– Быстро!

Широко распахнутые глаза Женьки. Руки в чем-то красном. На своей кровати, вторая от окна, сидит Ксюха и улыбается. Коса растрепалась, волосы упали на белые щеки. Она чуть покачивается, прижимая к себе руку. Словно куклу убаюкивает.

Кто-то пробежал мимо, задев Настю.

– Что?.. – начала она вопрос и задохнулась от ужаса.

Это не краска. Это кровь. Шорты у Ксюхи залиты кровью, футболка на груди в грязных разводах. С локтя бегут быстрые капли.

– Стекло вдруг лопнуло… Она и порезалась, – неловко врет Зина. А у самой глаза огромные. И видно, что ей хочется убежать, спрятаться. Но сил нет. Она сползает по спинке ближайшей кровати на пол и затихает.

Женька рвет первую попавшуюся простыню, выдергивает Ксюхину руку, отчего кровь из раны на запястье начинает брызгать сильнее. Скручивает белую тряпку в жгут. Со свистом затягивается узел. Ксюха еще шире улыбается. И видится в ее улыбке что-то совершенно невозможное, что-то демоническое.

– Быстро в медпункт! – орет Женька на столпившихся в дверях мальчишек. – Пускай несут бинт и перекись!

В дверях возня, кто-то убегает. Над перепуганными головами несется горн побудки. Женька укладывает одеревеневшую Ксюху на кровать, говорит быстрые бессмысленные слова о всяких случайностях и о том, что все пройдет.

– Кто приходил? – Настя присела около Зины.

– Стекло разбилось, – шепчет она как заклинание.

Пятна крови на полу. Около стола осколок с кровяным краем. Если стекло разбилось, то Ксюха должна была сидеть прямо под ним, выставив руки, чтобы заработать такой порез. Но ни на кровати, ни рядом ни пятнышка. Кровь начинается около стола. Значит, и порезалась она здесь.

Настя встала, подошла к окну, дернула заклинившую раму. На подоконнике и под ним грязные следы. Прежде чем войти, кто-то пробежался по земле. Настя глянула на Ксюху. Она так и лежала на кровати в сандалиях. Они были мокрые, в комках грязи.

– Кто? – нависла Настя над Зиной.

– Стас. – Губы у Зины еле двигались. – Он привел ее и сказал: «До свидания».

Это была катастрофа.

Хлопнула входная дверь корпуса. Раздались тяжелые шаги.

Врач Вера быстро оттеснила склонившегося над Ксюхой Женьку, велела всем выйти. В дверях застыл начальник Петр Петрович. Невысокий, плотный. Руки сцепил замком на животе.

– А вы где были, когда все это произошло? – сурово спросил он.

– В вожатской, – прошептала Настя.

Она еще надеялась, что все обойдется. Что впопыхах никто не заметит грязных ботинок и следов на подоконнике. Но лагерь как большая деревня – здесь ничто не остается незамеченным.

– Женя, – негромко позвал Петр Петрович. Ермишкин бросил на пол рваную простыню, которой пытался затереть пятна крови. – Найди мне Стаса. И сами подходите, как станет ясно, что с девочкой.

Настя посмотрела на Ксюшу. Она улыбалась приклеенной натянутой улыбкой.

В кабинете директора их осталось четверо. Вера только что ушла, сообщив, что порез у Ксюхи глубокий, но не смертельный, что на ночь она ее оставит в изоляторе – последит за температурой и за побочными явлениями. На всякий случай девочке вкололи антибиотик с сильным обезболивающим.

– Будем надеяться, что никаких психических травм у девочки не останется, – произнесла врач под конец и выразительно посмотрела на Стаса.

Когда за ней закрылась дверь, повисла тяжелая пауза.

– Ну, что будем делать, товарищи взрослые? – с нажимом на последнее слово спросил Петр Петрович, когда молчать дальше стало бессмысленно.

Перед ним сидели Женька, Стас, Настя и Вовка. Старший вожатый успел зайти к ним в корпус до того, как Ксюху отправили в изолятор. Постоял, посмотрел на разгром и молча вышел. В сторону Насти ни слова, ни взгляда. Словно безапелляционный смертный приговор вынес.

– Если осложнений не будет, – протянул Толмачев.

