раз, поэтому толком не знал ни лестниц, ни ходов, ни дверей. Юрку же иногда водил Аркадий, так что он уже присмотрелся кое к чему и теперь уверенно тянул друга наверх.

— Может, мы прошли, Юрк?

— Нет еще.

— Смотри, а то на чердак попадем.

— В оперном нету чердака — один купол, и всё, а там — небо.

Наконец они оказались в полукруглом коридоре.

— Третий ярус. Вон вход в зал, — указал Юрка.

— Там тетенька стоит, — тревожно заметил Валерка.

— Верно.

— Она ведь тоже может выгнать?

— Может. Тут любой может выгнать. Может, и в театре не работает, а возьмет и выгонит.

Горькая мальчишеская судьба! Счастливая мальчишеская судьба — постоянно жить в тревоге и радости!

Мальчишки прошли к другой двери, которая никем не «охранялась», и проникли в зал. Под самым куполом вдоль стен высились огромные фигуры богов и богинь. Аркадий в одно из посещений объяснил, что это мифические боги, то есть выдуманные людьми существа. Но люди выдумали их так ловко и интересно, что они до сих пор живут, как живые, настоящие. Но это вовсе не те боги, перед которыми преклоняются глупые люди, это почти сказочные герои, удивляющие своей красотой и силой.

С потолка гигантской юлой свисала люстра. Юрка прикинул примерно, куда она шлепнется, если вдруг трос не выдержит ее тяжести и лопнет. Третий ярус она не заденет и второй тоже, а вот в первый краем попадет, но основной удар придется на партер, на задние ряды партера. От зрителей останутся одни лепешки!.. Юрка обвел взглядом тех несчастных людей, которые сидели в воображаемом круге бедствия, и удивился их спокойствию: никто не озирался с опаской, никто вообще не задирал голову к люстре. Юрка глубоко вздохнул — он, кажется, не дышал во время этих катастрофических размышлений. Затем он снова обратился к богам и сперва сосчитал, сколько среди них мужчин и сколько женщин, потом — сколько из них смотрят на сцену и сколько отвернулось; на сцену смотрело большинство.

Валерка разглядывал расписной потолок. От того места, где крепилась люстра, расходились во все стороны какие-то зеленые волнистые линии, точно стебли растений. На концах они переходили в пестрый орнамент, который, как кружево, обрамлял весь потолок. Подобные рисунки были и в других театрах, но чего нигде Валерка не встречал, так это диковинных физиономий, намалеванных между зелеными стеблями. Это были страшные, никогда не виданные лица, с чрезмерно пухлыми или, наоборот, чрезмерно впалыми щеками, с глазами то слишком прищуренными, то слишком раскрытыми, с острыми и длинными бровями.

— Юрк, похожа вон та рожа на Поршенничиху?

— Какая?

— Да не в зале — на потолке. Вон, с выпяленным языком.

— Ага! Вылитая! А рядом — черт!

Свет начал таять, и ребята притихли. В сумраке портал сцены казался больше, и еще казалось, что не найдется такой силы, чтобы раздвинуть огромнейший занавес, который в малиновом свете прожекторов представлялся отлитым из металла. Но такая сила нашлась, и занавес раздвоился.

Мальчишки забыли и про маски на потолке, и про сходство с кем-то, и про себя. Даже угрожающая жизни люстра выскочила из Юркиной памяти. Только сцена была перед ними, переполненная светом, красками, декорациями и людьми в странных одеяниях.

Когда спектакль кончился, мальчишки столкнулись в фойе с девушкой-контролершей.

— Ну, как музыка?

— Музыка?

— Да.

И оба вдруг обнаружили, что музыки-то они и не слушали, уловили только самое начало, а дальше — ни ноты. Они могли перечислить, кто где прыгал, бегал, извивался, но звучала ли в это время музыка — этого они сказать не могли. Неискушенные сердца мальчишек восприняли сперва более яркое, а ярким для них были танцы. И девушка поняла это, поняла, что музыку ребята восприняли вместе с танцами и теперь не могут одно отделить от другого, но что позже музыка оживет в них самостоятельной силой и прорвется решительным напевом.

До отхода электрички оставалось десять минут — ровно столько, сколько нужно, чтобы взмыленно, без памяти добежать до последнего вагона и уже на ходу упасть на подножку.

И мальчишки припустили вниз по улице.

Людей с таким предельно тонким расчетом оказалось больше, чем смогла вместить подножка, и поэтому часть из них осталась на перроне. Но мальчишки чудом прилепились. Юрка одной рукой держался за поручни, другой обнял ногу какого-то дяденьки, который поддерживал его еще и со спины. Юрка знал, что орать и просить передних потесниться бесполезно. Переваловцы, которым нужно только перескочить мост, никогда не проходят в вагон, но всегда до стонов и охов набиваются в тамбуры, и пробить этот затор иногда бывает не под силу и ревизорам.

В полуметре от затылков мелькали мощные переплеты мостовых ферм. Под ногами чувствовалась бездна. Все это приятно волновало Юрку.

— Валерк, крепко стоишь?

— Крепко. Только на одной ноге.

— Ничего… Слышь, Валерк, давай в Толмачихинскую съездим, аэродром посмотрим, а? Там ТУ-104 приземляется.

— Кто-то нас пустит на аэродром?

— Ну, хоть издали. Издали тоже видно. Там реактивных много… Поехали. В Толмачихинской пересядем на встречную и вернемся. В шестом часу будем дома.

— Поздно.

— Тогда в пятом. Идет?

— Идет.

На Мостовой тамбуры освободились. Ребята прошли в полупустой вагон и устроились у окна. Внизу, уходя вдаль, простиралась родная Перевалка, серая и плоская. Еле видимая в осенней мути, тянулась насыпь от лесозавода. Низкое небо вызывало такое сильное чувство ожидания дождя, что казалось, будто дождь и в самом деле начинается.

Юрка подумал, что скоро наступит зима и сиденья в электричках будут подогреваться.

В Новом городе пассажиров прибавилось. Мест не хватило, и многие столпились в проходе. Валерка оглядел тех, что стояли поблизости, но не обнаружил среди них достаточно пожилого человека, которому следовало бы уступить место.

Против Юрки сел летчик, усатый, и развернул газету. Юрка тотчас отметил, что усы нынче редкость, а вот раньше, до революции, почти все мужчины ходили небритыми. У Аркадия есть папка с портретами русских композиторов. Так из пятнадцати композиторов двенадцать с усами и бородами. Мальчишка, затенив глаза ладонью, стал рассматривать лицо летчика. Вдруг уши дяденьки вздрогнули и дернулись несколько раз взад-вперед. Юрка только рот разинул. Уши снова шевельнулись. Мальчишка окончательно смутился и, опустив голову, отвернулся к окну. «Может, человек больной, может, у него какой-нибудь родимчик, а я, как дурак, вылупился». Но тут же он опять украдкой взглянул на летчика и неожиданно встретился с ним глазами.