Внешне он выглядел спокойно. Только ключи от комнаты на тяжелом свинцовом брелоке мелькали у него между пальцев – спокойствие было наносное.

– Если это была попытка самоубийства, то мы должны сообщить об этом в милицию и врачам-психиатрам, – сухо стал перечислять начальник. – Если это была случайность, то ответственность на себя берут вожатые. Если у девочки через месяц обнаружится задержка менструального цикла…

– Не было ничего! – Стас даже не шевельнулся. Казалось, он просто ждал, чтобы вставить свое слово. – Она сама ко мне прибежала на хозяйственный двор. Стала нести какую-то пургу про любовь. Я ее отправил в корпус, дал куртку, чтобы она не промокла. Она стала кричать, что одна не пойдет, что боится вожатых. Я ее проводил и посоветовал думать не о любви, а о чем-то более позитивном.

– Стас, я тебя предупреждал. – Лицо начальника было утомленным. Он не верил.

– Хорошо! В следующий раз пойду работать в дом престарелых. – Стас и не думал сдаваться.

– А что скажут вожатые? – Будущее котлового Петра Петровича не интересовало. – Вы знали об этой ситуации?

– Я знал, – вперед Насти ответил Женька. – Ничего криминального не было.

– Это не решение проблемы, – стал заводиться начальник. – Ваше поведение привело к сегодняшнему инциденту! Стас, сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не появлялся на территории лагеря? У обслуживающего персонала есть свой корпус, и дорога до него от столовой никак не проходит через старшие отряды!

Можно было оправдываться, но Стас молчал. К чему слова, если он сегодня действительно был около седьмого корпуса. Когда вел Ксюху домой.

– Ну а вы, голуби, что притихли? – вернулся начальник к вожатым. – Вы знаете, что будет, если родители начнут выпытывать, откуда у девочки шрам на руке? И это при условии, если у нее все нормально заживет?

– Мы договорились, что в тихий час Настя отдохнет, а я послежу за отрядом, – перебил Петра Петровича Женька. Он пытался защищать свою напарницу. Он очень хотел хоть кому-нибудь сегодня помочь.

– Не строй благородного! – шарахнул кулаком по столу начальник. – Ответственность будете делить пополам. Срок только не сможете поделить. Он не один для всех, а для каждого свой.

Насте вновь ударил в нос знакомый неприятный запах, она подняла глаза к потолку, словно источник его был там.

Как же ей все это надоело. Крики, шум. Второй день покоя не дают, все им не нравится. Нельзя угодить каждому. Обязательно кто-нибудь останется недовольным. Нет, она не чувствовала себя виноватой. В конце концов, Ксюха сама нарвалась. Нечего было постоянно вертеться около Стаса. Своей головы на плечах не имеет, других подставляет. Да хоть вообще у нее эта рука отвалится – поделом. Стаса жалко. Попал на доброте. Вместо того чтобы грубо отшить девчонок, сразу показать, как к ним относится, он, словно с детьми, все шуточками да присказками от них отделывался. Дошутился. Теперь все, что произойдет с Ксюхой за смену, она сможет свалить на Стаса. Ловко. Она уедет, а Стас потом будет вынужден всю жизнь оправдываться. Ей еще хватит ума Стаса шантажировать. Черт! И как Настя могла не уследить за Ксюхой? Голова заболела, бабушка приснилась, Вовка еще со своими признаниями.

Настя посмотрела на Толмачева. Он сидел, раздраженно закинув ногу на ногу, смотрел перед собой в пол, жал губы, вертел на пальце брелок. Их взгляды встретились. В его глазах – ничего из того, что там было всего какой-то час назад. Недовольство и даже брезгливость. Все.

Эта странная перемена заставила Настю встать. Женя замолчал, оборвав себя на полуслове.

– Орлова. Что опять? – поморщился Петр Петрович.

– Схожу в изолятор, проверю, как там Ксюша. – Запах. Откуда он? – Голова болит. – И вдруг сказала то, о чем и не думала: – А еще у меня умерла бабушка.

Зачем она добавила последнюю фразу, и сама не поняла. Наверное, чтобы не останавливали. Ее и не остановили. За спиной осталось бурчание о том, что с Женькой в любом случае ничего не случится. Отец – старейший педработник, брат много лет сотрудничает с лагерем без нареканий, Ермишкин-младший известен только с положительной стороны. А вот Орлова…